Анастасию Вяльцеву называли «Несравненной». Именно так, с большой буквы. Она вошла в искусство «белой цыганкой», «королевой романса». Ее имя, гремевшее по всей дореволюционной России и стоявшее в одном ряду с великими именами Шаляпина, Собинова, Горького, Станиславского, Блока, на какое-то время незаслуженно забыли. Но ее богатые исполнительские традиции продолжали жить в творчестве наших лучших эстрадных певиц, а романсам из ее обширного репертуара была уготована долгая жизнь — и на сцене, и вне нее.

Ничто уже не могло ей помочь — ни двухмиллионное состояние, ни лучшие врачи, специально выписанные из-за границы, ни новейшие лекарства, ни тибетская магия популярного в Петербурге целителя Бадмаева, лечившего самого Распутина, ни поистине жертвенная преданность мужа, давшего ей свою кровь для переливания, — врачи тогда не знали, что существуют разные группы крови, и, похоже, эта жертва была напрасной… Ни восторженная любовь тысяч ее почитателей по всей России.

Анастасия Вяльцева угасала от неизлечимой болезни крови, а ведь ей было только сорок два! Она знала, что умирает, но держалась с редким спокойствием и мужеством. Составила завещание, выбрала прическу — знаменитую «вяльцевскую», с напуском, заказала платье для похорон — любимое, белое, с розовыми лентами, высказалась относительно убранства комнаты, в которой с ней будут прощаться, исповедовалась. Она отдавала последние распоряжения, как будто готовилась в очередной раз выйти на сцену к обожавшей ее публике, в своем роскошном белом платье, расшитом бриллиантами и украшенном кружевом, с большим цветком белой гортензии, приколотым у выреза.

«Все говорят, что я ветрена бываю», — так пела Вяльцева в одном из своих «коронных» романсов. А в жизни она была серьезной и обстоятельной, скромной и трудолюбивой, сердечной и простой в обхождении, деловитой и практичной, так же как и ее мама Мария Тихоновна, неустанно дежурившая у постели дочери; доброй христианкой, не поверившей гороскопу, предсказавшему ей болезнь и смерть в 1913 году.

К несчастью, все именно так и случилось. Она уже давно неважно себя чувствовала, но, по собственному признанию, не могла сидеть без дела. «Я — слуга публики», — говорила о себе певица.

Вопреки предписаниям врачей она все же отправилась в длительное турне по российским городам, где ее с нетерпением ждали. Предстояло дать 40 сольных концертов. Ей стало плохо на гастролях в Курске, прямо на сцене, во время выступления. Она всегда была хрупкая, тоненькая и бледная, с каким-то болезненным надломом, и эти модные черты эпохи декаданса, черты, роднившие ее с загадочной блоковской «Незнакомкой» и нервными томными красавицами с портретов Константина Сомова, как оказалось, таили в себе зловещие признаки смертельного недуга.

Последним городом, где она пела, стал Воронеж. Да, это был Воронеж, когда публике, как всегда до отказа заполнившей зал, пришлось ждать до десяти вечера, а занавес никак не открывали, потому что Анастасия Дмитриевна, вконец обессиленная, все не могла подняться с дивана…

Недаром ее постоянный аккомпаниатор, бессменный спутник всех ее гастрольных поездок, знаменитый Алексей Владимирович Таскин назвал этот концерт панихидой. Опираясь то на рояль, то на пианиста, пытаясь превозмочь страдания, силясь скрыть пробегавшую по ее лицу болезненную гримасу, Вяльцева пела в последний раз, еще не зная об этом. Не знала этого, не хотела в это верить и публика…

«Не уходи, побудь со мною…»

Николай Владимирович Зубов сидел у раскрытого рояля в своем кабинете. Он не был профессиональным музыкантом, каждый день отправлялся на службу в канцелярию градоначальника Санкт-Петербурга, но самое большое для себя удовольствие находил в сочинении музыки. Широкую известность ему принесли романсы. Он написал их добрую сотню — один лучше другого.

