Искушения начались с самого утра. На ходу дочитывая вслух правило, они подошли к монастырскому храму и через окно увидели ярко горящее паникадило: значит, Литургия уже началась. «Все равно причащусь, — хмуро предупредила Настя. – Отец Виктор тебе сказал к этому времени приходить, значит, он и виноват». Муж промолчал: опыт показывал, что это лучшая реакция на перепады настроения жены.

Когда малыша вынимали из коляски, он проснулся. Настя и Михаил затаили дыхание: вчерашний вечерне-ночной концерт еще не успел забыться. Но сын был настроен на удивление мирно и покладисто затих на руках отца.

В храм они вошли на громогласное диаконское «Оглашеннии, изыдите…». Муж покосился на Настю, но теперь промолчала она: даже кормящим мамам их духовник не разрешал пропускать половину Литургии. Если бы духовник был рядом, можно было бы подойти к нему, посоветоваться, как лучше поступить. Но Михаил и Настя гостили в другом городе у родственников.  Если они хотели причаститься сегодня, оставался только один выход.

«Пойдем в Казанский?» — миролюбиво предложил Михаил. Вышли, позвонили по мобильнику за свечной ящик: действительно, там еще читали часы. Дорога на машине заняла всего лишь пять минут, но у входа в храм сын вдруг раскричался. Пришлось покормить его в машине. Михаил пошел с ними вместе, от чего настроение Насти опять упало: духовник не раз говорил ей, что она должна уметь обходиться с малышом без посторонней помощи, но у нее это пока не очень-то хорошо получалось. Муж помогал ей, но она ни на секунду не забывала, что, по словам их батюшки, делать этого он не должен, и получается, что она, плохая жена и мать, все время отнимала у мужа время – то от молитвы, то от работы, то от отдыха… Эти мысли постоянно вертелись у нее в голове и время от времени повергали Настю в уныние. Даже когда муж ничего не говорил ей, в памяти назойливо крутились реплики из последней ссоры, обвинявшие ее то в лени, то в избалованности…

Наевшись, малыш сонно засопел и уткнулся носом в Настино плечо.

В храме уже опять успела начаться Литургия – но только что. Михаил остановил пробегавшего мимо алтарника и попросил, чтобы батюшка перед Причастием вышел на исповедь.

Малыш проспал почти всю службу, проснулся только в конце Евхаристического канона, но сидел тихо, с любопытством озираясь по сторонам. Когда начали читать молитвы к Причастию, к Михаилу подошел алтарник и сообщил, что батюшка приглашает его в алтарь. Михаил заметался, бросил куртку на стоявшую рядом табуретку и торопливо ушел. Настя едва успела попросить в спину: «Скажи ему, что я тоже готовилась!»

Сначала Настя даже обрадовалась: вот Пресвятая Богородица подарила Михаилу неожиданную радость – поклониться престолу одного из самых старых и намоленных храмов этого городка, исповедоваться не где-нибудь, а в самом алтаре… Но потом радость сменилось озабоченностью: а как же она?

Михаил вышел: «У тебя грехи записаны?» Настя молча протянула ему бумажку. События развивались по знакомому сценарию: их духовник тоже читал записки опоздавших в алтаре, а потом батюшка выходил на секундочку и накрывал каявшихся епитрахилью.

Михаил вернулся. Царские врата раскрылись, началась проповедь. По прошлым службам Настя знала, что после нее сразу, без малейшего перерыва, начинается причастие. Настя вопросительно повернулась к мужу. «Он сказал тебе пойти и поцеловать Евангелие и крест», — сказал Михаил. На дополнительные вопросы муж только пожимал плечами. Настя начала закипать: «Ты понимаешь, что Евангелие и крест – это не разрешительная молитва? Ты понимаешь, что без разрешительной молитвы нет исповеди? Ты знаешь, что наш батюшка без исповеди не разрешает причащаться?». Все прозвучавшее было весьма логичным, но сам тон был отвратительный и неподобающе дерзкий, и в другой момент Михаил быстро осадил бы жену, но сейчас ее отчасти можно было извинить. И он попытался решить проблему в мирном ключе: «Подойди с ребенком к причастию, пусть батюшка скажет, что тебе сделать?». Настя задумалась. Михаил облегченно вздохнул: если Настя не выпаливает ответ сразу, значит, она еще не полностью разозлилась. И действительно, покачивая засыпающего малыша, Настя начала тихонько ходить по храму.

