Вечер воскресенья. Особенного, пасхального для нас, католиков. За гостями только что закрылась дверь. Мы с подругой убрали со стола остатки агнца, запеченного с горькими травами, куски кулича (в этом году мы забыли положить в него масло!) и освященные крашеные яйца, которые не удалось завернуть с собой друзьям «на дорожку».

В доме, как после любого праздника, наступила тишина. Мы неспешно сварили кофе и уселись на диван – отдохнуть, наконец, после трех дней подготовки – долгих служб Великого Триденствия, беготни по магазинам, суеты вокруг плиты. Каждая взяла телефон и уткнулась в соцсети…

Беду никогда не ждешь, и она никогда не приходит вовремя. Но в Пасху…

Удар, шок. Мы обмениваемся растерянными взглядами, в них непонимание происходящего. Какие-то слова, которые мы пытаемся найти друг для друга, чтобы справиться с тем, о чем только что прочитали. В конечном счете – просто обнимаемся.

В Пакистане взрыв.

Лахор, Пенджаб, это все еще секунду было таким далеким, «не про нас». Какой-то набор букв, восточная абракадабра. И вдруг, в один миг, все это стало близким – когда мы поняли, что взрыв в парке, при котором погибло 70 человек, был терактом, направленным против христиан.

Христиан, мирно праздновавших Пасху в парке Гульшан-и-Икбал. Об этом не упомянули в новостях по Первому каналу – просто «теракт в Пакистане, погибли женщины и дети».

Но именно этот факт сделал для нас трагедию – «нашей» трагедией, общей с пакистанцами бедой. Можно сколько угодно обвинять в лицемерии и ханжестве тех, кто живо и горячо реагирует на одни беды мира (например, взрывы в Париже и Брюсселе) и слабо откликается сердцем на другие (например, недавний взрыв в Ираке). Но в этом нет ничего удивительного или вопиющего и уж тем более лицемерного, – так устроена человеческая психика. Она защищается от эмоциональных перегрузок, и если человек не может идентифицировать себя с жертвами теракта, если у него с ними нет общего культурного или иного контекста, то он и не ощутит горячего сочувствия к ним. Это нормально, и не стоит его за это судить. Все мы не святые, ближних бы любить так, чтобы не было за это стыдно, куда уж дальних…

Но в этот момент мы очень даже могли. Мы были христианками, и где-то там далеко светлый праздник Пасхи для наших братьев и сестер и их маленьких детей обернулся настоящим кошмаром. Они праздновали победу над адом, но ад разверзся прямо у них под ногами.

Мы с подругой сидели во внезапно ставшей очень неуютной темноте и думали, что вот мы здесь, в относительной безопасности: посещаем мессы, красим пресловутые яйца и красиво оформляем пасхальные корзинки. Свободно исповедуем свою веру и, в сущности, не знаем страха. Нам никогда не приходилось отстаивать свое право носить крест.

А для кого-то на другом конце континента исповедание христианской веры сопряжено с ежедневной смертельной опасностью. С остракизмом. С риском подвергнуться избиениям и пыткам каждый день. С тем, чтобы взлететь на воздух каждый раз, когда ты идешь в церковь.

И это вовсе не просто и приятно для них там — быть христианами. Как это не было просто и приятно для христиан времен Диоклетиановых гонений. Как это не было просто для самого Христа, когда он вышел на проповедь. Когда принял мученическую смерть.

Христианство с самого дня его основания не было безопасной и уютной верой. Оно никогда ей не было, и когда об этом, в сущности, вспоминать, как не на Пасху?

«Новомученики» — пришло нам обеим в голову одновременно. Эти люди не побоялись выйти с радостью, которая наполняла их сердца в пасхальное Воскресенье, друг к другу, поздравить своих братьев и сестер по вере, принести им благую весть.

«Христос Воскрес!» — «Сегодня и всегда!»

Я вспомнила Страстную пятницу, когда я стояла в храме, обливаясь слезами (тихонько, чтобы не смутить никого) и думала, что вот сейчас вся эта процессия поклонения Кресту такая торжественная — хор, орган, священнослужители в белым с золотом одеждах, бесконечная вереница людей, которые целуют ноги Спасителю.

А тогда, в 33 году нашей эры, не было ничего этого, была лишь облитая жарой гора, три креста, глумящиеся стражники, губка с уксусом, удар копьем меж ребер, три рыдающих Марии и Иоанн. Разбежавшиеся ученики, отрекшийся Петр, позорная казнь. Торопливое, перед шаббатом, захоронение. Ничего торжественного, и отвернувшийся в тот день от Христа мир.

Стоит на минутку только представить себе это отчетливо, без пышности церковного обряда, как становится невероятно горько и тускло на душе.

И сегодня нам напоминают о том, что ничего не изменилось. Таким вот жестоким, изуверским способом. Стараясь напугать, заставить отречься. Не понимая, что сотворяют новых мучеников, что обновляют в тех христианах, которые с ужасом наблюдают за происходящим, данные ими некогда обеты. Делают еще более живыми для всех нас слова Евангелия. По крайней мере я на это надеюсь.

Христианство началось с жертвы. И никакие пасхальные куличи и яйца, никакая праздничная мишура не смогут отменить этого простого и страшного факта.

Радости Воскресения предшествовала горечь Пятницы.

В Страстную пятницу этого года произошло еще кое-что, что вкупе с информацией о теракте в Пакистане делает эту Пасху для католиков как никогда горькой.

25 марта в Йемене боевики ИГИЛ (организация, запрещенная на территории РФ, — прим. ред.) распяли отца Тома Ажанналила, священника, похищенного ранее при нападении на приют сестер Матери Терезы. Тогда погибло четыре монахини, а отца Тома террористы забрали прямо из часовни, где он в это время молился*.

Я все думала во время служб Великого Триденствия, что же это за отец Том, которого отдельно поминают в молитве с алтаря наши священники…

Господи, Господи… Если пойду долиной смертной тени, то не убоюсь зла, потому что Ты со мной…

Я знаю мало молитв наизусть, только обязательные, и ни одного псалма. А надо бы выучить, внезапно подумала я, ведь теперь никогда не знаешь, когда и где окажешься без молитвенника, только с тем, что от христианства осядет в голове и сердце…

Я вспоминаю недавнюю встречу папы и патриарха — она была посвящена именно гонениям на христиан на Востоке. Они протянули друг другу руку помощи и поддержки.

У нас в церкви в большие праздники во время чтения «Отче наш» верующие иногда берутся за руки, образуя живую цепь. Так было и на это Пасху.

И я думаю, что нам как никогда надо сегодня держаться друг за друга, быть вместе в общей молитве, которой должен быть каждый день христианина. Да, вот так, просто, в повседневности. За моими красивыми словами скрывается лишь призыв не осуждать друг друга, не разобщаться, творить добро, где видишь для этого возможности, противостоять злу, не искать соринок, выкорчевывать бревна. Любить. Носить бремена друг друга.

Ведь внешний мир самым жестоким образом доказывает нам, что мы подлинно братья и сестры во Христе. В последнее время – устрашающе часто.

И пусть никто и ничто не сможет погасить в наших сердцах пасхальный огонь и поселить вместо него страх.

*Салезианская община, к которой принадлежал отец Том Ажанналил, пока не подтверждает факта его гибели и просит молиться за него как за живого, несмотря на то, что епископ Вены во время пасхальной мессы передал прихожанам трагическое известие о его мученической смерти. Салезианцы утверждают, что надежда все еще есть.