Я рада, что я живу в Москве. Не потому что это град обетованный для жаждущих великих перспектив. А потому что в Москве я заперта в своей квартире на четвёртом этаже без лифта в окружении домов и переполненных людьми и машинами переулков. Воздуха тут нет, деревьев – почти нет, вид из окна – кухня соседей напротив. Всё. То есть, можно задраить люки, включить очиститель воздуха, кондиционер и – работать, работать. Потому что отдыхать в Москве решительно невозможно.

Московский отдых – это вечером свалиться бревном в койку и несколько часов проваляться в тяжком забытьи, которое у нас называется сном. Потом вскочить и, едва придя в сознание, снова хвататься за работу. Единственное, что может помешать – интернет. Но и его, в конце концов, можно как-то вырубить.

А вот ни море, ни горы никуда деть не получится. И сейчас я в поте лица своего пытаюсь не поворачивать голову в сторону балкона. Потому что иначе я так ничего и не напишу. А написать – жизненно необходимо. Потому что британские учёные доказали: настоящий отдых начинается на четвёртый день отпуска. А сегодня у меня как раз третий, который ещё не считается, поэтому мне не очень обидно провести половину его за компьютером, пытаясь не обращать внимания на то, что за окном – горы. Те, что прямо за соседними домами — зелёные в жёлтых пятнах цветущей акации, а за ними ещё более высокие, дымчато-голубые. Когда с материка наползает ненастье, их вершины скрываются в тучах.

Моря из моего окна не видно, но оно самое настоящее, сине-зелёное и прозрачное как слеза. И такое же горько-солёное. Не знаю, для кого я пишу всё это: вряд ли на нынешний день найдётся хоть один человек, который, подобно мне, к почти сорока годам умудрился ни разу не полететь на самолёте за пределы нашей необъятной Родины, никогда не видел гор или моря. Во всяком случае, в театре все мои коллеги (а их человек тридцать, не считая врагов) снисходительно отзывались о том, что муж выбрал вполне подходящее место для отпуска и сопроводили меня в добрый путь массой добрых советов, какие именно места в данной стране я должна буду посетить в обязательном порядке. Я внутренне поклялась, что ни за что не стану этого делать.

Когда самолёт выруливал на взлётную полосу, я подумала, что всё в моей жизни происходит ужасно вовремя. Будь мне сейчас хотя бы вполовину меньше лет, я бы не смогла вполне оценить величие момента. Когда разгон вдавил меня в моё эконом-кресло, когда шасси оторвались от взлётной полосы, когда я впервые в жизни покинула эту грешную землю, я почему-то пожалела мальчика, сидевшего в ряду перед моим. Мальчику было лет семь-восемь, и он явно летел не впервые. Ему всё было обыкновенно – то есть никак. Он скучал и даже не смотрел в окно. Чего он только не видал на своём коротком веку. Где он будет искать интерес, когда ему станет столько, сколько мне?..

После оглушительного Домодедово Подгорицкий (столичный!) аэропорт не показался мне нашей отечественной захолустной автобусной станцией только из-за пальм. Ну, и из-за пары самолётов, припаркованных неподалёку от здания аэровокзала. Ну, и персонал не ругался, хотя и интенсивных положительных эмоций не испытывал. Они на работе, и это не Гавайи, в конце концов.

В автобусе мы с мужем решили, что ни на какие экскурсии не поедем. Хотя бы потому, что нам придётся провести их в компании соотечественников, многие из которых стали недовольны всем на свете уже в самолёте и то и дело громко предъявляли претензии.

Я представила, что было бы, если бы я настояла на Турции, признанной всероссийской здравнице. Слава Богу, мозгов хватило поступить в согласии с христианской традицией: покориться мужу своему, который умудрился найти горящий тур в Черногорию практически накануне отлёта.

В общем, я покорилась, и вот теперь сижу, демонстративно не глядя в окно, за которым сияют горы. В этой части страны они не чёрные. А смотреть на чёрные мы не поедем.
Нам и здесь нескучно.

Первым делом мы решили освоить местный язык и с удивлением обнаружили, что почти можем говорить по-сербски без подготовки. Если не считать оной двадцатилетнюю службу в церкви. Всего и делов: переставить ударения на первые слоги. А в остальном – просто вспомнить церковнославянский с некоторыми местными вкраплениями и неологизмами. «Колико кошта такси у Будва?» спросила я у прохожего, не особенно стараясь выглядеть резидентом, но в ответ мне была выдана длинная фраза на сербском, каковую я восприняла скорее на уровне мимики и жеста (с аудированием у меня всегда было плохо): как, мол, договоритесь, да и зачем такси, тут пешком два километра. В общем, не стоило выпендриваться: русский тут знают примерно в таком же объёме, в каком мы с мужем знаем сербский. То есть плохо, но при наличии искреннего расположения пообщаться — ничего страшного, даже весело.

В гостинице только одна горничная принципиально желала говорить с нами по-английски. Наверно, она его учит, и ей, как и мне, не хватает практики. Содержательно поговорили про якобы сломанный кондиционер, который включился, едва мы закрыли балкон. Увы, полноценной практики не получилось.

Скала на пляже – зелёного цвета. Не от травы или плесени, просто вот такой зелёный камень. Зелёная жила тянется откуда-то изнутри горного отрога. Наверху – автотрасса. Внизу — море. Зелёная скала островками уходит в воду. Вся галька на берегу — разноцветная. Русских на пляже нет, да и вообще пустовато: нам повезло, захватили конец не-сезона. Гостиница почти пустая: нас семеро, все с одного самолёта. Пятеро — явно опытные отдыхальщики и смотрельщики достопримечательностей, и мы двое, жаждущие глубокого погружения в культуру. На третий день хозяева перестают здороваться и прощаться с нами по-русски, зато улыбаются уже вполне неофициально.

