С вашего позволения, дорогие матроны, прерву дозволенные речи и сделаю паузу в своих повествованиях о сепарации. Тема конкуренции, о которой надо бы поговорить именно сейчас, требует ювелирной точности, а у меня акклиматизация и перед глазами до сих пор буквы скачут в такт этого прекрасного скорого поезда.

Так что сегодня будет акынская колонка в стиле «что вижу – то пою». А сутки в поезде, как вы понимаете, дают невероятную пищу для моих акынских мозгов. Тем более что возвращаться к родным пенатам мне пришлось буквально на том, что было: на верхней полке уютного плацкартного вагона. А плацкарт – это ж практически коммунальная квартира.

К концу пятого часа все вокруг расслабились и стали вести разговоры «за жизнь», выдавая всю подноготную и про себя, и про того парня. Ну и у меня там был шкурный интерес, поскольку никого лично я там не знаю и могу почерпнуть много интересных историй для будущих повествований.

Внизу ехали две пожилые женщины. Перекусив всевозможными курицами и выпив чаю (захватили с собой, чтобы не переплачивать и не делиться кровно заработанными ни с какими железными дорогами), дамы начали делиться друг с другом самым личным и сокровенным — тем самым, что давно болит, но всё никак не отпустит.

Вера Ивановна (назовём так эту милую тётушку) родилась ближе к концу войны, когда её отец уже погиб на фронте, так что жили они вместе с матерью, что работала всю жизнь на радиозаводе, не до сантиментов ей было. После семилетки и сама Вера пошла работать, параллельно учась в вечерней школе, а затем – и на заочном в институте.

Потом слегла мамка, пришлось её «дохаживать», не до личной жизни было, тем более, что с головой у мамы на почве пережитого начались проблемы. Всё время ей казалось, что дочка её обворовывает. Да и еду прятала постоянно, голода боялась, так что Вера во время уборки могла найти в шкафу или за ванной недоеденный засушенный хлеб или полусгнивший кусок сыра.

Такая жизнь совершенно не настраивала на романтический лад: выжить бы. Правда, был один мужчина, слесарь на заводе, даже один раз предлагал расписаться, когда Вера забеременела, но какая семья, когда мать болеет, на кого её оставишь?  Вера отказалась от замужества и сделала аборт, не согласившись на предложение сдать маму в специальное заведение. «Да ну, позор какой, что люди-то скажут? Что Верка мать свою сдала в дом престарелых помирать?»

Всего в жизни Веры Ивановны было четыре аборта от двух мужчин. Так продолжалось, пока мать не избавила дочь от своего присутствия, перейдя в мир иной.

Вере был уже тридцать один год, когда она осталась одна в своей коммунальной квартире, с неустроенной судьбой и непонятными перспективами. Город хоть и морской, но сама Вера Ивановна считала себя незавидной невестой-переростком. Так прошло ещё несколько лет, пока в тридцать пять она не решилась родить ребёнка «для себя».

«Думала, что родная кровиночка, хоть не оставит меня одну на старости лет, помогать будет. Уж я-то своей матери как была благодарна, что вырастила меня! Мне б и в голову не могло прийти что плохое о матери сказать, хоть и натерпелась я от неё», — чуть не плача, рассказывала женщина. И было от чего.

Родила для себя Вера Ивановна девочку, доченьку. Радовалась очень, думала, что подругами будут… Привычная к работе, Вера и здесь не жалела своих сил. Когда дочке было два года, получили квартиру, которую она в начале девяностых выменяла на частный домик: чтоб и огород был, и хозяйство.

Дочь, конечно, ни в чём не нуждалась. По ночам Вера Ивановна шила ей наряды, днём работала, потом подрабатывала, потом огород – надо же условия создавать для девочки, чтоб не знала ни в чём нужды, не мучилась, как мать. Устроила её в лучший лицей в городе.

Но дочь принимала это как должное, периодически устраивая матери скандалы, что в школьной компании она выглядит как дура. Все уже ходят в модных турецких шмотках, а она, как последняя идиотка из провинции, в платьях, выкроенных по книге семидесятых годов.

На мужчин Вера Ивановна никогда не смотрела с тех пор, как родилась её девочка. Разве можно в дом чужого мужика приводить? Хотя был один, вдовец, разговоры всё вёл, но Вера Ивановна его серьёзно не воспринимала, отмахиваясь привычным «что люди подумают». Какие уж там женихи, когда собственная дочь уже подросток.

Да и в газетах писали, что отчим и падчерица – это дело опасное, и никто не знает, что на самом деле надо этим мужчинам. Так что Вера Ивановна и в этот раз взяла на себя добровольный подвиг мученицы за идею.

Так и жили мать и дочь — каждая в своём мире, совершенно не пересекаясь, как параллельные прямые. Одна работала, не разгибая спины, другая – порхала, как бабочка, на всём готовом.

