Странный страшный Босх

О творчестве Еруна Антонисона ван Акена, более известного как Иероним Босх, зрители давно составили определенное мнение: «Он страшный». Странный, страшный — порешили и забыли. Вспомнили, когда на сцену искусства ярко ворвался Сальвадор Дали.

Посмотрев долго на сальвадоровских коников и слоников, зрители почесали в затылке и сказали: «А, это почти как Босх!». Так у странного художника появилась репутация «предтечи сюрреализма». Может ли такое быть? Давайте разбираться.

Мы с вами настолько привыкли к реалистическому искусству, что по привычке считаем: каждый художник стремится нарисовать мир «как живой», «как есть». Между тем, многие века это было не так.

Возьмем, к примеру, Средневековье. От средневекового искусства, помимо самого искусства, требовалось еще быть поучительным, почти обязательно — иносказательным. Как это реализовывалось в притчах, мы неплохо представляем. А что вы знаете, например, о таком жанре, как европейский «Бестиарий», он же в Древней Руси — «Физиолог»? Судя по названию, вроде бы про животных, но КАК про животных.

Помните, в богослужении есть такое песнопение: «обновится, ярко орля, юность твоя»? Знаете, о чем это? О средневековом представлении, что орел время от времени обновляется. Якобы у старых орлов когти становятся такими длинными, что они не могут ходить, а перья — такими тяжелыми, что они почти не могут летать. И тогда орел поднимается в воздух и из последних сил летит к солнцу. Солнце сжигает все лишнее, и переживший испытания орел возвращается на землю молодым и здоровым. И это — всего лишь обычный рассказ, в «Физиологе» таких много.

Средневековое искусство, как видите, иносказательно. Оно во всем готово видеть притчу.

Да что там притчи — текст Священного Писания средневековая риторика готова была толковать в трех-четырех смыслах, понимая одни и те же строчки то буквально, то как аллегорию, то как мораль, то как символ. Когда средневековую риторику благополучно унаследовало барокко, русские риторы XVII столетия так исписывали целые книги: толкуя отрывок Писания, который читался за литургией во всех четырех смыслах по очереди. Почитайте, например, проповеди Симеона Полоцкого — к концу такой «лекции» мозг аккуратно заворачивается трубочкой — а современникам это было почти привычно.

Иносказательно-символическая манера понимать текст и иллюстрации благополучно пережила Средние века. Французские, а затем и русские комедиографы времен классицизма успешно делили своих отрицательных персонажей «по страстям», чтобы в каждом обличать не более одной. Уродцы получались не очень жизненные, однако считалось, что так понятнее читателю. В начале XVIII столетия в Амстердаме по заказу Петра I была выпущена забавная книжица Simbola et Emblemata. Из многочисленных приведенных там рисунков (с символическим толкованием) дворяне набирали себе гербы. А в самом конце века Франсиско Гойя гравировал свои «Капричос».

Пик всяких игр с аллегориями в России — это барокко. Ведь мир для книжника этого времени — большая головоломка, где можно поиграть с числами и понятиями. Десять заповедей, семь смертных грехов, пять чувств — по большому счету, мир — это схема. В итоге то, что раньше изображалось на иконах Страшного Суда и развивалось в европейских вариациях «Плясок смерти», превратилось вот в такое изображение. Да, это икона. И такое бывает.

Итак, мир — это аллегория, и художник, смешавший на своем полотне символических и реальных персонажей, когда-то считался не недоразумением, а искусным ритором. Теперь снова смотрим на Босха.

«Мир подобен стогу сена, — гласит голландская пословица, — и каждый унесет, сколько сможет». Однако художник, как видим, бытовой сценой не удовлетворился и снова изобразил нам полную классификацию грехов. На вершине стога милуется парочка, недолжные помыслы им на ухо подсказывает бес. Жадные монахини тащут сено из подножия стога, на них взирает толстый монах и гордые власти, считающие, что все вокруг и так принадлежит им… Желающий разгадывать загадки может задержаться у картины дольше и прочитать аллегорию до конца. В целом получится классификация, в чем-то подобная лабиринту, который выше. А сам стог? Он здесь почти ни при чем, это просто бытовой пример, облегчающий зрителю усвоение морали. Да, кстати, подобные примеры в то время называли экзамплями и собирали в специальные сборники, которые использовались во время написания проповедей.

Что до самой известной картины Босха — «Сада земных наслаждений» — поверьте, принцип там тот же, просто не все средневековые аллегории мы сейчас помним.

Вот так, запутанно, но логично, перед нами просто усложненная аллегория, риторическая загадка. Никаких видений, никакого измененного сознания. В конце концов, это вам не Сальвадор Дали.