Законная секунда остолбенения, на которую имеет право любой человек в подобных обстоятельствах, прошла. Мы с Ленкой бросились исполнять приказ.

Бежать за суровой дамой с дурацкими вопросами про «а какой щёткой» или «а какие бинты» мы не решились. Поэтому просто включили мозги.

Любая конюшенная девчонка, если она не дура и хочет жить при конюшне долго, счастливо и с перспективами на покататься, должна знать основные расклады. Их не так уж и много.

Одно тренотделение занимает одно крыло конюшни (всего их два), денников в одном крыле — 22. То есть, в тренотделении единовременно могут проходить испытания максимум 22 лошади. Конюхов в тренотделении трое. Если не считать дежурного ночного конюха, которого почему-то называют дневальным.

За одним конюхом закреплено по семь голов лошадей, за кем-то из троих закреплено восемь. Это если все денники заняты, чего может и не быть. Лошади в тренотделение поступают из заводов в возрасте от полутора до двух лет. Тренируются и проходят испытания в течение трёх лет. В возрасте около пяти каждая лошадь проходит экзамен на рекорд резвости. Если рысак пробегает милю за 2 минуты и 5 секунд (или резвее), то он входит в элитный класс по способностям и отправляется обратно в завод продолжать свой славный род. Если нет — идёт работать. Кто в милицию служить, кто в тот же «прокат» (неформальное название Школы верховой езды), кто в обычные спортивные секции, кто и в качестве транспорта куда-нибудь в сельскую местность или на туристические маршруты.

Как правило, к концу испытаний многих рысаков заезжают под седло прямо в тренотделении. Занимаются этим конюхи, наездникам некогда ерундой заниматься. Под седло рысаки идут спокойно. Как правило, дело ограничивается парой минут удивления на морде, когда поверх надетой на спину конструкции — что, в общем-то, уже привычно — усаживается человек.

Конюхи заезжают рысаков под седло не только для собственного удовольствия (хотя и оно имеет место). На ипподроме, кроме стандартных заездов в качалках, существуют специальные заезды: например, заезд «рысью под седлом» или праздничный зимний заезд тандемов «всадник + лыжник». Веселиться на ипподроме всегда любили и умели, пусть даже с некоторым риском для здоровья и жизни.

А на лошадях, уже снятых с испытаний, можно было даже скакать галопом. Но галоп на рысачем тренотделении был всё же удовольствием редким. Потому что рысак — он на то и рысак, чтобы бегать только рысью.

Впрочем, на тот момент галоп интересовал меня не больше, чем какая-нибудь туманность Андромеды в ночных небесах: я вообще не очень умею хотеть недостижимого. Но совершенно не умею не хотеть того, что вполне достижимо.

В данный момент мне было бы вполне достаточно просто посидеть верхом. Хотя бы без седла. Хотя бы просто в деннике…

Но для исполнения этого нехитрого, в общем-то, желания было необходимо совпадение двух факторов: наличие конюха, достаточно лояльного лично ко мне, и наличие у этого именно конюха лошади, заезженной под верх.

Поэтому сам факт моего физического допуска в конюшню ещё ничего не решал. Нужно было правильно оценить ситуацию и выбрать себе покровителя. Однако в текущих обстоятельствах первым пунктом в нашей с Ленкой инструкции по приконюшенному «выживанию» значилось просто «выжить».

Твердя про себя «Крокус, Наяда, Партита, Парафраз», я пробежалась по конюшне, вертя головой в поисках табличек с упомянутыми выше кличками и набора для чистки (щётка и скребница) указанных персонажей. Не нужно было большого ума, чтобы догадаться: все четыре лошади находились на попечении суровой красавицы, и, стало быть, инструменты висят на одной из семи или восьми дверей конюшни. Потому что один конюх имел один набор для чистки — несколько вопреки правилам, согласно которым для каждой лошади полагался свой набор.

