Читайте также: Про Адама

Сегодня мы публикуем еще одинотрывок из сборника рассказов отца Александра Дьяченко «В круге света». Это новая книга издательства«Никея» в серии «Духовная проза». В основе рассказов отца Александра — подлинные истории из жизни самого батюшки, а также людей, встречавшихся на его пути. Истории невероятно искренние и живые и оттого такие близкие и понятные каждому.

Молодая женщина лет тридцати обращается ко мне доверительно и немного волнуясь:

— Батюшка, я выхожу замуж, и мы с моим мужем хотим венчаться.

— А знаете ли, голубушка, — поучаю привычно, — что венчание — шаг ответственный, и, решаясь на него, вам нужно взвесить серьезность ваших чувств и намерений?

— Да, батюшка, мы все взвесили и решили сперва расписаться и в тот же день повенчаться. И, потом, сколько еще испытывать эти самые чувства? Я от него уже третьего ребенка рожаю, а все никак не решусь, сколько же можно?! — убеждает себя молодая женщина.

Говорят, сейчас стало модным венчаться, не знаю. Мы в своем храме много крестим, еще больше отпеваем, а вот венчаем крайне редко. Да еще и просим за венчание самое большое пожертвование. И делаем так специально, чтобы люди, прежде чем решиться на такой шаг, подумали даже не семь, а семьдесят раз. Но все равно не помогает, и разводов среди венчанных браков хватает. Я здесь как-то поинтересовался у священника, который принимает в епархии просителей, о церковном разводе, и выходит, что в среднем за год по области мы имеем около трехсот таких семейных катастроф. Человек надеется, что после церковной молитвы, словно по мановению волшебной палочки, в его семье наступит идиллия, а она не наступает. Нет понимания, что венчание — это благословение на начало трудного жертвенного пути двух любящих сердец по созданию семьи, как малой домашней церкви, а не готовый конечный и счастливый результат.

Начинаешь объяснять невесте, что в браке она должна подчиняться мужу и оставлять за ним принятие всех главных решений. Девушка смотрит на меня и улыбается. Спрашиваю:

— Ты чего улыбаешься?

— Батюшка, неужто мне придется ему во всем подчиняться, а если он не прав? А если он вообще человек неумный?

— Так зачем за него идти, если он неумный?

Никогда не забуду, находят меня двое, он и она. Она выше мужа чуть ли не на полголовы, да и остальными формами покрупнее будет. Он (жена его называет «Дусик», причем именно называет, к нему не обращаясь и постоянно говоря о муже в третьем лице) все время молчит, зато она говорит не умолкая.

— Мы с Дусиком решили повенчаться, — смотрит в сторону супруга, тот обреченно вздыхает и соглашается: «Угу». — Батюшка, это так ответственно, так ответственно. Мне же снова придется подвенечное платье покупать.

— А вы давно вместе?

— Да, у нас ребенку уже семь лет.

— Тогда вам нет смысла покупать такое дорогое платье, вы просто оденьтесь чистенько, по-церковному.

Женщина, задыхаясь от возмущения:

— Что значит «чистенько»?! Я что же, не могу для такого случая позволить себе новое платье?

Я немедленно соглашаюсь с ее требованием о новом платье, она успокаивается, и мы договариваемся о дате венчания. У «молодых» до назначенного мною дня оставалось еще месяца полтора, и, надеясь за это время хоть немного воцерковить их, я предложил им походить на воскресные службы и разрешил звонить мне, соглашаясь ответить на все интересующие их вопросы. И она звонила чуть ли не каждый день. «Можно венчаться в фате?» «А может, вместо фаты мне ленточку повязать?» «А если коленочку открыть, будет ли это по-церковному?»

Я стал бояться ее звонков, я же не Юдашкин, откуда мне знать, что такое «оборки» и «фонарики» на рукавах? Недели через три, в сопровождении Дусика, она приехала продемонстрировать свой наряд на предмет соответствия его требованиям «церковности». Маленький мужичок покорно стоял передо мной в простеньком костюмчике почему-то зеленого цвета. Не удивлюсь, если он в нем еще в школе аттестат зрелости получал. Зато супруга поражала оригинальностью и эксцентричностью одежд. Не стану их описывать, все равно не смогу, но соглашаюсь на все. Женщина задумчиво смотрит в сторону супруга.

— Батюшка, последнее время меня волнует несоответствие идеи моего платья цвету его костюма, я боюсь, что нарушается гармония.