Сегодня с утра в голове снова звучит какая-то новая мелодия. Он попробовал наиграть ее, и с каждым следующим тактом она нравилась ему все больше и больше… Николай Владимирович проиграл только что рожденную мелодию несколько раз подряд и вдруг явственно услышал, как низкий, чувственный, обволакивающий голос — ее голос — выводит этот романс. Композитор, казалось, грезил наяву. За окнами кабинета сгущались сумерки, и медленно падал крупный, рыхлый снег. Город заволакивало призрачной снежной пеленой, в которой терялись, расплываясь в предвечерней мгле, очертания зданий и мостов над Невой. Глаза его были закрыты, но он явственно видел перед собой предмет своих мечтаний.

Это тонкое бледное лицо, озарявшееся загадочной, неповторимой, обворожительной улыбкой. «Вяльцевская» улыбка волновала и обещала, сводила с ума, усмиряла бушующую толпу поклонников, ее запомнили все современники этой выдающейся артистки.

Тонкие нежные руки с изысканным абрисом кистей — совсем не крестьянские. Когда во время концерта она протягивала их к зрителям, каждый сидящий в зале ощущал, что она обращается именно к нему, что только ему она дарит свою чарующую ласку…

Капризный излом и мечтательный взлет бровей. Пышные пепельные волосы, сияющие серо-зеленые глаза. Магические флюиды призывной женственности, распространявшиеся вокруг нее, как некое благоухание, где бы она ни находилась, перетекавшие через рампу и долетавшие до самой галерки.

Голос необыкновенной красоты и фразировки, редкого диапазона — больше двух октав, обволакивавший мягким бархатом грудного звука, звеневший хрусталиками и рассыпавшийся дивным серебром на высоких нотах. Эмоциональный накал на ее выступлениях достигал такой высоты, публика была наэлектризована настолько, что сломанные стулья и бурные потасовки с вмешательством полиции не были редкостью.

А что творилось в зале во время бисирований! Невероятно, но Вяльцева пела на бис до 25 произведений. По сути, это был концерт после концерта. Она покорно выполняла бесконечные просьбы зрителей, срывавшихся со своих мест поближе к сцене, забивавших все проходы и наперебой выкрикивавших названия полюбившихся романсов и песен. По выражению ее импрессарио, Вяльцева «бросала себя беспощадной публике полными горстями». Надолго ли ее могло хватить при такой безудержной трате сил и эмоций?

Николай Владимирович очнулся от забытья и в первый момент не понял, где находится. В комнате было темно. Он зажег свечу, обмакнул тонко очиненное перо в черную тушь, и на заглавном листе нотной тетради появилось название нового романса — «Не уходи, побудь со мною». Чуть отступив от заглавия, он в который раз с нежностью, чуть дрожащей рукой вывел одно и то же имя –—«Анастасии Дмитриевне Вяльцевой».

Восхождение к славе

Будущая звезда эстрады родилась 13 марта 1871 года в Орловской губернии, в городе Трубчевске, по другим сведениям — в слободе Алтухово, в крестьянской семье, но в деревне не жила. Отец рано умер, оставив семью без средств к существованию. Но, вопреки паспортным данным, в семье жила легенда, что Анастасия и ее младший брат Ананий были незаконнорожденными детьми кого-то из лиц, приближенных к графам Орловским. А может, и самого графа — Дмитрий Вяльцев, давший детям свое имя, работал на лесных дачах Орловских. Впрочем, никаких доказательств такого происхождения нет, но известна особая нежность артистки к незаконнорожденным детям. И вообще, она любила детей, которых у нее самой не было.

Когда Анастасия Дмитриевна разбогатела, она взяла в дом девочку-сироту, подобранную на улице, заботилась о ней, определила в гимназию, но та вскоре тяжело заболела и умерла. Потом в семье появился воспитанник Женя Ковшаров. Как сложилась его судьба после революции, неизвестно.

