Музыкальность, гибкость и красота нашего народного языка не зависят только от того, что народ жил среди природы, наполненной разнообразными звуками: дыханием ветра, завыванием бури, ревом зверей, а служит, прежде всего, отголоском внутренней гармонии, отличающей русскую душу. Русская речь запечатлела на себе певучесть русского сердца.
Митрополит Анастасий (Грибановский) (1873 — 1965)ъ

Галина Карпинская, солистка этно-группы «Жито», родилась и выросла на Урале, жила в Белоруссии, откуда родом ее бабушка и мама. Ее увлечение музыкой начиналось с движения хиппи, потом, с приходом к вере, Галина неожиданно вернулась к музыке национальной, народной. В ее жизни, в жизни ее семьи — множество невероятных историй. О том, как мать выжила в немецком концлагере, как вернулась на родину; как сама Галина вернулась к истокам — славянской культуре. Об этой судьбе — наш рассказ.

Мама…

— Галина, я знаю, что у Вашей матери необыкновенно сложилась жизнь. Расскажите, пожалуйста, о ней.

— У мамы жизнь была действительно необыкновенная, сложная, тяжелая. Она была единственная дочь моего дедушки, поляка, пана Чайковского. Перед войной, в оккупированной в 1939 году Польше деда расстреляли, бабушка вместе с мамой бежала в Белоруссию, они скрывались, поменяли имена, фамилии. А когда и туда пришли немцы, маму угнали в Германию, на работы — ей было тогда 11 или 12 лет. С каждой деревни определенное количество людей брали, молодых женщин, и ее занесли в списки – никто даже не посмотрел на возраст, потому что мама была рослая, видная. Ей пришлось работать вместе с взрослыми женщинами и, конечно, очень тяжело это было.

6 лет она прожила в Германии и прекрасно говорила на немецком языке, успела поработать гувернанткой у какой-то богатой немки. К маме даже сватался немец, летчик. Она рассказывала потом очень интересные вещи про этот период своей жизни.

— Почему она не осталась в Германии?

— Сбежала из концлагеря. Точнее, ее выкрал будущий муж, молодой парень с Западной Украины. Она трудилась на военном заводе, рабочих очень плохо кормили — молодые девчонки просто помирали с голоду, поэтому они стояли и из-за решеток просили хлеба. Приходили парни — французы, западноукраинцы, те, кто был на свободном поселении, — и приносили им поесть: хлеб, конфеты, печенье. Мама не ходила к ограждению. Ей говорили: «Что ж ты с голоду помираешь? Ты приди, там же ребята приносят еду». А она упиралась, но однажды все-таки пришла. И будущий муж ее увидел, она ему понравилась.

Он стал приносить еду, подарочки, они познакомились, через решетку разговаривали — так полгода прошло. А потом он вместе с друзьями выкрал ее. Самое главное было – перескочить проволочный рубеж, где сторожевые собаки, а там уж ее под руки втроем или вчетвером схватили, в машину и — погнали. Как, говорит, я проскочила? — только с Божией помощью. Бежала, молилась и думала: «Жить не хочу, умру лучше на этой проволоке, чем здесь останусь». И ведь с вышки ее могли запросто расстрелять. Но никто не увидел, и собаки ее не задрали.

Потом мама жила у своего спасителя тайно, он, уходя на работу, прятал ее в шкафу.

Ей еще многое предстояло пережить. И после войны тоже. Первого мужа – того, кто ее из концлагеря выкрал, — убили бендеровцы, повесили на груше во дворе, на колючей проволоке; разграбили весь дом, застрелили во дворе четырех собак, перевернули все вверх дном. Мамин трехлетний сын, Володя, в коровнике спрятался. А моя старшая сестра, Маша, лежала в кровати лицом вниз – ее так перевернули, чтоб задохнулась, и накидали сверху матрасов, подушек. Но произошло чудо– она так лежала, что могла дышать в дырочку, и поэтому осталась жива. Не иначе – Господь спас!

— Вас минули все эти ужасы?