«Невеста» мельтешит на фоне зеленого супруга, а я, понимая всю нелепость происходящего, но боясь обидеть людей, только молча развожу руками. Вечером она вновь позвонила и сообщила, что решила заказывать новое платье.

Зато венчание прошло великолепно. Зрителей понаехало множество, правда, «невеста», слегка паникуя, часа за два до прибытия к храму эскорта автомобилей спрашивала меня о какой-то очередности входа в храм, но все недоумения, к счастью, удалось разрешить.

Потом, уже выходя из храма, она бросала в толпящихся сзади незамужних девушек свой букет. А те, подобно волейболисткам, визжа и смеясь, выпрыгивали ему навстречу. Довольный действом народ устремился вслед за королевой бала к машинам, а сзади, не поспевая за всеми и, видимо, боясь потеряться, смешно семеня ножками, спешил Дусик в нелепом костюмчике зеленого цвета.

Но все-таки таинство, даже если люди и забывают о его сути, остается таинством, и наблюдаешь порой, как человеческая слабая плоть не выдерживает присутствия благодати. Во время венчания девушки нередко теряют сознание. Мамочки жалуются на спертый воздух в храме и на жар от горящих свечей. А причина, скорее, в том, что все чаще широкие юбки белоснежных подвенечных платьев невест скрывают уже значительные сроки беременности. Помню, венчал юную девочку шестнадцати лет и мужчину лет тридцати пяти. На его фоне она выглядела совершенным ребенком и в то же время сама уже готовилась стать мамой. Тонкая высокая шейка, худенькие ручки. Во время венчания девочка вдруг медленно, словно свечечка, начала оплывать на пол. Потом, заметив вдоль стены стоящую лавку, улеглась на нее с ногами.

Я неспешно продолжаю читать молитвы, сродники, в том числе и жених, в растерянности обступают молодую. Та лежит и в прострации улыбается своим видениям. Но через минуту жених уже стоит на положенном месте с юной супругой на руках. Он держит ее, точно бездыханное тело, с запрокинутой головой и безжизненно свисающими вниз руками. Однако мужчина тверд в своем намерении продолжить венчание и всем видом старается мне это показать. Спрашиваю:

— И что будем делать?

— Венчаем дальше, батюшка.

— Так венец не фуражка, как мы его на ее головку крепить станем?

Благо мои помощницы подсуетились и прохладной святой водичкой привели девочку в чувство. Правда, до последней минуты ее приходилось поддерживать под руки, а венчальную свечу передали свидетельнице.

Если теряют сознание молоденькие девчонки, то это в порядке вещей, но когда на пол храма опрокидывается большой сильный мужчина, то здесь на беременность уже не спишешь.

Идет венчание. Поворачиваюсь лицом к открытым Царским вратам и, воздев вверх руки, готовлюсь произнести венчальный возглас: «Славою и честию венчай их», как вдруг слышу звук рухнувшего тела. Оборачиваюсь и вижу жениха распростершимся на полу. Невеста отскочила в сторону, на ее лице недоумение и испуг. Общими усилиями приводим незадачливого жениха в чувство. Он не совсем понимает, чего от него хотят, но потом все-таки встает. Вновь воздеваю руки, произношу возглас, и молодой человек опрокидывается навзничь, да так резко, что чуть было не увлекает за собой свидетеля. Жених падает, а его ноги в ботинках сорок четвертого размера с новыми кожаными подошвами по инерции взлетают вверх. Его вновь поднимают и усаживают на табурет. Он сидит, прислонившись головой к невесте, так и венчаем.

Правда, этот случай с сильной половиной человечества на моей памяти единственный. Но если кто-то думает, что мужики народ менее чувствительный и ранимый, чем женщины, то он глубоко ошибается. Года два назад я присутствовал на регистрации брака в ЗАГСе. Помню, как после всего к жениху подошел свидетель и пошутил:

— Не понимаю, как ты решился расстаться со свободой и стать семейным человеком?

Каково же было мое удивление, когда через год я, просматривая видеозапись уже со свадьбы этого свидетеля, увидел как большого роста могучий крепыш в момент, когда они оба с женой поставили подписи под одним документом, не совладал с чувствами и заплакал. Он стоял и плакал, как дитя, а жена успокаивала его и гладила по волосам.

Такие мы мужики, какие бы мы ни были большие и сильные, нам очень важно, чтобы нас любили.