«Я дебютировала на сцене тринадцати лет, — вспоминала Вяльцева, — и этот день считаю самым счастливым днем не только моего детства, но и всей моей жизни». Это произошло в Киеве, куда после смерти отца переехала семья Вяльцевых. Денег на билеты не было, и Мария Тихоновна, подхватив детей, договорилась с плотогонами, и они сплавились в Киев на плоту.

Маленькая Настя сначала трудилась в вышивальной мастерской — ставила тяжеленные утюги и выносила помойные ведра, но на всю жизнь сохранила любовь к рукоделию, а затем — подгорничной в гостинице на Крещатике. Возможно, кто-то из именитых постояльцев, останавливавшихся там, и посоветовал одаренной девочке заняться пением…

Разве могла думать Настя, выходя на сцену театра «Бергонье» Сетова и Блюменталь-Тамарина в «немой» роли пажа и получая двенадцать рублей в месяц, что ей предстоит стать одной из самых богатых и знаменитых женщин России; что она будет блистать в роскошных нарядах и драгоценностях; что ее еженедельные гонорары составят двадцать тысяч рублей, а гастроли по российской провинции принесут ей и вовсе неслыханные суммы — до ста тысяч; что она сможет купить у графа Игнатьева его великолепное имение Каменка, приобрести недвижимость в Петербурге и разъезжать в собственном салон-вагоне, убранству и комфортабельности которого можно было только позавидовать?

Думала ли она, совершив свое первое гастрольное турне с труппой киевского товарищества опереточных артистов Здановича-Борейко, что наездит по России в общей сложности 175 тысяч верст и что не останется, наверное, ни одного уголка в российской глубинке, не говоря уже о столицах, где бы не гремел знаменитый вальс «Гайда, тройка!», исполняемый ею с таким бравурным шиком?

Разве представляла себе малозаметная хористка вильненского сада «Аркадия», а затем опереточной труппы «Пальма» в Петербурге, что ее голосом будут восхищаться и в великосветских гостиных, и в модных салонах дворянской знати; что ее поклонниками станут и блестящие офицеры, и купцы, и студенты, и курсистки, и выдающиеся деятели российской и мировой культуры; что огромными тиражами разойдутся по всей России ее граммофонные записи и что именно пластинки Вяльцевой возьмет с собой на японский фронт командующий русской армией генерал Куропаткин во время русско-японской войны 1904 года?

Анастасия Дмитриевна проснулась знаменитой после дебюта в роли Кати в музыкальном обозрении «Цыганские песни в лицах» на сцене петербургского Малого театра. Теперь ей предстояло многому научиться, ведь настоящей вокальной или актерской школы у нее не было. И тут подвернулся случай. На очаровательную дебютантку обратил внимание известный петербургский меломан и блестящий адвокат Николай Иосифович Холева. Он ввел ее в свой музыкальный салон, где выступали знаменитые певцы Петербурга и Москвы, и вложил большие деньги в ее образование. Холева сделал все, чтобы Вяльцева стала настоящей звездой. Настя тоже полюбила Николая Иосифовича, но побоялась связать свою судьбу с азартным карточным игроком, каким оказался Холева, часто проводивший за игрой ночи напролет…

«Большой актрисой» назвал Вяльцеву Владимир Иванович Немирович-Данченко. Когда певицу спрашивали, почему она не гастролирует за рубежом, Вяльцева отвечала: «За границу едут искать славы. Я нашла ее в России».

Музыка не умирает

Со своим мужем Василием Викторовичем Бискупским Анастасия Дмитриевна познакомилась на одном из концертов в зале петербургского Благородного собрания. Вернувшись домой, певица долго не могла заснуть, вспоминая, обдумывая и вновь проживая события минувшего вечера. Она и раньше после своих концертов засиживалась далеко за полночь — приходила в себя, постепенно успокаивалась, затихала, неторопливо освобождалась от шума аплодисментов и одобрительных возгласов, снимала с себя эмоции наэлектризованной возбужденной публики, попивая горячий чай из самовара, небольшого, граненого, с любимым вишневым или малиновым вареньем.