На второй день муж выходит на пробежку. На третий день я тоже продираю глаза в 8 утра по Москве и в 6 по местному времени. Солнце едва выглянуло из-за горы, заслоняющей от нас Петровац. Пляжи пустынны, а вдоль них по мостовой слаженными двойками, тройками и группами трусцой курсируют адепты здорового образа жизни. Мы уступаем дорогу отряду жандармерии, разминающейся перед трудовым днём. Бегущий во главе начальник отряда приветливо кивает мужу: ему тут многие кивают, поскольку уже видели вчера.

С каждым днём диких пляжей становится всё меньше: на берег извлекаются стопки лежаков, зонтиков, столиков и прочей пляжной ерунды, без которой, по мысли хозяев, гости из чересчур цивилизованных стран не могут прилично отдохнуть на пляже. Заново воздвигаются и красятся деревянные павильоны, некоторые отели отгораживают свои пляжи сеткой: но пасаран. Но нам всё равно: мы уже нашли себе маленький пляжик у скал – других, не зелёных, в дальнем уголке бухты. Эти скалы похожи на слоёный торт «Наполеон», и на плоских «коржах», наклоненных к морю, очень удобно загорать.

Загорать нам, правда, неинтересно. Пока муж в воде гоняется за рыбами (а они – то за ним, то от него), я от нечего делать учусь жонглировать тремя камушками, благо их тут полно. А потом мы идём дальше. Потом пляжи кончаются и начинаются дикие заросли с остатками каких-то построек. Каменная дорожка усыпана недозрелыми… смоквами. Наверно, смоквы дозреют, когда мы уже уедем. Жаль.

Смоквы, пальмы, сосны… и огромные, почти с меня, кактусы. С красными цветами. Опять развалины. Мост через сухое русло. Тропинка упирается в сомнительного вида строение, на котором, тем не менее, написано, что это рыбный бар. Выглядит он как заброшенное жилище экспедиции, сгинувшей в джунглях. Однако при осторожном приближении оказывается обитаемым и даже действующим. После внимательного осмотра выясняется, что это не то чтобы кафе, просто хозяева дома совмещают приятное с полезным: ловят рыбу, жарят и кормят тех, кто случайно, заплутавши в дебрях, наткнулся на их жилище. Либо тех, кто уже давно открыл для себя существование этого славного местечка.

В меню написано, что порция рыбы стоит сорок евро. Одна порция – один килограмм. Черногорские цены порой вполне сопоставимы с московскими. Но размер порций несопоставим ни с чем. Впрочем, об этом нас предупреждали ещё в автобусе.

(Муж, однако, не внял и однажды, проголодавшись среди дня, заказал себе свиной стейк. У меня не хватит слов, чтобы описать грандиозность доставленной на стол композиции. Но на ужин муж пойти побоялся.)

Мы, однако, просим лишь сварить нам кофе. К кофе муж просит баклаву, которой нет в меню. Хозяин заведения, похоже, слегка удивляется, откуда русским варварам известно, что в здешних краях к кофе традиционно подают баклаву (пахлаву), и приносит просимое с некоторой долей умиления. Я баклаву не ем, вместо этого ухожу на берег заимки: ловить котов. Но коты здесь практичные и  недоверчивые: подходят только если видят отчётливое желание покормить. Поэтому  мне удаётся поймать только маленького краба. Море неспокойно, дует холодный ветер. Волны бьются о низкий бетонный причал, и брызги почти долетают до нашего столика.

На следующий день море – как стекло. После пробежки и  купания завтракаем в гостинице в компании двух десятков не пойми откуда взявшихся немцев (молодой официант Владимир делает хитрое лицо и по-русски говорит нам с мужем, что очень любит немцев; при этом он делает рукой «достали они меня»). Немцы  как немцы; в общем и целом наши здешние соотечественники уже научились вести себя так же как они: вежливо и корректно, с едва уловимым чувством собственного превосходства над хозяевами.

Потом мы снова тащимся через все Рафаиловичи к таинственным зарослям. Дойдя до заимки, застаём хозяина на берегу с удочкой. Рыбы ходят прямо у берега: их много и они все разные. Пока мужчины разговаривают о рыбалке, я снова пытаюсь подружиться с котами. Крабы при виде меня слаженно сигают в прогретую воду. Оставив рыбу в садке у берега, хозяин приносит нам кофе и баклаву. И два стакана воды, хотя мы и не просили. А потом неожиданно угощает «за счёт заведения» двумя рюмками ракии: мужу наливает в край, мне как даме чуть меньше. Ракии в меню тоже нет.

Немного посомневавшись (надо ли пить ли пятидесятиградусный напиток в тридцатиградусную жару), мы рискуем, и оказывается, что хозяин знал, что делает. Пьянеть мы не пьянеем, но тело вдруг перестаёт воспринимать окружающую жару как нечто не совсем комфортное. Мир внешний дивным образом уравновешивается с миром внутренним. Я объясняю хозяину, что мы «имамы сестру у Боснии, приидемо купно у пятнице». Насколько это правильно и по-сербски всем присутствующим, в  общем, неважно: важно, что я старалась. Нет-нет, конечно, до пятницы мы придём и сами, без боснийской сестры. До увидженья.

… Над горами появились облака: преклонился есть день. Сегодня утром мы поднялись на гору к храму апостола Фомы. Храм был закрыт, поэтому мы сами, стоя перед дверьми, пропели тропарь Святителю Николаю, хранителю всех путешествующих.