Хорошо придумали англичане. Сколько же у них глаголов долженствования – для любого нюанса этого состояния… А у нас – как обухом по голове: я должна. Слушаться старших, делать уроки, любить детей… С возрастом все эти обязанности нарастают как снежный ком, сопровождаемые внутренним ощущением неизбежности.

Один мой друг в тяжёлые для меня времена пытался подбодрить меня такими словами: «Лика, ну ты же не просто женщина, а русская женщина! Ты же просто обязана справиться, иначе быть не может». А мне в ответ хотелось топать ногами и напоминать известный мем: «Я девочка, я не хочу ничего решать! Я хочу платьишко (и чтоб все козлы сдохли!)».

Сегодня мы не будем говорить про сочувствие. Да и друг мой, я знаю, пытался искренне поддержать и пробудить во мне ту подлинную и животворящую связь с нашим героическим прошлым. В определённый момент путь героини и вправду необходимо пройти, чтобы снова войти в ту дверь спокойствия и доверия, что была в детстве. Но уже не младенцем, а женой и матерью, мудрой женщиной, раненым целителем, способным принять и услышать боль и тяготы других, хотя бы и только самых ближних.

Нормальные герои всегда бредут в бреду

В этот геройский путь нас влечёт с самого сотворения мира. С того момента, когда, вкусив с древа познания, люди исполнены желания понять самые сокровенные тайны мироздания, в неофитском бреду мечтают почувствовать себя обладателями истинного знания, надеются получить ответ на главный вопрос жизни, вселенной и всего такого. А в результате только и видим, что мы наги и факта сего следует стыдиться. А хотелось-то стать как боги, знающие добро и зло!

С тех пор сыны Адама должны строить свою жизнь в соответствии со сказанным: «проклята земля за тебя; со скорбью будешь питаться от нее во все дни жизни твоей; терния и волчцы произрастит она тебе; и будешь питаться полевою травою; в поте лица твоего будешь есть хлеб, доколе не возвратишься в землю, из которой ты взят, ибо прах ты и в прах возвратишься». (Быт. 3:17-19). Что же до дочерей Евы, то у них иное наказание: «умножая умножу скорбь твою в беременности твоей; в болезни будешь рождать детей; и к мужу твоему влечение твое, и он будет господствовать над тобою» (Быт. 3:16)

Впрочем, после изгнания из Эдема у каждого человека всё равно оставался тот или иной выбор. Как конкретно возделывать землю, к какому именно человеку иметь влечение. Да и от этих долженствований всегда можно куда-нибудь сбежать. Психозы, неврозы, зависимости — всё к вашим услугам.  Потому что совсем от этого вечного зова вы не спрячетесь нигде. Новое знание всегда влечёт за собой одно неизменное условие: узнав о чём-то, уже невозможно жить как прежде. И даже если возникает желание засунуть голову в песок и сделать вид, что мы по-прежнему в Раю, что ничего не случилось, — старость и болезни об этом напомнят, неидеальность себя и ближних выбьет из колеи, да и еда на деревьях уже давно не растёт. За неё приходится платить.

И как в такой сложной жизни расслабиться и разрешить себе чувствовать?

Правила долженствования

Но вернёмся к правилам английского языка. Моя учительница подробно рассказывала об отличиях разных глаголов долженствования. А что, и правда ведь хорошо придумано?

Вот, допустим, I have to do this – это всего лишь объективная необходимость, без которой не будет результата. Например, «мне надо выйти через 5 минут, чтобы прибыть в аэропорт вовремя» — эту фразу будет обслуживать глагол have to do. В этом есть некая вынужденность, но выбор за мной всё равно остаётся. В конечном итоге это именно я купила билет на самолёт

I am to do this – тоже хороший глагол. Практически то же самое, что и have to do, но есть нюанс. Его можно перевести как «я буду это делать, я сделаю это». Не сказать, чтоб я была фанатом работы или мытья полов, но я займусь этими делами. Я накормлю детей, хоть и не мечтаю стоять у плиты. И я, в общем-то, не обязана их кормить, вижу в этом не столько долг, сколько служение.