Оставалось надеяться, что щётка и скребница будут висеть на двери Крокуса, Наяды, Партиты или Парафраза. Остальных подопечных своей новой начальницы я не знаю, спрашивать боюсь, а схватить чужую щётку и скребницу считается крайней степенью наглости. И если третий конюх на этой конюшне такой же, как та, что укатила тачку, то будущее моё будет ярким, но недолгим.

Щётка и скребница висели на деннике Парафраза. Я схватила инструменты на пару секунд раньше Ленки. Дружба дружбой, но кто не успел…

— Ой, девочки, а может, и моих заодно смахнёте? — ласково пропел, появляясь в коридоре, наш благодетель, молодой человек унылой, но приятной наружности.

«Смахнуть» в данном случае было не вполне корректным термином. «Смахнуть» на местном языке значило чистку лошади до работы. То есть, нужно было стряхнуть с чистой (в целом) шкуры пыль и опилки, расчесать гриву и хвост. Чистить лошадь после работы (а сейчас было уже вполне себе после) — это значило раздирать слипшуюся шерсть по всей площади лошадиного тела, прикладывая весьма значительные физические усилия.

— Я смахну! — немедленно отреагировала Ленка. — Кого? И чем?

— Сейчас-сейчас! Пойдём, я всё покажу! — обрадовался молодой человек и радушным жестом пригласил Ленку следовать за собой.

«Блин», — подумала я. Ленка через плечо украдкой показала мне язык.

Однако менять судьбу было уже поздно. Первый расклад был ясен: Ленка стала девочкой этого молодого человека, и ей было гарантировано вежливое обращение и благодарность. Я стала девочкой той тёти с тачкой. О том, что теперь гарантировано мне, я предпочла пока не думать.

Оставалась маленькая надежда, что мне удастся перескочить под крылышко к третьему конюху, но его (или её) пока не было видно, и вполне возможно, что мне достался ещё не худший вариант…

Косвенным подтверждением тому служил необъяснимый в целом факт абсолютного отсутствия на этом тренотделении девочек.

Я вошла к Парафразу — здоровенному жеребцу караковой масти, прицепила его за недоуздок к решётке денника. В тренотделениях мне пришлось прочно забыть выученные наизусть книжки по теории ухода за лошадьми. Чистили прямо в денниках, а не на развязке в коридоре. И прямо металлической скребницей, а не щёткой. Впрочем, я с трудом представляла себе, как можно почистить вспотевшую до вот такой степени лошадь щёткой.

Её шкура от морды до копыт была как будто покрыта лаком — не для волос, а для мебели. Это был засохший пот. Под воздействием алюминиевой скребницы он неохотно сдирался с шерсти в виде белёсой пыли, которая разлеталась во все стороны, равномерно покрывая собой и лошадь, и меня. С лошади пыль смахивалась щёткой. Со щётки убиралась опять скребницей, скребница выбивалась о каблук собственной обуви. Или об стену.

К завершению четвёртой лошади (Ленка неспешно облизывала вторую, поскольку её покровитель ей больше ничего не приказывал) меня саму уже можно было выжимать. Сматывание бинтов как нельзя лучше подходило для отдыха. Поскольку я всё ещё не знала, где здесь чья лошадь, я первым делом смотала бинты, которые нашла возле денников, «продиктованных» дамой с тачкой. Покончив с ними, для верности смотала все, какие нашла в коридоре.

Бинты использовались для двух целей: некоторым лошадям бинтовали ноги только для работы. По сухому времени года бинты «приходили» обратно сухими и сравнительно чистыми. Можно было просто смотать их в аккуратную колбаску завязками внутрь. На этом тренотделении бинты были разноцветные. Это значило, что по крайней мере «моя» конюх подходит к своей работе крайне серьёзно. Поскольку красить бинты было необязательно, и конюхи делали это сами, у себя дома.

