Крыс поместили в замкнутое пространство. Их совсем юное, еще ни о чем неосведомленное потомство закрыли в другом помещении. Когда малыши подросли, они оказались вполне осведомленными и «образованными». Больше того, непостижимым образом они обладали всеми теми родовыми знаниями, которыми владели их матери и которые те могли бы передать своим детям в естественных условиях. Никогда не видя своих родителей, дети воспроизводили, копировали  их действия в идентичных смоделированных ситуациях.

Есть одна проблема, которая не то что волнует, скорее, интересует меня: вот уже пару десятков лет я присматриваюсь к целой плеяде женщин, превратившихся за это время для своей семьи в практически незаметный обслуживающий персонал.

Год за годом я наблюдаю за тем, как они все больше и больше сливаются с мебелью, со стенами, с окружающей действительностью, хотя – теоретически – готовились к совершенно иному. Каждая, сделаю специальный акцент на этом слове, КАЖДАЯ из них – москвичка (и в данном случае это не снобизм, а описание определенного статуса) из довольно приличной семьи, где воспитанию детей уделялось достаточно времени. Каждая некогда была весьма хороша собой и одевалась с большим вкусом. Все получили высшее образование, а большая часть закончила МГУ. Выходили замуж не то, что без принуждения – по большой взаимной любви: со стороны их роман выглядел сказкой. Умом и заботливостью муж был не обижен, да и зарабатывать мог и хотел… Их жизни можно было позавидовать, и, что греха таить, многие завидовали. На какое-то время жизнь разводила нас, чтобы потом, при встрече, я переставала узнавать своих приятельниц.

Так выходило, что мы не просто встречались, когда круг замыкался, я вдруг приезжала жить к ним, по нескольку раз возвращаясь. Так что история всех героинь наблюдалась в развитии. Сначала я видела легкое раздражение, слушала жалобы подруг на суетливые мелочи. В следующий приезд я вдруг замечала, что дети начинают разговаривать с матерью в приказном порядке, а те позволяют, сносят подобный тон. «Из-за тебя я сегодня пропустил футбол, потому что ты не постирала мои гетры», «Ты мне не приготовила бутерброд, и я целый день сидела голодной», муж канючил: «Ты не напомнила, куда мне идти, и я из-за тебя…» Еще через какое-то время приходилось признать, что мужья либо перестают замечать существование своей второй половины, либо – что еще хуже – их, очевидно, раздражает даже случайное прикосновение, любое обращение к ним некогда обожаемых жен.

Совместные обеды и ужины стали пыткой. Мальчик, уткнувшись в книгу (телефон, iPad), не глядя, мог пощелкать пред лицом матери пальцами, что означало, что она должна подать соль. Муж сидел ровно таким образом, чтобы можно было без помех смотреть очередной матч. Девочки канючили, что еду мать приготовила не такую, не ту, что они не станут есть из этих тарелок, пить из некрасивых стаканов.

Я смотрела, как мои приятельницы суетливо бегают от стола к кухне, даже не пытаясь присесть вместе со всеми, как ни один из разговоров не был обращен к ней, кроме требований в форме приказов, как…

И тут я осознала, что каждая из бывших успешных, интересных, умных красавиц превратилась в бестелесную обслугу, днями напролет выполняющую не слишком важные, второстепенные обязанности, тем не менее наполняющие сутки якобы заботами о семье. Что все они сильно подурнели, а некогда модная одежда больше походила на тряпье. Причем те, кто отощал, носили бесформенные штаны и огромные балахоны, а раздавшиеся «в плечах», напротив, не снимали детские маечки и джинсы на три размера меньше, от чего все «булочки» (любимое слово историка моды Александра Васильева) становились еще более выпуклыми и уродливыми.

Но дело даже не во внешности. В глазах не было света, интереса, любви, жизни. И это страшно пугало. Конечно, можно было попробовать «поговорить», но разговор вращался вокруг мелких претензий, суетливых обид «а я, а он», либо «я им все отдала, а они мне (меня, обо мне)».

В такой ситуации оказалось бесполезно говорить, что мужьям они перестали быть интересны, потому что они неинтересны самим себе. И глухой заслон стоял на разговоре о собственной вине перед детьми, которые – неприятный парадокс – воспитаны куда хуже, чем их сверстники. Еще один блок поставлен  на разговоре о том, что их родные сыновья именно благодаря матерям становятся клонами своих отцов и что они воспитываются по лекалам, полученным по наследству от свекровей. Тех самых женщин, к которым предъявляется немало претензий в том, что мужья оказались не теми принцами, которыми казались в молодости.

И вот что интересно — все эти женщины воспроизводили жизненные установки, модели поведения своих матерей и бабушек. Без учета изменения жизненной ситуации, исторического контекста, бытовых условий, приобретенного воспитания и образования, даже живя в других городах или странах, они, сами того не замечая, копировали своих матерей…

В середине 80-ых годов прошлого века английский биолог Руперт Шелдрейк представил теорию морфогенетических полей, о том, что все природные системы от кристаллов до растений и животных, включая человека, обладают коллективной памятью – опытом, накопленным в течение многих миллионов лет, который и определяет их поведение, строение и внешние формы. Профессор Ралф Хэннон уточнял, что «эти поля служат матрицей, формирующей и регулирующей каждую последующую единицу одного и того же типа. Эти новые единицы настраиваются на уже имеющийся архетип, неограниченный пространством и временем, или входят с ним в резонанс, а затем воспроизводят его».

Теория Шелдрейка признания не получила, более того, была признана спорной, недоказанной, ошибочной. Только подопытные крысы продолжали помнить поступки своих родителей. А мои подруги снимали кальки с поведения своих матерей, продолжая ощущать себя в своей жизни и для своей семьи пустым местом.

Безусловно, было бы очень просто списать все проблемы на М-поля и сделать ответственным за собственные промахи и ошибки Шелдрейка с Хэнноном. Очевидно, что проблема каждой отдельно взятой семьи куда глубже. Самый простой способ преодолеть проблему – попробовать проанализировать собственное поведение, а не остальных членов семьи. С другой стороны, он же самый трудный.

Кстати, вопрос «упадничества» и деградации женщин интересовал меня не только с точки зрения поведенческого анализа, но еще и потому, что я часто задумывалась о будущем этих семей. В стандартной ситуации они, скорее всего, были обречены на вялотекущее несчастливое существование. А вот если с матерью что-то случится? Скажем, что будет, если она сломает ногу или попадет в больницу надолго? Оказывается, в нетипичных случаях в детях и муже может проявиться то хорошее, что похоронено под пустотой, и вся семья неожиданно получит второй шанс. А если не случится…