I need to do this – мне необходимо сделать это дело. Мне необходимо выучить урок или накормить детей, я вижу в этом действии смысл и выбираю следовать за ним.

И только самый сильный глагол must выступает этаким приговором. I must do this – я просто приговорил себя к выполнению данного действия. Я обязан, я пригвождён этой необходимостью… Как говорила наша учительница, этот глагол употребляется только в том случае, если, не выполнив этого действия, кто-то умрёт. Это, конечно, преувеличение, но общий смысл передает довольно точно.

Но иногда мне кажется, что если бы в русском языке и были такие различия, то большинство из нас их бы отбросили за ненадобностью и пользовались бы только последним вариантом. Почему? Ведь если без моего вмешательства кто-то умрёт, то я сильная, я влиятельная, я всё держу под контролем.

Зачем же нам так необходимо приговаривать себя к бытию и продолжать выживать, как первым людям, вынужденным смиряться с отсутствием Рая, где всё было бесплатно и всё  было «в кайф»?

Контроль и почва под ногами

Но было бы совершенно неверным кого-то винить в том, что он не умеет жить иначе, что он не видел других способов существования, кроме как или всё контролировать, или всё отпускать. Я называю такой способ существования «поездом с дискретными тормозами». Дискретные – значит, что они подобны тумблеру. Или тормоза включены, и мы стоим и никуда не двигаемся, или они отпущены, и поезд несётся под откос с бешеной скоростью, а машинист не в силах замедлить его движение и хоть как-то повлиять на него.

По сути, беря на себя слишком много и приговаривая себя к чему-то глаголом must, вменяя себе в священную обязанность и нераздельный долг свод каких-то законов и инструкций, которыми мы пытаемся сделать свою жизнь не такой уж и проклятой, мы одновременно пытаемся себя спасти и заточить в крепости о семи замках.

Эта ситуация двойственности будет нас преследовать всю нашу сознательную жизнь, включая маятник долженствования, который испокон веков шатается между «от меня тут всё зависит» и «я не могу ни на что повлиять». Настоящий герой (или настоящая шпалоукладчица, называйте как хотите), как и наши прародители, призваны в своей земной жизни найти какую-то исключительно свою золотую середину.

Весь трагизм ситуации заключается в том, что мы не можем позаимствовать карты этого пути у других. То, что хорошо русскому, немцу, как известно, совсем не подойдёт. Условия жизни для человека с одним талантом отличны от тех, что имеет человек с пятью. У второго больше обязательств, но и больше терний на пути к умножению этих талантов. И неправильным было бы утверждение, будто королева Английская более счастлива, чем галилейский рыбак. У них разные задачи и разные пути, по которым они движутся из пункта А в пункт B. (Или пункт H, если хотите. В английской и heaven, и hell начинаются с одной буквы).

Наша свобода – это безумие. Нет никаких долженствований, которые гарантируют нам хоть что-либо. Есть какие-то маяки, предупреждения, туманные указания, но не более того. Язык заповедей можно символически описать так: «По болотам ходить опасно, там можно погибнуть», но нигде не говорится, что если не пойти на болото, то обязательно попадёшь в Землю Обетованную.

И что делать с этим знанием? Как быть, если нельзя заранее соломки подстелить. Не на кого скинуть ответственность? Если она сама кажется настолько невыносимой, что очень хочется обрядиться в десять платков, пять юбок, взять 10 молитвословов, 15 акафистов, 20 послушаний – и получить хоть какую-то гарантию?

Эта правда буквально вымывает почву из-под ног и деморализует. А вернуть её крайне необходимо. Ведь чем герой отличается от мудреца? Герой на самом деле всё ещё надеется, что на свете существует одна сермяжная правда. Что от него зависит всё. Что он может на что-то повлиять. Что он должен, должен, должен. Мудрец же знает, что жизнь – это дорога с двусторонним движением. Ему подвластна лишь одна полоса, а как поведут себя встречные машины – никто не знает. Он умеет удерживать внутри себя одновременно и понимание того, что «от него многое зависит, но далеко не всё», и что «жизнь слишком противоречива, чтобы говорить что-то наперед, а планировать свои действия всё равно надо».

