Заседание 102. Возвращение короля. Глава 2

Читайте также: Заседание 100. Возвращение короля. Глава 1

Однажды, вместо того чтобы потрепать меня по голове и молча пройти мимо, отец взял меня за плечо и что-то сказал. Я удивился и уставился на него, раскрыв рот. Отец повторил свои слова и посмотрел на меня, подняв брови. Я подумал, что тоже должен что-то сказать.

— Кыш отсюда! — сказал я.

Лицо отца потемнело от гнева. Он схватил меня за ухо и начал громко кричать. Столько разных слов я не слыхал еще ни разу. Я визжал от боли и, плача, продолжал лепетать свое «кыш отсюда», не понимая, чем прогневал отца.

Наконец ему надоело меня мучить. Отпустив мое несчастное ухо, он отвесил мне подзатыльник и удалился в свои покои. Я убежал на конюшню. Спустя некоторое время за мной пришли сердитые слуги и, оторвав от Гнедого, повели к отцу.

Он сидел за столом, перебирая какие-то бумажки. Когда я вошел, он сурово посмотрел на меня и снова что-то сказал. Но я уже был ученый и не проронил в ответ ни звука. Отец повысил голос… а я со страху надул в штаны. На том разговор и закончился. Меня с руганью увели прочь, вымыли и уложили спать. Впервые я не просил нянек посидеть со мною. Я зажмурил глаза и подумал, что, когда я проснусь, отец уже уедет, и все снова будет хорошо… Не тут-то было!

Впервые в моей жизни мне не дали как следует выспаться. Совсем сонного, слуги вытащили меня из-под одеяла и стали одевать так, словно собирались везти меня в город. Я обрадовался, и сон мигом улетучился. Конечно, мне и во дворе было весело, но город — это же еще интереснее!.. За завтраком я ел так быстро, как только мог, хотя слугам все равно казалось, что я мог бы поторопиться. Когда я вышел из-за стола, на меня надели плащ. Я радостно захлопал в ладоши. Слуги тотчас одернули меня, пригрозив рассказать все отцу, и я немедленно угомонился.

Но сперва меня повели к маме. Открывая дверь, слуги твердили одно слово: «Попрощайся». Их голоса звучали как-то необычно, словно они меня жалели. Я удивился. Раньше меня не жалел никто, кроме Гнедого. Мне понравилось, как тихо и ласково они говорили «попрощайся». Войдя в темную спальню, я подошел к окну и обнял мою бедную маму. Мне очень хотелось сказать ей что-нибудь, и я сказал ей так же, как говорили мне слуги: «попрощайся». Услыхав это, мама закричала и упала в обморок. Меня силой вытащили из комнаты. Я расхотел ехать в город, я хотел вернуться к маме, но меня тащили прочь из дома. Я кричал и вырывался. Оказавшись во дворе, я сквозь бурные слезы увидал отцовскую дорожную карету. Сам отец стоял рядом со слугой-кучером. Из запертой конюшни доносилось громкое ржание Гнедого. Я ринулся было к нему, но отец поймал меня и, взяв подмышки, запихнул в карету. Сам он забрался следом, и карета тронулась.

Оставшись наедине с отцом в тесной карете, я перестал кричать и забился в угол, оцепенев от страха. Больше всего я боялся, что отец снова начнет со мной разговаривать. Но он молчал.

Ехали мы долго. Спали мы не в карете, а каждый раз на новом постоялом дворе. Бесконечная череда незнакомых маленьких комнат и кроватей — вот что мне запомнилось больше всего. А еще я помню душные залы. Там сидели незнакомые люди и пили что-то невкусное из больших кружек. Отец садился с ними, ему тоже приносили кружку. Он начинал пить и неторопливо толковал о чем-то с соседями по столу. А я сидел на краешке лавки и трясся от того, что мне было страшно, неуютно и одиноко. Иногда я начинал тихонько подвывать. Разговоры вокруг смолкали, и отец, взяв меня за шкирку, отводил в спальню и запирал там одного. Я ложился на чужую постель и, вспоминая дом и Гнедого, в слезах засыпал.

Постепенно я начинал привыкать к долгим скучным часам тряски в скрипучей карете, к затхлому холоду гостиничных постелей и к бесконечному одиночеству. Мне казалось, что иной жизни у меня никогда уже не будет… И вдруг, мое путешествие закончилось.

Однажды мы оказались в большом городе. Он был таким же тихим и печальным, как и все остальные города. Мы проехали по его темным улицам и снова как будто очутились в лесу. Нашу карету со всех сторон обступили высокие черные деревья. Я отвернулся от окна. Самое скучное, что я видел из него по дороге, был бесконечный лес, темный, как сама ночь.

Но вдруг темнота стала понемногу рассеиваться. Вскоре в нашей карете стало так светло, что я даже испугался. Прищурив глаза, я выглянул в окно и удивился. Я увидел большой дом, перед которым ярко сияло множество фонарей.