«Домашние» бинты использовались только для отдыха: у некоторых лошадей после работы отекали ноги. Когда я доматывала последний бинт, мимо снова пронеслась…

— Нинуля! — крикнули из тренерской. — А ты Самого-то не видела?

— Сам на поле пошёл, Гайду смотреть, — отозвалась «моя» конюх, которую, видимо, звали Ниной. Схватив с двух денников две сбруи, она крикнула уже в моему адрес:

— Парада и Парафраза под йодистый линимент! Параду смазать подседы синтомицином!

— Партиту «под сухую»? — решила блеснуть смекалкой я: около денника означенной кобылы тоже лежала пара «домашних» бинтов. Из чего становилось ясно, что ей тоже надо бинтовать задние ноги. Но — поскольку указаний насчёт медикаментов не было, её бинтовали без притирок, «под сухую». Около денника Наяды бинтов не было. Стало быть, Наяду в денник не бинтовали.

Нина кивнула и унеслась. Моя квалификация в очередной раз осталась без оценки.

Я мысленно вздохнула и пошла искать в аптечке йодистый линимент и синтомициновую эмульсию.

Йодистый линимент представлял собою коричневую жидкость, которую следовало плеснуть себе на ладонь и, хорошенько смочив ноги лошади, втирать досуха. Руки от этого тоже становились немного коричневыми. Сидя на корточках у задних ног Парада, я усердно трудилась. Сзади, над копытами, там, где даже у лошадей кожица нежная, у Парада были хронические струпья — «подседы». Перечитав к тому времени всю коневодческую литературу, которая обнаружилась в ареале моего обитания, я знала, что у лошадей серой масти проблемы с кожей бывают чаще, чем у других.

Повторив процедуру с линиментом и бинтами на Парафразе, я взялась за метлу. Ленка о чём-то трепалась со своим конюхом. Судя по всему, обоим было весело.

Едва я закончила с подметанием, из тренерской вышел дядя в форме наездника и открыл корыто, где с утра запаривался обеденный овёс. По всей конюшне пронеслось взволнованное фырканье. Лошади развернулись мордами к проходу и приплясывали от нетерпения.

«Каша» из запаренного овса с отрубями, сдобренная отваром льняного семени, пахла умопомрачительно. Наездник молча вручил мне большую кружку — почти ведро — для раздачи корма.

— Кроме Нута и Приза, — сказал он, хотя мне и так было понятно, что эти двое ещё только должны будут сегодня бежать: они стояли в денниках привязанные, в полной сбруе. Что не мешало им волноваться по случаю проходящего без них обеда. Денник Гайды был пуст: Гайда, судя по всему, как раз в данный момент бежала. А начальник тренотделения (за глаза его именовали «Сам») пошёл смотреть на её забег. Я высыпала содержимое кружки в кормушку: вернётся — поест.

— Вас же вроде две было, — сказал наездник, когда я прибежала к корыту в десятый раз. — Давай, зови подружку, а то до завтра возиться будем.

Я понеслась исполнять.

Ленка обреталась в одном из дальних денников и прекрасно проводила время. Конюха с ней уже не было.

— Иди помогать! — сказала я. — А то там уже сердятся!

Ленка поцеловала в нос кобылу (cудя по табличке, её звали Вязь) и, закрыв денник, побежала со мной.

— Я решила, что буду её любить, — сообщила мне Ленка. — А ты уже себе кого-нибудь выбрала?

— Нет ещё, — буркнула я в ответ. — Некогда было.

— В этом тренотделении под седлом ходит Партита, — сообщила подружка доверительным шёпотом. — Мне Володя рассказал. Только его здесь зовут не Володя, а «Молодой». Ещё здесь есть конюх Лариса, и ей помогает её дочка, кроме неё на конюшне постоянных девочек нет. А ту жуткую тётку, которая на нас накричала, зовут…

— Нина, — вздохнула я. — Спасибо, я уже в курсе.