Мудрец видит нелинейность этой жизни и умеет с ней обходиться. Он умеет её выдерживать, как умеет это делать человек, твёрдо стоящий на ногах и двигающийся с максимально комфортной скоростью даже тогда, когда в лицо дует ветер со скоростью 75 километров в час (ломаются сучья деревьев, говорить невозможно, идти трудно, но возможно). Иногда он, кстати, может и остановиться, потому что над ним уже не довлеет глагол must. У него другая, выстраданная правда. Он идёт туда не потому что должен, а потому что нуждается в конечной цели. А конечная цель нуждается в нём.

В своей душе он уже смирился с тем, что из Рая его изгнали. Он уже не чает попасть в него при жизни. При этом он понимает, что и до ада эта жизнь не дотягивает. Истоптав 100 ботинок, истерев 100 посохов и собрав пыль тысяч городов, он наконец вернулся к дому своего детства, и, стоя при дверях, подобно блудному сыну, получил не Рай, но прощение и благословение. Он научился жить не мечтой о великой победе, не страхом бесславного поражения, а благодарностью за дары, благодаря которым он наконец-то может заняться своими талантами.

Он умеет доверять течению жизни, подстраиваясь под то, что изменить не может, но продолжая трудиться над тем, что ему по силам.

Герой делает дело, потому что должен. Прежде всего, должен доказать себе, что он чего-то в этой жизни стоит.

Мудрец делает дело, потому что знает. Ему нравится процесс или он видит смысл в результате. Он знает – и не торопится.

Вместо эпилога

Я очень не люблю фразу «Женщина должна быть счастливой, больше она никому ничего не должна». Всё же правила долженствования сохраняются в нашей жизни, меняется лишь направленность и накал страстей.

Маленькая девочка делает свои дела, чтобы быть хорошей, чтобы мама любила, чтобы учительница хвалила, чтобы любимый мальчик восхищался.

Отважная героиня-шпалоукладчица должна работать, чтобы выжить, чтобы преодолеть, чтобы не упасть в грязь лицом, чтобы доказать что-то себе самой, чтобы узнать пределы собственной выносливости.

Мудрая женщина отличается от первых двух опытом. Он прячется в морщинках вокруг рта, в огрубевшей коже рук, в этих глазах, одновременно немного грустных, но лучистых и взирающих на мир с любопытством и интересом. Она уже знает, что может вынести очень и очень много, но без необходимости не обращает внимания на горящих коней и скачущие избы. Она умеет не только работать, но и отдыхать, не только побеждать, но и сдаваться на милость своего победителя. Она умеет ловить ветер в волосах, смеяться подобно весенней капели и плести венки из рыжих кленовых листьев. Она знает цену этим мелочам, напевая длинные вьюжные песни над вышиванием, пока зимнее солнце не балует своим присутствием.

Она умеет сидеть на месте, убрав метлу (для полётов) и шашку (для геройских побед) в специально отведённое для этого место. Она знает об их существовании, но не торопится их применять. Она умеет ждать – и дожидается. Она умеет просить – и ей приходят на помощь. Она умеет отказываться от неперспективных занятий – и всегда оказывается, что без лишних подвигов можно обойтись. И в её труде намного больше любви и заботы, внимания и сочувствия, чем всего остального. Но вряд ли станет браться за дело, если не видит в нём смысла и удовольствия. Она не боится быть щедрой.

Она знает, Кому она должна. И прекрасно понимает, что никогда не сможет этот долг вернуть. Ведь что может быть дороже жизни? Она давно поняла, что лучшее, что она может сделать, — это распорядиться этим даром на благо себе и тем, кто рядом с ней.