— Я родилась глубоко после войны. Мама после смерти мужа хотела забрать детей и уехать в Белоруссию, к бабушке. Сына Володю родственники мужа ей, правда, не отдали, она с Машей уехала. А в Белоруссии начался голод: ни пить, ни есть — ничего не было! Они мучились, мучились, и мама поехала на Урал, работать. Там и встретила моего отца, который как раз вернулся с армейской службы в Японии, пробыв там 7 лет.

Жизнь и дальше сложная была. У мамы было пятеро детей, но сколько она жила, я помню, все говорила, что самой большой трагедией была для нее фактическая потеря сына. Родственники настроили Володю против матери. Брата я видела только раз в жизни, уже взрослым, он стал совсем чужим нам человеком…

Бабушка

— Интерес к этнической музыке, к народным песням у Вас от матери?

— Нет, от бабушки. Все это имело начало в глубоком детстве — когда мне было 3 года, я начала петь народные песни со своей бабушкой, а она была очень талантливой певицей. В Беларуси, на селе, поют все, а она пела так, что мурашки по коже бегали. Бабушку приглашали всюду — бывало, она сама не знала, куда ее назавтра повезут! Она могла спеть на проводах в солдаты, на свадьбе, знала все старинные, сохранившиеся в деревне обряды: когда невесте заплетают косы, когда расплетают, что надо говорить, что надо петь, как встречать жениха и тому подобное. Массу колыбельных знала, посевные, жатные песни, словом, она была настоящей народной певицей. А я маленькой с ней ходила, за юбку ее держась, и тоже пела. Потом все это забылось…

В юности я погрузилась в культуру хиппи, и надо сказать, что это была мощная прививка от мещанства, введение в музыку. А в зрелом возрасте, когда я к вере пришла, вспомнились и бабушкины песни.

— Расскажите, каким был этот путь?

— Неожиданным. Я никогда не тяготела ни к какой религии, хотя та моя бабушка была верующей. А у меня была своя «религия» — искусство. Во времена перестройки, под конец 80-х, многие мои друзья и коллеги ушли в эзотерику, в иудаизм, в шамбализм – куда кого «вынесло». Меня «выносило» в даосизм, в рериховщину, но я не погружалась в эти вещи, только читала книги для расширения кругозора, чтоб где-нибудь какой-нибудь фразой кинуться. А по большому счету мне было глубоко безразлично, кто во что верит. Каждый верит в свое, каждый прав — я так считала.

— Как вы думаете сейчас, почему Вас не «вынесло» в православную — родную для нас — веру?

— Меня этот вопрос тоже занимал. Наверное, тут дело в том, что атеистическая пропаганда в нас слишком глубоко засела: еще в школе прививали, что попы – воры, обманщики, недалекие, безграмотные люди, что в храмы ходят одни бестолковые бабки или просто неразвитые, необразованные личности…

Но Вы знаете, как удивительно получилось! Несмотря на все это, к принятию Православия меня подготовил мой хороший друг, интереснейшая личность, философ по жизни, но увлекшийся индуизмом. Он к нам чуть не каждый день приходил и учил, так сказать, жизни! Проповедовал, «капал» и «капал» одно и то же: «Научись любить, ты не умеешь любить». Я злилась на него ужасно, думала: «Как он смеет такое мне говорить? Почему это я должна прощать того, кто меня обидел?!» Он не был христианином, но как бы подготовил меня к христианству: я, наконец, нашла, где есть самая глубокая любовь и всепрощение, когда в моей жизни появился Бог.

Три сестры

— Мой приход в Церковь начался со встречи. Случайная встреча, как я тогда ее оценивала.

Однажды мы вместе с молодыми артистами выезжали на гастроли в Рязанскую область. Стояла сильная жара и очень хотелось пить. Я возьми и предложи: «Ребят, давайте пойдем в ближайшие дома, попросим водички. Заглянем в первый дом, тот, который понравится».

