У литературы Древней Руси есть одна интересная особенность: в ней нет детей. Вообще. Совсем. Как класса.

Издатели 90-х годов как-то выдали на гора сборничек «Древнерусская детская литература», который начали – ни много, ни мало – с «Поучения чадам» Владимира Мономаха. Только вот, сдаётся мне, что сам составитель сей книжицы «Поучения» не читал и в историю его создания заглянуть не удосужился. Потому, что многочисленные пассажи князя вроде: «Поистине, дети мои, разумейте, что человеколюбец Бог милостив и премилостив»; «и это вам, дети мои, не тяжкая заповедь Божия, как теми делами тремя избавиться от грехов своих и царствия небесного не лишиться», — адресовались явно не младенцам. И потому, что дошедшие до нас сведения о самом князе совершенно точно доказывают: в каком бы конкретно году он ни писал своё поучение, его сыновья были к этому времени взрослыми людьми и княжили в собственных уделах.

Итак, древнерусская литература «бездетна». И дело отнюдь не в том, что древние русичи почему-либо рождались сразу взрослыми. Дети на Руси были, и были вполне обычными. До нашего времени дошли, например, рисунки с берестяных грамот жившего в XIII веке новгородского мальчика Онфима. Если бы не своеобразный писчий материал, их вполне возможно принять за «художества» современного школьника. Всё дело в том, как древнерусские авторы представляли себе детство.

Века примерно до XVII – времени, когда жил выдающийся чешский педагог Ян Амос Коменский – европейская культура вообще не считала детство чем-то особенным. В первые несколько лет жизни ребёнок мыслился «младенцем» и спроса с него не было никакого. Основу детского воспитания составляли в это время те же жанры, что служили в древние времена для развлечения вполне взрослого – фольклорные сказки, потешки, поговорки.

С началом отрочества ребёнок воспринимался уже как «недовзрослый», которого нужно было побыстрее ввести в круг обязанностей, запретов и норм его сословия.

Именно таким «запретительным» мерам посвящены уникальные эпизоды «Жития Феодосия Печерского», рассказывающие о конфликте юного святого с матерью. Феодосий, напомним, рано начал проявлять склонность к аскезе – пёк просфоры, одевался в ветхое, носил под одеждой вериги, — вызывая всем этим бурно выражаемое неудовольствие своей родительницы, которая дважды силой возвращала домой непокорное чадо, пытавшееся сбежать в монастырь.

И всё же – здесь перед нами конфликт не «детско-взрослый», а скорее – сословный. Мать святого, вдова состоятельного купца, искренне не понимает, куда так тянет её сына, упорно стремящегося, как она считает, нарушить честь семьи. Как свидетельствует то же «Житие Феодосия», монахов в Киевской Руси подчас не сильно жаловали, находя их тунеядцами и бездельниками. Но это – отдельный разговор. Мы же – вернёмся к детям.

Вообще древнерусское слово «отрок» довольно любопытно, поскольку обозначать может и подрастающего мальчика, и княжеского слугу. В том же наборе ролей, похоже, воспринимал «отроков» и составитель «Домостроя», для которого не было особой разницы, «послати куда служку или сына».

Таковы они – «сыновья» Древней Руси, до определённой степени, находившиеся в подчинении у своих отцов до самой их смерти; после этого отцов заменяли старшие братья, и лишь оказавшись, в конце концов, во главе большой семьи, человек мог окончательно ощущать себя взрослым.

Стоит ли после этого удивляться, что «детей» древнерусские авторы в принципе вспоминали в связи с двумя сюжетами – учения и притчи о блудном сыне. Первому посвящены эпизоды «Жития Сергия Радонежского» и предисловия в печатных букварях XVII столетия. Второму – несколько бытовых повестей.

XVII век с его многочисленными социальными перипетиями не случайно был временем, когда по страницам древнерусских повестей отправились гулять «блудные сыновья». Однако, по большому счёту, и безымянный молодец из «Повести о Горе-Злочастии», и Савва Грудцын, и безымянный же купец из «Повести о купце, купившем мёртвое тело» вновь решают проблемы совсем недетские.

Исторические перипетии «бунташного столетия» сильно подорвали древнерусские представления о раз навсегда заданном жизненном укладе, непроницаемости сословий – обо всём, что составляло привычный круг жизни древних русичей. В начале века Россия пережила Смутное время и совершила дотоле небывалое, выбрав себе нового царя. Дальнейшая жизнь с её войнами, бунтами, неурожаями и церковным расколом спокойнее не стала. Наблюдая всё это, тысячи людей снялись с насиженных мест и начали искать себе заработка и лучших занятий.

Однако, как часто бывает, уже совершившееся в обществе осмыслялось постфактум – вот и пошли гулять по древнерусским повестям «неправильные герои», активно смущаемые странными двойниками.

Интересно при этом, что их попытки построить собственную жизнь, вопреки сложившемуся укладу, от десятилетия к десятилетию становились всё удачнее.

В 1650-х родители учат непутёвого молодца сохранять имущество и честь, добытые семьёй: «Не знайся з головами кабацкими да не сняли бы с тебя драгих порт, чтобы не было племяни укору и поносу безделнаго». Потом уже после первого разорения, добрые люди вновь поучают его, как общественное уважение приобрести: «покорися другу и недругу, поклонися стару и молоду». Сам же молодец, подчиняясь непонятному Горю, вновь и вновь возвращается в кабак, где, в конце концов, он кажется, вполне усвоил странный тезис о том, что самое стабильное – это именно нищета: «Не мучат нагих-босых и из раю нагих-босых не выгонят, а с тово свету сюды не вытепут».

В 1660-х ушедший из дома Савва Грудцын, сам не подозревая того, заключает договор с бесом. Однако прежде чем раскаяться, он вдоволь помотается по Руси и успеет стать военным героем. Оба героя окончат свою жизнь вполне «по-древнерусски» — в монастыре.

Но вот в 1690-х отправившийся путешествовать неизвестный купец в финале вполне сказочно женится на царской дочери. Так постепенно в народном сознании складывались те представления о важности службы, путешествий и карьеры, которые в начале века XVIII составили основу петровских преобразований.

Да, а одна самая настоящая детская книжка с картинками в Древней Руси, в конце концов, появилась. В 1693 году Карион Истомин преподнёс сёстрам Петра I иллюстрированный букварь.

Несмотря на то, что содержание этого пособия, на взгляд современного методиста, вызывает определённые вопросы – текст внизу страницы в нём явно сложноват для маленьких детей, а изображённая рядом с буквой «А» Луна в облачке не очень напоминает «априлий месяц» — царю и царевнам книжка понравилась. Позже с неё были выполнены гравюры и отпечатан небольшой тираж. В начале XVIII века истоминский букварь отпечатали ещё раз – уже для царевича Алексея Петровича.

Так, пускай и через царских отпрысков, детство в древнерусской книжности напоследок всё-таки отметилось.