Мне рассказывал мой друг отец Виктор, что как-то зимой он заболел и попал в больницу с двусторонним воспалением легких. Он сгорал от высоченной температуры, и врачи, как могли, боролись за его жизнь. В самый критический момент к нему пустили матушку, может быть, – попрощаться. Она наклонилась над ним и просит:

— Витенька, ты только не умирай, держись. Ты же сам знаешь…

Батюшка, предвосхищая ее слова, подумал: «Сейчас она скажет “как я тебя люблю”, и так, говорит, на душе хорошо стало. А матушка продолжает:

— …детей кроме тебя, кормить некому. А их у тебя вон сколько, и кому они, если помрешь, будут нужны?

— Действительно, — согласился батюшка, — никому.

Поболел еще немного — и на службу.

Разные случаи бывали с моими молодоженами, один даже трагический. Семья находилась на грани развода. Муж сильно выпивал, и жена ухватилась за идею повенчаться как за последнюю соломинку. Он согласился и по ее просьбе даже закодировался, но мне об этом ничего не сказали. Во время венчания молодые пьют общую сладкую чашу вина, вот он ее и выпил. Сорвался и запил, а месяца через три семья распалась окончательно.

А один раз жених со свидетелем перед самым венчанием чем-то, видать, обкурились. Родственников понаехало, а их развезло, стоят и хохочут. Невеста плачет, а они заливаются. Вот беда какая.

Много случалось всего, и забавного, и грустного, но было одно венчание, которое меня потрясло и осталось в памяти на всю жизнь.

С Галиной мы познакомились в храме. Она подошла ко мне после службы и попросила соборовать и причастить ее мужа. У Андрея, так его звали, обнаружили опухоль. Ему еще не было и сорока. Будучи по природе человеком терпеливым, он научился скрывать от окружающих боль, потому и болезнь открылась уже на последней стадии. После операции Галина привезла мужа домой. Тогда она и просила его соборовать.

Мы разговорились с Андреем. Вера в нем была, но, правда, очень маленькая, а вот надежды не было совсем. А без надежды в таком деле нельзя. Все время, пока я его соборовал, он смотрел на меня с таким выражением лица, словно говорил: «Я понимаю, ты делаешь свое дело и хочешь мне помочь. Но только зря ты, парень, стараешься. Все равно из этого ничего не получится. Я обречен». И тем не менее, он даже было пошел на поправку, но его настроение от этого не улучшилось. Она поменяла квартиру, чтобы у Андрея была отдельная комната и дети ему не мешали. А он спешил сделать в ней ремонт, чтобы ей потом, после него, было меньше мороки со всеми этими мужскими делами.

А месяца за два до кончины Андрея она попросила их обвенчать. Я назначил день, и они приехали в храм нарядные и торжественные. И еще, может мне это показалось, но они были счастливы. Несмотря на то что время их оставшегося счастья уже можно было исчислять часами. Остался в памяти землистый цвет лица Андрея и проступающая порой в их глазах боль от близкой и неминуемой разлуки.

— Ты хочешь связать себя навсегда? — спросил я ее перед венчанием.

— Да, я хочу и в вечности быть вместе с ним. Здесь мы были вместе до обидного мало.

— Ты еще молодая женщина, подумай, у тебя двое детей, и их нужно поднимать, хватит ли тебе сил?

— Бог не оставит, батюшка, моей бабушке после войны было еще труднее.

Прошло уже много лет, и я иногда встречаю Галину. Она освоила мужскую специальность, занималась извозом, торговала запчастями к автомобилям. Сейчас купила огромный «патриот», чтобы ездить на дачу. Сыновья выросли, родились внуки. Так что забот у нее, как говорится, «полон рот». Я иногда ее встречаю, но никогда не вижу рядом с мужчиной.

Недавно она меня подвозила, и я спросил:

— Не жалеешь о том венчании?

Она сказала, помолчав:

— Вспоминаю то время, оно шло, и я понимала, что теряю мужа, наступало отчаяние, и я не знала, что со всем этим делать. Но после того как мы повенчались, я вдруг отчетливо поняла, что теперь все, мы навсегда остаемся вместе. Никогда еще, как в те дни, я так остро не ощущала времени. Оно стало для меня управляемым, он уходил, а я каждую секундочку нашей жизни словно перебирала между пальцами, как ты свои четки. Те два месяца научили меня ценить то малое, что у меня есть, и быть благодарной за то, что у меня есть. Я не думаю об Андрее «был», для меня он продолжает быть. Он умер на моих руках, и я сама закрыла ему глаза. Может, оттого, что я знала о его скорой кончине и делала все, чтобы ему было покойно, у меня нет на душе чувства вины или какой-то недоговоренности. Словно он переехал в другую страну, а я остаюсь ждать его вызова. Когда-то он обязательно придет, и я пойду за ним вслед.