Мы вышли из автобуса, еще даже не разгрузив декорации. Далеко ходить не стали — перешли улицу, и мне в глаза сразу бросился дом: дверь в нем открыта, а из этой двери разноцветная ситцевая занавесочка развивается. Он нам сразу понравился, этот дом. Я сказала ребятам:

— Какая веселенькая занавеска! Туда и пойдем.

В сенях дома все было уставлено какими-то банками: соленья, маринады, мед, варенье. А над ними хлопотала бабушка. Вторая комната была еще удивительней — практически пустая: две кровати и стол, и ничего больше. Ни-че-го! Я подумала тогда: «Какой кошмар, как же люди живут?! Ни телевизора, ни радио, ничего!» Сидит в этой комнате другая бабушка. Очень светлая, прямо лучится вся. И так мне этих старушек вдруг жалко стала: телевизор им что — ли подарить — такие вот мысли были! Но тут я подняла глаза на стены и так и застыла — стены были сплошь в картинках: иконы, рисунки, картины на библейские темы. Ну, понавесили, думаю! Помню, замечательный там гобелен был: на нем Иисус Христос с посохом, овечки кругом. И я смотрю на все это, глаз не могу оторвать! В этом время вторая старушка вынырнула откуда-то, мигом приволокла стул и ведро с водой — мои ребята уже утоляют жажду, а я… ничего не слышу, не вижу, только эти картинки разглядываю.

Потом слышу, бабушка мне говорит:

— Ты откуда приехала? С Урала?

— Да, — отвечаю. — Я там училась.

— Слушай, а у тебя ведь мама болеет.

— Нет, говорю, мама не больная.

Я удивилась: почему она так сказала? Уже потом, месяцы спустя мне станет известно, что мама все это время болела диабетом, но болезнь протекала скрытно, так что никто, даже она сама, о ней не догадывался. А бабушка продолжала настаивать:

— Но она болеет у тебя.

Я только пожимала плечами.

— Ты знаешь, как зовут твою прабабушку? — продолжился «допрос».

— Нет.

— А почему ж вы о ней не молитесь? Когда приедешь домой, спроси обязательно маму, как зовут твою прабабушку. И не забывайте ее. Потому что она предстоит пред Богом и молится за вас.

Что она говорит, эта бабуся, — я не могла сообразить. Ничего не понятно! А вместо ответов выпалила:

— Приходите к нам на спектакль сегодня вечером!

Она только улыбнулась и говорит:

— Скажешь маме?

— Ну, может, и скажу.

Помню, что она мне воды налила, булочку отломила, какую-то косыночку дала — вырезанный из холста кусочек материи, без каймы.

И все. Вот и весь разговор — две минуты. Я поблагодарила и вышла на крыльцо.

А на улице стоят ребята в крайнем возмущении.

— Мы, уже по пол-пачки сигарет выкурили! Ты что там делала вообще?! Ты знаешь, сколько ты сидела там?

— Как?! Я две минуты там была.

— Ты полчаса там проторчала!

Я опешила: как это может быть?! Глупость какая, что-то они городят. Идем к сцене, смотрю, а декорации уже стоят, зрители сидят, ждут. Сколько ж я там у них была? Я не знаю. И о чем могла быть наша длинная беседа — тоже не помню, будто ластиком кто стер все из памяти.

Но дело в том, что после этой встречи в моей жизни начались изменения. И жизнь тех двоих ребят, что со мной были, тоже круто переменилась — впоследствии оба они пришли к вере.

— Все же, что это были за бабушки?

— Это были рязанские старицы, сестры Анисия, Матрона и Агафия Петрины из села Ялтуново, Шацкого района. Позже я случайно нашла в книжном магазине книгу о них. Открыла, стала листать фотографии: батюшки, да это та самая изба, в которую я 20 лет назад зашла воды попить! И банки эти с заготовками — оказывается, эти бабушки их раздавали; и гобелены с картинками на стенах. Видно, эти старицы за нас тогда крепко молились.

— Что произошло у Вас после встречи с ними? Театральная карьера не сложилась?

