Каждый год в октябре, когда осень окончательно вступает в свои права, и в старом парке, среди бронзовых дубов и золотых трепещущих берез, стаи скворцов и диких уток готовятся лететь на юг – для нас с мужем наступает особый день. Сидя вдвоем за столом, мы пьем сладкое вино из муската, схожее по цвету с осенними листьями, любуемся светлой осенью за окном и, взявшись за руки, возносим от сердца благодарственную молитву Господу. Нам вспоминается другая, далекая теперь осень – осень нашего обручения…

…Помню, как папа и жених везли меня на машине в храм по осенней Москве, залитой солнцем и как будто в честь нас сиявшей всеми красками: золотой, оранжевой, алой на фоне радостно-голубого неба. Я не могла оторвать от нее восхищенного взгляда: это была моя первая осень в России после многих-многих лет, и мне все еще было в новинку.

Потом был торжественно-полутемный храм, мерцание двух золотых колец – большого и маленького – в теплом свете горящих свечей, молитвы о нашей любви и нашем счастье – и первый поцелуй («Вадим, целуйся крепче, не позорь меня!» – это о. Аркадий, конечно!)[1] Ощущение того, что выбор сделан окончательно и бесповоротно – и слава Богу!

Вместе с нашими отцами, родственниками и друзьями мы пили в тот день кипрскую кумандарию – сладкое вино из муската, некогда подаренное нам старым греческим монахом, которому мы во многом обязаны нашим супружеским счастьем – почему, отдельный разговор.

Вино он подарил нам на будущую свадьбу – но обручение, по церковным и народным обычаям, и есть «первая свадьба», начиная с которой жених и невеста становятся мужем и женой уже почти во всем. «Расстаться» после церковного обручения – означает развестись, и сделать это можно лишь по тем же самым серьезным причинам, по каким расторгается и венчанный брак[2], с соответствующими последствиями. Невозможны пока лишь телесные отношения[3] – но поцелуй обрученных дает понять, что вскоре и эта брачная радость будет доступна им. Брак пока не совершен во всей своей полноте – но рано или поздно это обязательно произойдет.

Церковный обычай обручения имеет давние корни – пожалуй, немногим менее давние, чем собственно церковное благословение брака. Христиане, в отличие от язычников и даже древних иудеев, всегда относились к браку не просто как к социальному контракту двух сторон или чисто плотскому союзу ради продолжения рода, но как к Таинству, подобному союзу Христа и Церкви[4], как к непостижимому плотским умом и вечному соединению двух любящих друг друга и Господа человек в единое существо[5]. Поэтому уже у первых христиан брак не просто заключался  перед магистратами (должностными лицами Римской империи), не просто скреплялся брачным пиром в соответствии с народными обычаями – хотя, разумеется, и это все имело место, чтобы брак обрел также государственное и общественное признание – но, прежде всего, благословлялся Церковью: епископ или священник вместе со всей общиной и самими супругами испрашивали Божьего благословения на таинственное единение двух любящих душ. Впрочем, единение это, не будучи только плотским, начинается даже раньше, чем молодые становятся «одной плотью» – а потому Церковь издревле благословляла не только собственно брак во всей его полноте[6], но и окончательное решение, взаимное обещание будущих супругов принадлежать друг другу. Этим обещанием и этим благословением было и есть обручение.

Насколько серьезно относились древние христиане к благословленному Церковью обручению, можно видеть не только на примере церковных канонов, но и на примере жизни некоторых святых – например, преподобной Макрины, сестры святителя Василия Великого. В юности Макрина была обручена с юношей-христианином, но вступить с ним в брак не успела: еще до свадьбы ее обручник заболел и скоропостижно скончался. Родные и друзья уговаривали девушку найти себе другого жениха – но Макрина отказалась, говоря, что умерший был обручен ей и, значит, был не просто женихом, но уже супругом. Второй брак стал бы изменой ему. Девушка решила хранить верность своему обручнику, с которым надеялась встретиться в Царствии Небесном – и вместо второго брака приняла монашество[7].