А вскоре вся страна узнала о взрывах в московском метро. И думаешь, ведь никто из тех, кто погиб, не собирался умирать в тот день. Люди уходили по своим обычным делам, строили планы, а потом буквально в мгновение их жизнь прервалась. Мы жалеем погибших, но жалеть нужно тех, кто остался. Теперь день изо дня месяцами они будут вспоминать все одно и то же. Ту самую минуту, когда любимый человек уходил из дому в то злополучное утро. Возможно, это было так: «Быстренько иди сюда, поцелую и я побежал, уже опаздываю!» — «Беги, беги, я умываюсь, вечером поцелуешь», или звонок по телефону: «Я хочу тебе сказать что-то очень важное для нас обоих». — «Прости, мне сейчас неудобно разговаривать, вечером скажешь, мы же договорились о встрече». Может, это было так, а может, как-то по-иному. Только не будет теперь этого вечера. Никто так и не скажет оставшимся тех заветных слов, никто больше так не обнимет и не поцелует. Лишь остается подушка, которую можно обнять в надежде уловить запах того, кто уже не придет. Мы неисправимы и начинаем понимать, что были счастливы, только тогда, когда счастье теряем.

Ночь, табло на часах говорит, что сейчас где-то около трех. Проснулся и почему-то вспомнил тот разговор с Галиной в ее вездеходе и то венчание. Рядом со мной, свернувшись калачиком, мирно спит моя матушка. И я делаю неожиданное открытие: а ведь моя матушка за все двадцать пять лет совместной жизни так ни разу и не сказала, что она меня любит. Вот это здорово, а как же мы так поженились, без констатации самого важного? Спать сразу же расхотелось, и так стало себя жалко. Нет, так дело не пойдет, матушку определенно следует обличить, утром, сразу же, как проснемся.

Для сбора компромата мысленно возвращаюсь в те наши далекие годы и почему-то сразу вспоминаю, какими счастливыми глазами смотрела она на меня, когда я делал ей предложение. Потом, как старалась она подложить мне на тарелку самый большой и вкусный кусочек, как обшивала, стирала, гладила до появления всех этих чудо-машин. Нужны обличающие факты, а в голову лезет всякая ерунда, как всеми силами она старалась дать мне поспать, когда появился на свет малыш. Потом, как вместе пришли в церковь и она терпеливо выслушивала мое дилетантское «богословие». А когда, став священником, я получил самостоятельный приход, она ушла с прежней работы на зарплату в пять раз меньшую ради того, чтобы быть рядом и организовывать клирос. Вспомнилось, как перед первой нашей Пасхой, когда не было денег на красные облачения, она пошла на рынок и продала свою единственную ценность — новую шапку из голубой норки.

Воспоминания, тесня и наплывая друг на друга, выстраивались в одну большую непрерывную цепь обличений, но только уже меня самого. Вот так, Саша, получается, что рядом с тобой вот уже целых двадцать пять лет живет человек, который и живет-то ради тебя, а ты этого до сих пор не понял. А для любви слова, оказывается, вовсе и не обязательны.

Вглядываюсь в ее лицо и, хотя на дворе еще темно, отчетливо вижу ту самую девчонку, которая согласилась идти по жизни рядом со мной и идет вот уже целую четверть века. Мы привыкаем, что кто-то живет рядом, для нас становится нормой быть кем-то любимым, что о нас кто-то постоянно заботится и на него можно свалить кучу всяких домашних рутинных дел. И кажется, что так будет всегда, но в том-то и дело, что «всегда» в нашем конечном мире не бывает и это «всегда» рано или поздно заканчивается. И можно так и не успеть научиться быть благодарным, а потом ненавидеть себя, что вовремя не целовал эти глаза и эти руки.

Пытаюсь вспомнить, а когда сам ей говорил, что люблю, когда последний раз дарил цветы? И хотя в комнате темно, понимаю, что мои щеки начинают пылать. Нет, нужно в корне все поменять, завтра же, нет, уже сегодня я скажу ей, что люблю ее, и очень сильно. Нет, это неубедительно, что значит «очень сильно»? Скажу просто, что люблю ее, но зато целых пять раз, или лучше десять, и так каждый день или, в крайнем случае, через день. Правда, она может заподозрить, что я где-то в чем-то проштрафился. Ну и пусть, потом перестанет, пора ей привыкать к новой хорошей жизни, вот с этой самой минуты.

Засыпаю довольный собой, успевая краем глаза заметить цифры на электронном светящемся табло. Все, время новой жизни пошло.