— Я встретила своего будущего мужа и — о ужас! — пошла под венец. А ведь свободы хотелось, гулять, петь, плясать, заниматься творчеством. У меня были свои амбициозные планы – я не хотела замуж идти! Я творческий человек. Для меня семья – хорошо, но если нет творчества, я просто на стенку лезть начинаю. А тут творчество пресеклось: не поладив с режиссером театра, я оказалась выставленной за дверь. В маленьком городе театр один, податься более некуда.

Стали рождаться дети. Обе дочери были болезненными, требовали ухода, внимания. Так «поскакушка», артистка осталась в четырех стенах, без общения, без постоянных «квартирников», без друзей, без сцены, без гастролей. Как будто жизнь текла мимо меня: я настроила себе планов, а они все рухнули. Смысл жизни был утерян, за мной как будто захлопнулись все двери!

— Как Вы «выкарабкивались»?

— Разве только на стенку не лезла в первое время! А потом стала искать духовную отдушину, читать. Поиски привели к святым отцам, к православным философам, богословам — это начало 90-х, тогда повсеместно появлялась духовная литература. Читала взахлеб Лосского, Булгакова, Шмемана.

Так постепенно я стала интересоваться Церковью и церковной жизнью, водила детей в храм, в паломнические поездки. Муж, Олег, тоже последовал моему примеру — крестился в 1991 году. Мы участвовали в восстановлении монастырей и храмов, познакомились с нашим общим духовником.

Первая Библия нам досталась от баптистов: такой, помните, синий Новый Завет, бесплатно раздавали. Это тоже было открытием: в православной России Библию нам дали американские неопротестанты! Я начала ее читать, от корки и до корки, читала и перечитывала. И даже детям на ночь читала Библейские истории, вместо сказок. А у меня самым любимым чтением было Евангелие от Иоанна.

— Почему?

— Я его читала как стихи, как поэзию, как философию, как открытие, глубокое, непостижимое. Каждый раз в нем открывалось что-то новое.

— Поиски духовника — для многих это становится больной темой. А для Вас?

— Я была всегда очень своевольная и не считала, что мне нужен духовник. Дескать, я сама себе звезда, зачем мне кто-то, сама все свои проблемы решу! Да к тому же, как выбрать  подходящего: и этот не такой, и тот не подходит. Ходила, исповедовалась, причащалась, но духовника не было. А Господь так устроил, что я буквально столкнулась во дворе храма с отцом Владимиром Рудаковым.

Это был удивительный человек, необыкновенной притягательной силы! Образованный, тонкий, внимательный. Его рукоположили в священники в 50 лет, до этого он работал инженером, но уже тогда жил глубокой духовной жизнью.

Он научил нас прощать, любить друг друга, любить Бога — причем, своим примером. Скажем, я постоянно раньше ходила в храм в брюках, постоянно опаздывала на службу, могла уйти, когда захочется, но от него никогда не видела негодования, раздражения. Скажет только: «Галя, я тебе что говорю? Ладно, Господь простит». Я видела, что именно вот так надо относиться к людям — с терпением, с любовью — и это меня перевоспитывало. Однажды я пришла в храм в ужасном настроении — не исповедоваться, ни говорить не хотелось, постояла 15 минут, взбрыкнула и унеслась. Вернулась уже под конец службы. А отец Владимир меня помазал елеем, увещевал, как неразумное дитя, с такой отеческой любовью, что мне стало стыдно. Никогда б не устыдилась так, если бы меня стали отчитывать, поучать.

Он умер два года назад, в декабре 2010 года, после тяжелой болезни, и это стало для нашей семьи большим ударом. Только тогда мы поняли, что значила для нас его молитва и поддержка.

— Отец Владимир был Вашим общим с мужем духовником?

— Да, он был духовником всей семьи. Я думаю, это очень важно, когда у семьи один духовник, это очень объединяет и помогает разрешать какие-то семейные вопросы, неурядицы. Наши дочери его очень уважали, всегда прислушивались к его советам.

— У верующих родителей всегда есть страх, что не удастся передать детям веру. У вас он был?