— В Греции вот причащаться можно без исповеди… — проносилось у нее в голове. – И у католиков… И у некоторых «либеральных» московских православных… А у меня почти была исповедь: батюшка прочитал грехи, допустил к причастию. Он священник, ему виднее…

Она почти себя убедила, но тут в памяти всплыл рассказ духовника: один человек исповедался ему в сильной страсти, батюшка выслушал, даже дал совет, но почему-то (Настя не смогла вспомнить, почему) грехи не отпустил, отвлек его кто-то, что ли… и человек этот пошел «вразнос», духовная брань усилилась и, кажется, он даже как-то особенно согрешил.

А Настя почти было собралась без исповеди принять Тело и Кровь Христовы.

Вернувшись к Михаилу, она шепотом пересказала ему все надуманное и закончила не вопросом, как собиралась, а резким утверждением: «В общем, я к причастию не пойду, вот». Михаил попытался что-то сказать, но посмотрел на нее и передумал. Семейного совета опять не получилось, ну, пусть хоть ссоры не будет в такой день.

Остаток проповеди Настя уговаривала себя, что все правильно. Она ведь и не собиралась причащаться, потому что через неделю они должны вернуться в родной город, в родной храм, к духовнику, который ведет их семью уже не один год… Но Миша огорчился, услышав, что она не хочет причаститься на двунадесятый праздник, и Настя вдруг подумала: «Ну послушаюсь его хоть раз в жизни». Послушалась. Прочитала все правило со спящим ребенком на руках. Постилась, как благословил духовник, целый день (а для кормящей мамы это иногда – как целый месяц). Но, видно, нужно все-таки отложить до родного батюшки. Уговаривая себя, Настя даже попыталась обрадоваться: вот как здорово устроена православная семейная жизнь, муж неправильно посоветовал, но она, жена, послушалась, и поэтому Господь вмешался и все управил, как спасительнее…

Когда началось причастие, ее благочестивые размышления рассыпались. Все шли к Господу – а она стояла у запивки, ждала, пока Михаил принесет ей причастившегося сына, и горько плакала, не в силах сдержаться.

Остаток Ваниной запивки она отдала мужу. Тот попытался погладить ее по плечу, но Настя уклонилась, взяла Ванюшку и унесла кормить. Услышав, как запели «Аллилуиа», она вдруг поняла, что чуда так и не произошло, она – не причастилась…

Михаил с сыном на руках подошел к кресту один из первых. Настя осталась позади всех. «Надеется на причастие», — вдруг понял Михаил, и сжалось сердце. Он вспомнил, с какой детской радостью и смешной гордостью она вчера встретила его, вернувшегося после Всенощной: «А у меня была домашняя служба! Ваня заснул, и я все-все к причастию прочла!»

Давая крест, батюшка спросил: «А чего супруга не причастилась?» Михаил не был готов к вопросу, и толкового ответа не получилось: «Да засмущалась она… что без епитрахили». Участливый тон сменился холодным: «Ну, сама себя наказала». Насте батюшка протянул крест молча.

Царские врата закрылись. Настя и Михаил перекрестились, перекрестили малыша – и вышли из храма. «Совсем-совсем все», — поняла Настя и расплакалась всерьез.

Сколько раз Михаил ругал себя, что не может остаться равнодушным при виде слез жены. Ведь, теряя внутреннее равновесие, он сразу же допускал важные стратегические ошибки. Так и сейчас — не нужно было ее жалеть, когда она и сама себя жалеет, но он расстроился, попытался найти добрые слова: «Может, Господь хочет, чтобы ты получше помолилась». И сразу же получил в ответ взрыв: «А может, это не Господь? Может, это твоя оплошность? Ты не мог батюшку в алтаре спросить, как же мне причащаться без разрешительной молитвы? Ты мог ему сказать, что духовник так не разрешает делать, и поэтому я не смогу подойти к причастию? Ты мог. Но ты не сообразил. И я из-за этого не причастилась. Кто виноват?». Можно было сказать ей, что с таким отношением к мужу не причащаются. Можно было сказать, что ее Господь не допустил – за немирный дух. Однако Михаил удержался: «Настенька, это искушение. Ведь и в монастыре уже не получилось…». Но Настю прорвало: «И в монастырь мы пришли к тому времени, которое ты назвал. А может, ты перепутал. А если даже перепутал тот, у кого ты спрашивал, значит, ты не у того спросил». Кажется, духовник говорил, что она должна стараться избегать ссор? Настя отогнала от себя эти мысли: как можно не ссориться, когда муж все делает не так?!

«Я причастился», — напомнил себе Михаил и начал про себя молиться. Они подошли к машине, и тут прозвучал финальный аккорд. «Я забыл в храме куртку с ключами от машины», — сообщил муж и ушел. Настя с малышом, одетые по-летнему, остались стоять на холодном, уже осеннем ветру.