Но однажды дорогая дочь забеременела. Правда, известие о том, что Вера Ивановна скоро станет бабушкой, сопровождалось совершенно непостижимым заявлением дочери, что этот дом слишком мал и не выдержит пожилую женщину. Дочь, долго скандаля и угрожая милицией (ведь она являлась полноправной владелицей недвижимости, Вера Ивановна заранее подсуетилась на эту тему), заявила, что вообще-то она не просила мать, чтоб та её рожала. А раз родила на свою голову, то это её личные проблемы.

Столько всего вылилось на Веру Ивановну в этот день… И что мать её нагуляла неизвестно от кого, и всю школу девочка стыдилась, что все люди как люди, а она – неизвестный выродок. И что лучше бы мать сделала аборт, а не плодила нищету. И что она сама не желает своему ребёнку такой же судьбы, и отныне здесь будет жить её мужчина, которому она мать свою не представит, ибо стыдится. И главное, что не любила Вера Ивановна свою дочь никогда, а только пользовалась ей.

«Так и сказала мне, что, мол, не собиралась я быть смыслом твоей жизни, это ты сама так решила, сама и расхлёбывай теперь».

Вера Ивановна – женщина гордая, так что не стала терпеть унижений, собрала вещи и ушла. Хорошо, дело летом случилось – устроилась в частную гостиницу уборщицей, потом зимой охраняла чью-то дачу с проживанием. Работы женщина не боялась (да и что ей оставалось делать?), так что третий год Вера Ивановна кочует по побережью, а дочери даже не звонила ни разу. Но народ говорит, что родила дочь сына, живут втроём с мужем и ребёнком, недавно машину новую купили.

А сейчас, когда уже не за горами седьмой десяток, захотелось какой-то определённости. В Москве нашла работу — жить в богатом доме, управляться по хозяйству. Это делать Вера Ивановна уж точно умеет, к тому же, и опыт работы есть. С рекомендациями едет Вера Ивановна в новую жизнь, хозяйка пансионата написала, она же помогла и с агентством по найму работников связаться. Сочувствовала эта хозяйка нелёгкой судьбе Веры Ивановны.

«Это она всё и провернула, Светка, хорошая баба, тоже жизнь у неё не сахар, — рассказывает Вера Ивановна о своей благодетельнице. — Лет сорок ей было, когда мужа убили, а двое детей осталось, и свекровь-инвалид, так начала сначала комнату у моря сдавать, потом деньги в оборот пустила, отстроила гостиничку, старается, постояльцев уважает, а те к ней уж и каждое лето приезжают, и друзьям советуют. Молодец, ничего не скажешь! Да и мне тут говорит, что, мол, Вера Ивановна, тебе уж семьдесят в следующем году, куда ты денешься? Давай мы тебя в хорошую семью устроим, в Москве такие нужны, чтоб не пьющие, работящие, честные. Да и считается, что украинки хорошо готовят.

Конечно, какая я украинка? Всю жизнь в Севастополе прожила, я ж русская, хоть и паспорт у меня украинский. Ну да что уж там разбираться. Главное, что жить где будет. А если что со мной случится, я уж давно решила, не буду никому обузой. Таблеток наглотаюсь – и поминай как звали».

За окном уже стемнело, пассажиры стали укладываться спать. Уснула Вера Ивановна, уснула её соседка Людмила, на верхней полке похрапывал мужичок, спали девочки с шоколадной от неусыпного загара кожей (чтобы люди не подумали, что они на море не были!). А мне не спалось.

Я размышляла о том, как сложно было этим женщинам. Не могу я винить ни одну из них. Есть в этой истории какая-то ужасающая голая правда, раскрывшаяся в судьбе этой семьи, практически кровоточащая, обнажающая саму суть человеческой природы… Эта история тоже про любовь, но совершенно извращённую, дикую, инстинктивную…

Я думаю, нелегко было и матери Веры Ивановны, и ей самой, и даже её дочери. Каждая дралась за свою жизнь, как дикая кошка с порванным ухом, привыкшая ждать от мира только пинков и издёвок.

Беда нашей страны в том, что мы будто не умеем жить втроём, постоянно кого-то исключаем, будто нельзя сразу любить и мужчину, и маму, будто нельзя одновременно быть и сексуально активной женщиной, женой, и ласковой матерью, будто не получится уважать и ценить одного, не отворачиваясь от другого.

Откуда было той же Вере Ивановне знать, что это такое – совмещать. Она с детства жила с матерью, не зная отца, не представляя, что такое – быть любимой девочкой, гуляя между папой и мамой, держа каждого из них за руку и любя и того, и другого.

У неё были только мама и папина фотография с фронта. Потом были дочь и фотография мамы, сейчас у неё осталась лишь фотография дочери и припасённые на чёрный день лекарства. Жизнь между реальностью и призраком чьей-то смерти, пусть даже виртуальной, как в случае с дочерью.

И неумение выйти за эти рамки привычной шарманки, где однообразная, тусклая и заунывная мелодия идёт и идёт по кругу, а саму шарманку вращает маленькая девочка-сиротка, заунывно напевая какую-то песенку. И имя у той босой и чумазой девочки без прошлого и без будущего – Любовь.