Внесенный в комнату, самовар еще какое-то время «разговаривал», источая еле ощутимый терпкий аромат тлеющих древесных угольков, и это уютное полусонное бормотание наполняло ее душу умиротворением… Она всегда чувствовала себя достойной настоящего счастья — счастья любить и быть любимой, и ее не смущало, что время шло, а оно, это настоящее, подлинное счастье, пока не проявлялось в ее жизни, и она жила только музыкой, только песней…

В углу комнаты теплилась свисающая на длинных цепях лампада в виде фарфорового херувима, взмахнувшего крыльями, — личико белое до голубизны, почти прозрачное, нежное, не то юношеское, не то девичье Нет, все же девичье, так как на шейке херувима висел голубой медальон. И такого же светло-голубого, самого ее любимого, богородичного цвета, были распахнутые крылья.

Слабое мерцание освещало позолоченную резьбу старинных киотов с их причудливыми цветами, виноградными гроздьями и листьями с извилистыми краями. Наверху большая икона Спаса Нерукотворного, его светлый лик, чудесным образом проявившийся на белом, окаймленном зеленой полосой, плате — первое, что она видела, открывая утром глаза. Под ним — Казанская Богоматерь, оклад которой украшен переливающимися жемчужными нитями. Рядом — Николай Угодник, и еще Спаситель, и еще Богоматерь.

Уголок был особый, теплый, намоленный — Анастасия Дмитриевна никогда не ложилась спать, не прочитав молитвы, и утро она всегда начинала, а день заканчивала с обращения к Христу и его Пречистой Матери, тайную, светлую связь с которыми она ощущала в своем сердце с самого детства. Но сейчас слова вечерней молитвы почему-то ускользали от нее, не собирались в одно целое, разлетались в разные стороны. Ей хотелось сказать что-то совершенно другое.

— Господи, — вдруг прошептала Анастасия Дмитриевна, — благодарю Тебя. За что мне такая радость? Я очень Тебя прошу, Господи, дай мне Васеньку. Я люблю его больше всех на свете. Матушка, Царица Небесная, помоги нам быть вместе…

Василий Викторович (а род Бискупских принадлежал к древнему польскому шляхетству) влюбился в Анастасию Дмитриевну до безумия. Он был младше своей жены на семь лет, но это ничему не мешало. Очарованный Вяльцевой, он забыл о своем, по молодости, ветреном нраве и превратился в верного мужа. Дни, проведенные с ним, Анастасия Дмитриевна считала самыми счастливыми в своей жизни. Такое ощущение полного счастья не повторялось больше никогда.

По одной из версий, Бискупский женился на Вяльцевой с личного разрешения Николая II. Он долго скрывал этот факт от сослуживцев, а потом все-таки вынужден был выйти в отставку в чине полковника, так как офицерам браки с актрисами запрещались. Анастасия Дмитриевна показала себя хорошей хозяйкой, умеющей создать уют и поддерживать порядок в доме. Особенным успехом у гостей пользовались собственноручно испеченные ею пирожки, чем она очень гордилась. Они с Василием Викторовичем прожили вместе девять лет, и более счастливой пары, наверное, трудно было отыскать. Но развязка этого романа оказалась трагической.

Улицы Петербурга затопили толпы людей, провожавших своего «цыганского кумира» в последний путь до Никольского кладбища Александро-Невской лавры. Собралось более ста пятидесяти тысяч человек. Сибирский купец-миллионщик Кугушев прислал гигантский букет роз. Так не хоронили даже Антона Павловича Чехова. За гробом шли мама Мария Тихоновна и брат Ананий Дмитриевич, управлявший доходными домами на Карповке, принадлежавшими певице.

Не было рядом с Анастасией Дмитриевной лишь ее любимого Васеньки. Он, так до конца и не оправившись после тяжелого ранения, полученного на японской войне, и отдавший много крови жене, находился в больнице — в горячке, в бреду, на грани жизни и смерти…

«Все кончается, только музыка не умирает», — писал Александр Блок. И быть может, в этой музыке, что не умирает и не кончается, продолжает жить Анастасия Дмитриевна Вяльцева, божественная, несравненная, незабвенная…