Моя бабуля не дожила до лихих и разгульных 90-х. Умерла незадолго до появления на свет всякой «нечисти» — «целителей» и «экстрасенсов» типа Кашпировского, Чумака и иже с ними. Наверное, она бы пришла в ужас то того, как слепо люди вверяют свою судьбу этим страшным, неведомым и чёрным силам.

Она не раз предостерегала меня и моих подружек от общения с гадалками и цыганками. «Не давай ладошку цыганке или другой какой ворожее! Такого туману наведёт, так тя окружит, так голову-то задурит, што и не заметишь, как ей последнее отдашь. Ну, деньги там или золоты серёжки и колечко. А ещё они счастье воруют, гадая по руке».

Жизнь подтвердила правоту её слов. Одна из моих сокурсниц, Вера Машукова, в конце 70-х на иркутском рынке нарвалась на назойливую и цепкую цыганку. Вера только что получила из дома пятидесятирублёвый перевод, и цыганка (учуяла она эти деньги, что ли?) каким-то образом выманила у неё всё до последней копеечки. Позднее я прочла о том, что многие цыганки обладают своеобразным гипнозом. Очевидно, это и имела бабушка в виду, говоря о способности каждой цыганки «окружить» (задурить, обмануть) любого человека.

Зная мою любовь ко всякого рода страшилкам и историям «на ночь», бабушка с придыханием, шёпотом (чтобы не слышали родители) рассказывала мне бесчисленные истории про колдунов, ничуть не хуже тех, что вывел пером Николай Гоголь.

«Раньше-то, девка, колдунов шибко уж много было. Да и щас, поди, есть. Куды, однако, оне денутся-то? Вот слушай теперича, што я тебе расскажу!

Жила у нас одна така ведьма со своей девкой, стало быть, на самой окраине деревни. Страшны оне обои были, чёрны, грязны. Всё на завалинке старуха-то, как тёпло на улице станет, сидит да трубку свою покуриват. То ли монголка она кака-то была, то ли хто.

Дядя Егор, сосед ейный, сказывал, што учила она свою девку етому поганому ремеслу. Раз ночью вышел он зимой на двор по нужде. А ночь-то шибко светла была: луна полная во всё небо светит. Небо-то тако тёмно, как бархат дорогой, всево его вызвездило. Звёздочки горят, луна светит во всю силушку. Красота така, што и пером не описать!

И вдруг видит он, што по небу-то каки-то не то чурки, не то брёвнушки летят, аж искры от их во все стороны сыпются. Две чурки как есть летят! Не то, как ты себе думаш, про Бабу-Ягу в ступке-то! Там баба в ступе сидела, а тута брёвнушки али чурки сами летят. Вот диво так диво!

Пролетели оне мимо его избы да и мырк-мырк одна за одной в сарай к дядьке Корнею и тётке Марфутке. Быдто бы туда залетели! Дядька-то Егор сперва и не понял даже толком, што это было. Так он опешил. А потом бегом, што есть мочи, к Корнеюшке побежал. Бежит, а сам думат, стало быть, как бы сарай-то у людей не сгорел. Уж шибко искры-то от етих чурок летели.

Поднял он дядьку Корнея, пошли оне в стайку, где скотина была. Заходют, видют, што скотина-то попорчена: корова мычит, шарахатся их угла в угол, кровь у ней из брюха прям ручеём льётся. Так и хлешшет, так и хлешшет, цела лыва набежала!

А на соломе телёночек мёртвый валяется, который ишо не родился. Скинула корова-то, стало быть! А вскорости и сама коровка-то стала чахнуть. Кавды её прирезали, в брюхе-то, где телёнок сидел, полно всяково хламу было: головёшки обуглены, сухой голик (березовый веник без листьев) дажа нашли.

Дедка с бабкой потом до-олго грешили на етих двоёв колдовок-то. А хто, скажи мне, мог ишо так попортить-то короушку у стариков?! Ну, и пришлося им апосля всево батюшку к себе приглашать, штоб молебен там сделал, сбрызгнул святой водичкой, штобы хозяйство совсем не сгинуло, не порушилося. Не то што таперича, кавды днём с огнём батюшку не сыщешь! Да и разве поедет он таперя таку-то даль из Слюдянки-то? Совсем пошти што батюшков не стало. Да разве ж они кому мешали?!

Ну, што там говореть, как батюшка молебну-то сделал, так и скотинка пошла. Тёлка, котора от старой-то коровы осталася, вскорости в етот же год телёночков двоих принесла: одну женского рода, другой бычок оказался! Так што в убытке, можно сказать, старики-то совсем недолго были.