— Конечно! У младшей дочери,  Маши, в подростковом возрасте начался такой глобальный протест: против семьи, против школы, против Церкви. А батюшка сказал: «Не давите на нее, не тащите силком в храм, оставьте в покое. Я помолюсь. Не переживайте, все утрясется, терпите!». Так и случилось. Постепенно она вернулась. Решающий момент был, когда у Маши случился сложный экзамен, а она подготовиться не успела – два билета только выучила. Боялась ужасно, и вот пошла в храм, молиться. И в итоге, Господь милостив, вытащила один из двух выученных билетов! И подобное было несколько раз.

Она, видно, тогда и поняла силу молитвы, значение Церкви. Не в каком-то магическом смысле: поставил свечку – получай результат. А силу смиренной молитвы, когда у Бога просишь, как у любящего Отца. Потом каждый раз, когда дочь уходила на экзамен, даже хорошо подготовившись, говорила: «Мама, благослови! Иначе не выйду из дома. Бери икону, благословляй».

«Этническая песня – это наша память»

— Как духовник относился к Вашим музыкальным экспериментам?

— Я не думала, что вернусь на сцену. Даже поступила заочно в институт, на Теологический факультет. Мне хотелось докопаться до глубин. А духовник говорил: «Тебе Бог дал талант не просто так». Он успел благословить меня на занятие этнической музыкой, песней. И я поняла, что он прав: надо делать то, к чему у тебя склонность, талант, надо служить Богу на своем месте.

Мне хотелось заниматься народными обрядами и песнями, и поэтому я создала этническую танцевально-певческую программу «Времена года», но понимала, что так ее никто слушать не будет — нужно осовременить ее какими-то ритмами, мелодиями. Мы с мужем нашли замечательного композитора-аранжировщика, Эдуарда Кальченко, который к моим песням, музыке добавляет современное звучание. Собрали инструментальный ансамбль, выпустили первый CD, пилотный — диск «Жито». Недавно вышел новый диск – «Жар-птица».

Было много на этом пути трудностей, искушений, но я твердо помню, что мой духовник благословил этим заниматься, и иду вперед. Признаюсь, бывает, что хочется все бросить – кажется, что никому это не нужно. Но каждый раз что-то происходит, какое-то ободрение – и снова встаешь и идешь! Мы недавно с мужем побывали в Псково-Печерским монастыре, побеседовали с архимандритом Никоном, он то же сказал: «Господь тебе такой голос дал, не вздумай бросать!» Вот собери, говорит, для начала бездомных, нищих, обездоленных, одиноких – начни для них делать концерты!

Так что – рано сдаваться! Сейчас записываю новый альбом.

— Чем Вам полюбилось народное пение? Почему Вы выступаете именно в этом жанре?

— Народное пение — это традиция, это накопленные переживания и опыт простой жизни народа, опыт отношений между людьми, переданный через искусство. Песни, басни, сказки — это ведь все был способ передачи знаний, мудрости от старших к младшим, от одного звена к другому. Заметьте, ведь народ всегда пел. Вышивали — пели, ребенка качали — пели, поле жали — пели. Это национальная культура, от которой грех отказываться.

— Зачастую подобные песни ассоциируют с языческой, давно ушедшей культурой: старая, деревенская Русь — мол, язычество, с примесью православия. Как вы к этому относитесь?

— Это просто от недомыслия  происходит. Нам действительно говорили: это языческое, народное, вот лучше — пойте псалмы. Но зачем — же путать кашу с капустой? Капуста – к капусте, каша — к каше. Но и то, и другое должно быть на столе, чтоб человек гармонично жил. Да, раньше люди были очень религиозны, каждый день к обедне могли ходить, псалмы петь, но неужели они летали на крыльях, аки ангелы, не касались земли? Навоз убирать и… псалмы петь, ну, как-то нехорошо. Простые люди жили еще какими-то обычными, бытовыми понятиями – и об этом пели песни. Пряли — пели, баюкали детей — пели, ну а уж когда собирались вместе на праздник…!

— Сейчас народная культура где-то на периферии. Это Вас пугает?