Конечно, их просквозит, и они заболеют. Может, даже серьезно заболеют. И в этом опять, опять, опять виноват муж. Ну почему он такой рассеянный? Ну почему он такой несобранный? Из соседней машины вылез другой прихожанин, ушел в храм и спустя пару минут вернулся с какой-то – видимо, тоже забытой – сумкой. А Миши до сих пор нет – он опять закопался. Может, заговорился с кем-то. А может, начал листать какую-нибудь из книг, продающихся за ящиком, и ушел в свои мысли. Настя стояла, пытаясь согреть малыша своим теплом, и по-прежнему плакала. Почему все так? Почему Мишка такой?

Потом что-то изменилось. Так часто с ней бывает. Иногда это происходит, когда она начинает молиться. Иногда – после исповеди у духовника. А сейчас вот она ничего не сделала, только стояла, злилась и с каким-то мрачным мазохизмом принимала помыслы на мужа – и вдруг вся обида ушла. Как будто Кто-то подошел и смахнул ее, как пыль с полки. И она вспомнила, какой счастливый Миша вернулся со Всенощной, как торопливо, спеша обрадовать ее, собрал со лба остаток освященного масла и помазал их с сыном. С какой детской гордостью сказал ей: «Я спросил у отца Виктора, во сколько начнется литургия». Он не забыл об этом, он спросил, чтобы им спланировать подъем и не опоздать – такие поступки действительно давались рассеянному Михаилу нелегко, и потому его вчерашняя забота была особенно трогательной.

Насте стало его жалко – такого доброго, такого родного. Именно с жалости всегда начиналось ее покаяние – и только вслед за сочувствием приходило осознание того, что она опять вела себя не так, как подобает православной жене.

С трудом открыв тяжелую дверь, Настя со спящим сыном на руках шагнула в храмовый полумрак. Оглядываясь по сторонам, она не сразу заметила мужа, стоявшего перед Плащаницей. А когда наконец увидела его, подошла и тихонько потянула за рукав.

…Вернувшись в храм, Михаил замер перед Плащаницей: «Пресвятая Богородица, помоги ей осознать, что она не права. Помоги ей покаяться…». Так и подобало молиться главе семьи – но на сердце было неспокойно. Продолжая просить, Михаил вдруг осознал, что руководит им обычная обида. Когда он это понял, молиться стало легче: «Матерь Божия, помоги ей и мне… Помоги преодолеть… Помоги простить… Помоги покаяться… Помоги сохранить мир в семье… Помоги ей слушаться, а мне – управлять семьей…».

Вспомнились глаза Насти, грустные и усталые после беспокойного вечера, после бессонной ночи: у Вани болел животик, и они по очереди носили его на руках. Вспомнилось, как после своих приступов раздражительности она приходит мириться, растерянная и виноватая, все осознавшая и не понимающая, что теперь сказать и как поступить. Сказать, что больше не будет? И ему, и ей понятно, что будет, и не раз – духовная брань длится годами, и, как шутит один знакомый священник, «в браке тяжело только впервые двадцать лет. Потом полегче». Но Настя все равно каждый раз после ссоры подходит и огорченно трогает его за руку: «Прости меня опять, пожалуйста…».

…От воспоминаний обида уходит. И у Михаила вырывается неожиданное: «Матерь Божия, помоги ей причаститься! Прости нас… Помоги…».

Служба закончилась. Настя давно ждет его на улице. О каком причастии может идти речь? Но Михаил отмахивается от этих мыслей и, окрыленный неожиданным молитвенным порывом, продолжает просить.

Кто-то тянет его за рукав. Он оборачивается и видит Настю. Взяв у нее спящего Ванюшку, Михаил, не оборачиваясь больше к Плащанице, направляется к выходу.

Прямо у двери батюшка обсуждает что-то со своими чадами. Заметив Михаила и Настю, он подходит к ним и вдруг говорит: «У меня такое правило: если кто-то из своих опоздал, я читаю записку с грехами в алтаре, допускаю до причастия, а сам к ним не выхожу, чтобы не набежало нового народа на исповедь. Причащу – а потом после службы отпускаю грехи». Михаил пытается объяснить про духовника, но, сбившись, произносит совсем другое: «Она так расстроилась, бедная». Теплые, ласковые нотки в его голосе вдруг  вызывают отклик у батюшки: «Так давай я сейчас ее причащу. Я же не потребил еще…». И, прежде чем замеревшая Настя успевает опомниться, он накрывает ее епитрахилью.

В пустом храме открываются Царские врата. Настя стоит, еще не веря происходящему. Михаил подсказывает шепотом: «Сделай земной поклон…». И начинает негромко петь: «Тело Христово примите…»

(все события, до мельчайших деталей, произошли в реальности, но имена изменены)

2008 г.