Отец вытащил меня из кареты, взял за руку и повел к старому кирпичному особняку. Взойдя на крыльцо, он дернул веревку колокольчика.

Внутри дома послышались шаги, и я спрятался за отцовскую спину. Дверь отворила невысокая полная женщина. Взглянув на отца, она вскрикнула. Отец что-то сказал ей и вытянул из-за спины меня, как я ни упирался.

Толстая тетя посмотрела на меня, и взгляд ее стал каким-то странным. Она рассматривала меня так долго, что отец снова что-то ей сказал. Тетя вздрогнула и растворила дверь пошире. Мы вошли в дом.

В этом доме было еще светлее, чем на улице. Вокруг меня сияли самые разнообразные лампы и светильники. Я шел по чудесному дому, открыв от изумления рот. Если бы отец не держал меня за руку, я падал бы на каждом шагу.

Толстая тетя привела нас в небольшую комнату. Навстречу нам с кресла поднялся человек, которого тоже нельзя было назвать худым. У него было круглое, доброе лицо, рыжеватые волосы и небольшая бородка. При виде нас с папой незнакомец слегка побледнел. Отец помолчал, вздохнул и протянул руку. Незнакомец тоже вздохнул и пожал ее. Хозяин поставил перед нами два стула. На один из них папа посадил меня, а на соседний уселся сам.

Пока хозяин дома расспрашивал о чем-то отца, в комнату вошла давешняя тетя и принесла мне целую тарелку пирожков. Я радостно схватил тарелку и, надкусив один пирожок, нашел, что он очень вкусный. Побоявшись, что тетя передумает и захочет съесть их сама, я быстро рассовал пирожки по карманам. Только после этого я смог спокойно полакомиться.

Отец, видя мои проделки, вздохнул и развел руками, жалобно глядя на хозяина дома. Тот положил руку ему на плечо, словно утешая. Он долго убеждал в чем-то моего папу, и тот, наконец, кивнул головой. Поднявшись, отец подошел и потрепал меня по голове. Я доедал третий пирожок и не обратил на него внимания.

Отец и хозяин вышли из комнаты, оставив меня одного. Я не услышал ни стука копыт, ни скрипа отъезжающей кареты. Когда я дожевал последний пирог, в комнату вернулся хозяин, и отца с ним не было.

— Доктор Иолли, — сказал хозяин, ткнув пальцем себе в грудь.

Потом он указал на меня.

Я жалобно посмотрел на него и промолчал. Я побоялся сказать ему «кыш отсюда», потому что не хотел, чтобы мне снова начали отрывать ухо. Я не сказал и «попрощайся», потому что испугался, что доктор Иолли закричит и упадет в обморок, как моя мама.

К счастью, доктор Иолли не стал принуждать меня к ответу. Не дождавшись от меня ни слова, он улыбнулся и, взяв меня за руку, повел за собой. Я послушно слез со стула и пошел за доктором. Он шел куда-то наверх. По пути нам встретился высокий русоволосый юноша, показав на которого, дядя Иолли сказал «Лен», на лестнице я увидел очень красивую молодую тетеньку, которую он назвал Анэ. И она, и Лен посмотрели на меня так же изумленно, как толстая тетя. Ее мы встретили в маленькой комнатке. Она как раз стелила постель. Оказалось, что тетю зовут Миллу.

Как оказалось, тетушка Миллу стелила постель для меня. Взбив подушки, она, ласково улыбнувшись, принялась меня раздевать. Я очень хотел спать и поэтому с радостью показал тете Миллу, что уже умею раздеваться сам. Раздевшись, я лег в кровать. Постель была теплая и уютная. Доктор Иолли потушил лампы, оставив гореть лишь слабый ночник. Потом они с тетушкой Миллу зачем-то по очереди коснулись губами моего лба и вышли. Я мигом уснул.

Будить меня пришел Лен. Он зажег лампы и указал мне на чистую одежду, красиво разложенную на стуле возле кровати. Одевался я на сей раз медленно, потому что разговаривал с Леном: он показывал мне на каждую вещь и говорил, как она называется, а я старался повторить. Эта игра показалась мне очень увлекательной.

За завтраком я убедился, что вчерашние пирожки не были случайностью. Завтрак тоже был очень вкусный После него мы снова играли с Леном, потом с Анэ. После обеда я ходил гулять с тетушкой Миллу. Она показала мне сад, который был разбит вокруг дома, и сарайчик, в котором жили две лошади доктора Иолли, Ветер и Дымка. Мне позволили покататься верхом. После ужина я сидел на полу у камина, глядя в огонь, и думал, что никогда еще не чувствовал себя таким счастливым. Мне было даже немного страшно, ведь я уже знал, что счастье может закончиться. Хотя я и скучал по Гнедому и по маме, возвращаться в Эффру мне совсем не хотелось.

Боялся я напрасно. Вскоре я узнал, что отец не станет забирать меня из дома доктора Иолли.