— Да. Нельзя от этого отказываться! Посмотрите, как сербы поют, как они знают и берегут свою национальную культуру. Этих наших братьев-славян стоит уважать, потому что они четыре часа подряд могут петь свои национальные  стихи и распевы, глубокие, древние. У нас с мужем есть идея: организовать славянское представление, чтобы и сербы, и русские, и белорусы, и украинцы участвовали. Хотелось бы объединить в одном концерте, в современном и старинном звучании, этническую музыку славянских народов. Это ведь эмоциональное выражение языковой культуры, сохраняющей нацию в песнях, плясках. А вы посмотрите, какие глубокие у нас, да и во всем мире народные сказки! Сколько в них смысла, это кладезь народной мудрости. Вычеркнуть все это – это все равно, что лишить человека памяти. В этих сказках — мир детства, мир доброты, они учат взаимопониманию, любви, а это основа выживания нации.

— Вам удалось Вашим детям привить любовь к народному творчеству?

— Они у меня на подтанцовках выступали, сколько я выступаю — они танцуют. Не артачатся, спокойно идут и делают; знают русские танцы, младшая поет народные песни — у них есть свои любимые. Младшая сейчас углубленно изучает английский язык, переключилась и на английский репертуар. Старшая дочь — воспитатель детского сада. Она сказки детям и читает, и песни поет, бабушкины. И я, с Олегом, вернувшись в театр после долгого перерыва, пришли именно в кукольный театр, где все эти сказки и показывают.

— Как Вы сейчас относитесь к театру, к сцене, к артистической карьере?

— С одной стороны, театр — это суррогат. В советское время, когда церковная жизнь была очень затруднена, люди ходили в театр, потому что там говорилось об истинах вечных — русская классика именно об этом. Но когда стало возрождаться Православие, театр остался фальсификацией святыни, фальсификацией очищения души. Когда говорят: «Театр — это храм», «служение искусству», — получается язычество.

С другой стороны, работа в театре — это накопление каких-то знаний, переживаний, опыта и возможность этим поделиться: «клапан» надо открывать, иначе тебя «разорвет». Когда ты делишься своим творчеством, выговариваешься, это ощущение радости, высказанности, сделанного дела, состоявшейся жизни. Очень хорошее ощущение!

Поняв все это, мы с мужем нашли возможным вернуться на сцену, но уже в другом качестве — с русской, авторской, современной этнической музыкой и песнями.

— Этническую музыку хорошо воспринимают слушатели?

— В провинции, в уральских городах наши песни звучат на радио, в родной Рязани — уже второй год, там мы неоднократно давали радио- и телеинтервью. Песни получили высокую оценку профессионалов…но в столице нас ожидали огромные трудности. Холодность и отторжение. Казалось бы, наша, родная, национальная песня, но почему-то она не принимается ни на радио, ни на телевидении. Везде слышим одно и то же: «Не формат!». Это больно слышать: «раскрученными» продюсерами в России насаждается нечто примитивное, неглубокое и чуждое нам, так что «в формате» оказывается, к сожалению, и соответствующая музыка…

Если так будет продолжаться и дальше, я буду петь даже в переходах Москвы, только бы нести наши светлые этнические песни людям! Я верю, что эти песни родились не зря, ведь, может, именно для этого через огромные трудности и провел меня Бог.

— Сейчас, оглядываясь назад, Вы можете сказать: «Слава Богу за все»?

— Да, могу. Тогда были очень непростые жизненные обстоятельства, но с другой стороны, верить было легко, благодать давалась без труда. Какие-то трудности? — пришел в храм, перекрестился, помолился, и радостно на душе, и все ладится. Сейчас совсем другой период: Господь по-другому с нас спрашивает, надо уже самим трудиться. Иначе можно расслабиться, а привыкание к святыне — это страшная вещь. «Душа обязана трудиться» — это ведь великая фраза! Без труда, без испытаний, без напряжения душа покрывается коркой лени, расслабленности. Я это теперь понимаю.

Беседовала Валерия Посашко
Фотографии семьи Галины Карпинской из личных архивов