Много оне, две ети ведьмы-то проклятушши, скота на деревне людям поперепортили. Молоко у коров отымали. Как услышат, што у ково где корова молока много даёт, хорошо доится али шибко жирное у какой коровки молоко, то так туда и ломются по разным случаям во двор шастать. Так шастают, так шастают, покуль у коровы молоко-то совсем не пропадёт.

Обозлился на них за ети пакости уж шибко народ-то наш. Как-то раз их сусед (не дядя Егор, а другой ишо мужик, опамятовала ужо, как и зовут-то ево!), которому житья от их гадостев не было, однова разу взял да и укараулил момент, кавды они ночью-то превратилися в двух свиней: одна больша, друга помене. Оне ведь по-разному могут превращаться, колдуны-то ети!

Схватил он полено, да и за имя побежал вдогон. Сперва отвозил маленьку свинку, а потом отбуцкал и большу, кавды она к ему поворотила да подбежала.

Люди-то сказывали, што потом ета колдовка со своей девкой долго на улицу никуды из избы не выходила — синяки да шишки свои, видать, прятали. А у девки-то, говорят, и вовсе рука оказалася сломанная. Ну, а вскорости оне от нас куда-то в другу деревню совсем переехали. Уж шибко наш народ-то на их обозлился. Так осерчал, так осерчал!

А вот ишо какой, помню, случай был опеть в нашей деревне. Шли как-то раз робяты с вечорки к себе по домам по улице. Вдруг оборочаются назад, видют — птица кака-то за имя быдто бы летит. Ну, летит и летит. Они со страху-то бегом как припустят, а та тоже шибче летит. Они остановются, и она быдто тожа потише летит. Они бегом, и она шибче!

И так раза три али четыре их провожала с вечорки-то. Ну все думать, ну гадать — хто бы ето мог быть? Ведь колдовки-то ети, две которы были, уехали насовсем.

Ну, один парнишка-то возьми да и расскажи обо всём свому старшему брату про ету птицу непонятну. Вот тот, кавды робяты-то снова на вечорочку пошли, снял со стены отцовско ружьишко, како было, да крадчи на улицу-то и вышел. Видит, робяты стайкой бегут-торопются по домам, а за имя и правда птица кака-то летит, не остаёт. Ну, он возьми, да и выстрели в неё. Навроде как попал! Потому как она совсем из глаз пропала.

А наутро заметили — баба одна на улицу не вышла корову в стадо провожать. Оне — к ней. А у ей рука тряпицей перевязана, а всё видать, как скрозь тряпицу-то кровь проступат.

— Ну, чо у тя с рукой-то? — спрашивают её.

— Да ничо, вот вчерась запнулася коло стайки, да упала на вилы-то прямиком, поранилася, стало быть!

Ну, всем так сразу и стало понятно, кто ето у их в суседях-то объявился. Стали потом робяты-то, которы похрабрее, за ней скрозь дырку в ставнях подсматривать. Видят, как сняла она тряпку, а рука-то вся дробью прострелена. Ну, она стала примочки каки-то делать, штоб руку свою лечить.

Правда, она так людям не пакостила, как те, о которых я те токо што рассказала.

Так што, девка, иной раз и не сразува поймёшь, хто у тя в суседях-то живёт. Уж шибко умеют оне маскироваться, добренькими прикидываться-то. А с чего добры-то оне будут, коли сама понимаш, с кем дружбу водют. Потому и смерть-то их, как других людей, которы нормальны-то, не берёт.

До-олго их коряжит всяко, ломат и крутит. А смерть к им всё не идёт и не идёт. Ревмя ревут, а помереть не могут! Тут уж разны способы есть — либо матицу на крыше разобрать, либо кому своё погано ремеслишко передадут.

Вот ведь как всё в жизни устроено — их дажа сама смерть брезговат! А к Господу Богу обратиться уже не могут, боятся, стало быть. Да и разве он простит однем разом все их нечистоты, всё зло, што оне людям-то сотворили?!

Ну, а коли ты кавды узнашь, хто такими делами занимается, сторонись их. С молитвой проходи али можно крадчи из пальцев фигу им сделать — оне всё чуют, сами к тебе не подойдут!

Ну, а ежели каку помощь предлагать будут (мало ли чо в жизни быват?) — полечить там травами али наговором каким, беги как от огня. Не будет никавды волчица овцой! Попомни меня, не делают оне добра людям. Да и те, хто с имя дружбу водют, тожа счастья не огребут. Вместе перед Богом отвечать будут, вот што я знаю.

В аду оне, девка, как есть, в аду, в смоле али в кипятке там кипят. Да, такой судьбе не позавидует никто, ни один человек. Но так им и надо, поделом им!» — торжествующе заканчивала она свой рассказ, свято веря в торжество добра и справедливости, в милосердие Божие только к людям хорошим.