Когда я выучился говорить и стал хорошо понимать, что говорят мне другие, доктор Иолли рассказал мне, что отец привез меня сюда, потому что думал, будто я болен. Доктор Иолли убедил его, что я здоров, просто дома со мной некому было разговаривать, поэтому я вырос немым. Доктор Иолли пообещал отцу, что очень скоро я избавлюсь от своего недостатка и смогу даже начать учиться. Отец вздохнул и посетовал, что в наше время так тяжело найти толкового учителя — одни жулики кругом. Тогда доктор Иолли сказал, что может учить меня сам. Отец подумал и согласился.

Так же, как и отец, доктор Иолли был весьма занятым человеком. Но, несмотря на то, что к нему постоянно приходили больные, а частенько и ему самому приходилось отправляться к ним, он умудрялся найти время и для меня. Если же ему было совсем некогда, со мною занималась тетушка Миллу. Лен и Анэ помогали мне делать домашние задания. Они любили возиться со мной, потому что я был такой маленький и забавный. Лен и Анэ недавно поженились и мечтали иметь детей.

Я с удовольствием учился читать, писать и считать. Мне нравилось наблюдать, как из-под моего пера на белой бумаге появляются буквы и цифры. Иногда, правда, случались и кляксы, но меня за них не ругали. В этом доме меня вообще никогда не ругали. Доктор Иолли, тетушки и Лен были неизменно ласковы со мной. Только иногда смотрели на меня как-то странно.

Один раз, во время очередного урока с доктором Иолли, я вновь поймал на себе его молчаливый взгляд и спросил:

— Доктор, а почему вы все смотрите на меня так грустно? Неужели я провинился?

Доктор Иолли вздрогнул и, глубоко вздохнув, закрыл глаза.

— Прости, малыш, — тихо ответил он, — не обращай внимания. Ты тут ни при чем. Просто ты кого-то нам напоминаешь…

— Кого? — удивился я.

— Ах, если бы мы могли вспомнить! — еще тяжелее вздохнул доктор Иолли.

После урока я пошел к себе в комнату и, взглянув в зеркало, пожал плечами. Себе самому я напоминал маму. У меня, как и у нее, были большие синие глаза и черные волосы. Вспомнив о маме, я расплакался и побежал искать тетю Миллу или тетю Анэ, чтобы они меня пожалели.

Их обеих я нашел в столовой. Тетушки сидели перед камином. Тетя Миллу штопала чулок, а тетя Анэ что-то вышивала.

— Ах, бедняжка! — воскликнули они, увидав меня. — Опять он плачет!

— Жаль, что у нас нет никаких книжек, чтобы он мог развлечься, — сказала, обнимая меня, тетушка Анэ.

— Да, они все сгорели во время пожара, — вздохнула тетушка Миллу.

— Может, поискать на чердаке? — задумчиво предложила Анэ.

…Через полчаса я спустился с чердака, с ног до головы покрытый пылью и паутиной. Я улыбался до ушей. Пока тетушки рылись в старых сундуках, я догадался пошарить между ними. И я нашел! Я нашел настоящую драгоценность. Это была деревянная лошадка — правда, с отломанной ногой, но в остальном она была точь-в-точь как мой Гнедой, только совсем маленькая.

Мне не терпелось похвастаться находкой, и я побежал к доктору Иолли.

— Смотрите, что у меня есть! — закричал я, врываясь к нему в комнату.

Доктор Иолли, улыбнувшись, взял у меня лошадку, и тотчас улыбка сползла с его лица. Теперь он смотрел на игрушку так же, как, бывало, глядел на меня.

— Ах, если бы мы смогли вспомнить! — тихо произнес он.

Он вернул мне лошадку и отвернулся. Я тихонько вышел за дверь. Я был слегка расстроен. Тут ко мне подбежали тетушка Миллу и тетушка Анэ.

— Куда ты подевался? — спрашивали они. — Почему ты убежал?

— Ох, что это? ‑ вскрикнула тетушка Анэ, увидав мою лошадку.

Я прижал игрушку к груди. Я испугался, что тетушка Анэ отнимет ее у меня. Она уже протянула к лошадке руку, а лицо у нее стало такое, словно она вот-вот заплачет.

— Моя лошадка! — тихо проговорила тетушка Анэ.

— Моя!.. — робко пискнул я, готовясь зареветь от горя.

— Не бойся, мы не станем отнимать ее у тебя, — тетушка Миллу попыталась меня успокоить, — мы только посмотрим и вернем…

Но я уже ревел. К нам прибежал Лен и стал спрашивать, что случилось.

— Это моя лошадка, — всхлипнула, показывая на мою безногую драгоценность, тетушка Анэ, — кто-то сделал ее для меня, а я не помню, кто!..

Лен вытащил лошадку из моих беспомощных объятий и долго смотрел на нее.

— Тот, кто ее сделал, очень тебя любил, — тихо проговорил он.

Лен отдал мне игрушку, обнял жену и повел прочь, по пути ласково утешая вполголоса. Я бросился в свою комнату и надежно спрятал лошадку у себя под матрасом…