Объединять обручение и венчание в единый чин начали в поздней Византии, где те из православных христиан, кто по каким-либо причинам не хотели или не могли совершить два чина в разное время, просто соединяли их. Впрочем, немало людей и во времена Византии, и в эпоху османского ига продолжали совершать оба чина отдельно.

На Руси обручение гораздо дольше оставалось полностью отдельным от венчания чином. Объединили эти два чина лишь в 1775 году указом Святейшего Синода Русской Церкви. Причины такого указа лежали не в чисто канонической, а скорее в нравственной сфере. Дело в том, к сожалению, к концу XVIII века в России, особенно в «верхах» общества, уже господствовало формальное отношение к христианской вере и церковным Таинствам. А поскольку обручение налагало на супругов лишь церковно-канонические, но не государственные правовые обязательства (их налагало только венчание), то нередко обрученные, ничтоже сумняшеся, «расторгали» обручение по собственной воле без каких-либо канонических причин и вступали затем в брак с другими лицами – то есть, согласно церковным канонам, совершали грех прелюбодеяния. Поскольку предотвратить подобное беззаконие Русская Церковь в то время уже практически не могла, Святейший Синод и был вынужден объединить обручение с венчанием, чтобы хотя бы таким путем избежать юридических и канонических коллизий. Однако сомнительность обоснованности возведения такого рода решения в обязательное для соблюдение правило сознавалась в России и до, и после 1917 года.

Между тем и в XIX – XX веках у многих православных народов Балканского полуострова, Малой Азии и Кавказа по-прежнему сохранялось традиционное разделение обручения и венчания. Сохранился этот прекрасный обычай и у моего народа – понтийских греков (греков Южного Причерноморья и Кавказа). Обручение играло весьма важную роль в деле подготовки к браку. В некоторых случаях оно совершалось не в храме, а на дому (когда строгие родители не хотели лишний раз выводить еще незамужнюю, но уже просватанную дочь «на люди»), но в любом случае это должен был быть именно церковный чин, а не обычный сговор родителей и молодых. «Без священника обручения не бывает» – говорилось в народе. Кроме того, считалось, что именно тот священник, который обручал молодых, должен впоследствии их и венчать. По сути, он становился духовным отцом новой семьи.

С обручением у понтийцев было связано немало народных обычаев. Так, например, на «первом брачном пиру», который устраивался сразу после обручения, на столе возле обручников должно было находиться красное наливное яблоко – символ целомудрия, красоты и молодости невесты. Молодые обменивались подарками: обручник дарил своей избраннице большой платок – «лечéк», который она вскоре должна будет надеть, как замужняя женщина, поверх девичьей шапочки-тáплы, а взамен получал от нее пару шерстяных чулок – символ того, что вскоре ему, как главе семьи, нужно будет немало трудиться вне дома, чтобы кормить и защищать жену и детей. Родители жениха приносили с собой заранее испеченный каравай – «хлеб обручения» и делили его с родителями и другими родственниками невесты в знак того, что теперь у обеих семей «один хлеб», то есть они теперь родные друг другу.

Обручение называли в народе «половиной брака» или «половиной венчания», и отношение к нему было весьма серьезным: в некоторых областях обручникам даже разрешалось жить вместе – ведь они считались мужем и женой. Конечно, такая совместная жизнь могла бы таить в себе множество искушений: ведь телесные отношения еще под запретом. Но понтийцы обычно жили большими семьями, и молодые обручники до самой свадьбы никогда не оставались полностью наедине.

Мои соплеменники-понтийцы считают – и я согласна с ними – что обручение помогает молодым супругам лучше узнать друг друга перед свадьбой, более серьезно и ответственно подготовиться к венчанию. Мне, конечно, могут возразить: зачем подобные ухищрения в наше время, когда молодые уже не зависят в своем выборе от родителей и могут свободно общаться и узнавать друг друга – конечно, не в блудном смысле – даже не будучи обрученными? И здесь, пожалуй, будет уместным сослаться на собственный опыт.

За четыре месяца между обручением и венчанием мы с мужем узнали друг друга лучше, сблизились душой и сердцем больше, чем за целый год, прошедший между знакомством и обручением. Почему так произошло? Несомненно, испрошенное нами Божье благословение дало свои плоды, уже начав соединять нас на каком-то непостижимом уму, таинственном уровне. В обручении мы претворяли возможность искать и выбирать в свободу быть вместе всегда и во всем, несмотря ни на какие трудности, испытания, «соображения целесообразности», чье-то недовольство… Ведь как бы твердо и окончательно ни было решение двух человек пожениться – пока они обещали это лишь друг другу, в глубине сознания каждого все еще сидит мысль о том, что «в случае чего, все еще можно отменить», и это накладывает на отношения определенный отпечаток. По обручении подобные мысли уже неуместны – и отношения переходят на качественно иной уровень.

После обручения мы продолжили изучать, узнавать друг друга – как делали это с момента знакомства и, надеюсь, будем продолжать делать всю жизнь: ведь каждый человек неисчерпаем, а что в человеческом общении может быть интереснее познания души, сердца, личности того, кого любишь? Но взаимное изучение это теперь стало совсем иным. Изучение потеряло всякую эгоистичную направленность на себя, всякую оценочность – «нравится ли это мне, подходит ли, смогу ли я…», полностью переключившись на личность самого изучаемого – и взаимное познание стало куда более глубоким и серьезным. Нет, я вовсе не хочу сказать, что мы достигли святости, и эгоизм окончательно покинул нашу жизнь – случались у нас и недопонимания, и даже размолвки. Немало было и других трудностей – от материальных до отношений с родственниками. Но ко всем этим трудностям мы теперь относились как люди, которые соединяются бесповоротно и навек. И потому трудности вызывали не мысли «а нужно ли мне все это» или «достоин ли я» (последним вопросом часто мучаются ответственные мужчины), а лишь обоюдное желание поскорее решить проблему самым лучшим для нас обоих и угодным Богу способом.

По сути, благодаря обручению, «притирка характеров» частично прошла у нас еще до свадьбы. Мы успели решить многие проблемы, найти ответ на многие вопросы, а потому и начало настоящей брачной жизни прошло у нас гораздо более спокойно, чем, судя по рассказам, это обычно бывает. Можно было наслаждаться радостью полноты брачного общения, не отвлекаясь на решение множества проблем, возникающих почти у всех при переходе «серьезных» отношений в брачные.

Немаловажно и то, что мы начали узнавать друг друга именно как муж и жена еще до начала телесных отношений. «Соединение в плоть едину» – прекрасная и важная часть брака, но именно в силу этого первый телесный опыт так ярок, что может на долгое время «заслонить» собой остальные грани отношений. Он уже сам по себе создает ощущение единства, и нередко бывает, что первые несколько месяцев или даже лет брака молодые супруги, поглощенные этим телесным единством, не уделяют должного внимания единству духовному, упускают важное и плодотворное время, а это создает впоследствии немалые трудности. У нас же, благодаря обручению, духовное брачное единство начало строиться раньше телесного, и телесное общение после свадьбы стало не чем-то отдельным от духовного, но, напротив, его естественным продолжением.

Поэтому, исходя из опыта Церкви, опыта моего народа и собственного опыта, я убеждена: совершение обручения – очень важный и нужный этап на пути к полноте христианского брака. А его отделение от венчания, на мой взгляд, помогает молодым супругам впоследствии глубже прочувствовать, осознать совершившееся над ними венчание, войти в семейную жизнь, в Таинство Брака более подготовленными. Конечно, обстоятельства бывают разные, и вряд ли можно говорить о разделении обручения и венчания в любом случае, без учета этих обстоятельств. Но если возможность обручиться (и, разумеется, благословение духовника) имеется, а самое главное – если есть взаимная любовь и твердое окончательное решение быть вместе навсегда – обручение может принести немало пользы и подлинной духовной  радости жениху и невесте.

И тогда любое время года станет для них подлинной весной – весной их взаимной брачной любви…