Рядом с апостолом

Посвящается Т. Божок

Она живет рядом с апостолом Андреем.

Вернее, рядом с храмом, который когда-то он основал. Теперь над тем древним тайным алтарем, вырубленным в горах, построен другой, новый. И она любит этот новый храм, но во сне часто видит тот, таинственный, первый.

Когда нет служб, она любит дежурить здесь и молиться. Любит открывать храм туристам и смотреть внимательно, выискивая те сердца, что здесь откроются Богу. Это ее послушание и ее жизнь.

Люди приходят. Она открывает храм и молится тихо в дальнем углу. И часто, очень часто, пришедшие в храм начинают рассказывать ей о своих бедах, потому что без бед они не добираются сюда.

Или если добираются, то быстро уезжают, поставив галочку в воображаемой туристической книжке, которая позволяет сказать: «Да, мы там были…».

И, напрягши память, добавить: «Да, очень древний храм…».

Но она любит тех, кого призвал Господь. Так она называет людей, которые пришли сюда для утешения в несчастьях.

Она ждет их и слушает, если они захотят говорить, и говорит, если они захотят слушать.

«Ах, как тяжела жизнь людей в миру!» — думает она.

***

Вот женщина, от которой муж ушел. Интеллигентная и уверенная учительница биологии вдруг потеряла почву под ногами. Ведь вот как бывает: прожили всю жизнь, и хорошо прожили, уж и пенсия близко — и вдруг. Нашел себе молодую продавщицу. Она почему-то именно на продавщице делает акцент в своем рассказе. Как будто если бы он ушел к девушке-кандидату наук, она смогла бы понять и простить.

Женщина неожиданно для себя самой рассказывает ей все то, что с ужасом и стыдом скрывала. И плачет.

А дежурная монахиня плачет вместе с ней.

Женщина жалеет себя и, рассказывая подробности, все больше видит себя хорошей и незаслуженно обиженной.

Ей приятно и даже лестно, что строгая пожилая монахиня плачет с ней и о ней.

В конце концов, наплакавшись, она чувствует облегчение. И, положив пятьсот рублей в ящик для пожертвований, растроганная своим благородством и стойкостью в тяжелой жизни, уходит.

А дежурная монахиня еще долго молится в дальнем приделе храма. И плачет.

Плачет она о той женщине и еще больше — об ее муже. Ведь душа его погибает.

Ах, как тяжела и опасна жизнь людей в миру.

***

Вот мужчина мнется, не знает, как бы поговорить. А, видно, хочет.

И монахиня ждет, а когда он, наконец, решается, то слушает со вниманием.

Его речь вроде такая литературно-правильная, а мысли путаные. Здесь и знаменитое интеллигентское про то, что «до Бога наши перегородки не доходят», и что «Бог у него в душе», и что однажды он чувствовал что-то такое, совершенно неземное, что безусловно убедило его в загробной жизни и что там хорошо. Он мучается, потому что сам не знает, к чему ведет. И от мучений душевных потеет и вытирает шею платком.

А она, худая и высокая, смотрит на него, и как будто бы и не на него, а куда-то выше. И молчит. И слушает внимательно. И только едва заметно шевелит губами.

А он сворачивает на любимую тему — про плохих попов. Мол, уж очень много и алчных, и грубых, и не скрывающих собственную грешную жизнь.

И она соглашается, что да, много таких. И алчных много. И грубых. И грешных.

Кивает. И не спрашивает, откуда этот полный мужчина, храм не посещающий вовсе, знает столько ужасных священников.

Нет, она не спрашивает. Кивает и шевелит губами.

И вдруг мужчина, в очередной раз протерев шею, начинает плакать. И ругать себя за свою мерзкую жизнь. Он так и говорит: «мерзкая». И что он уже много лет грешит и как… И он начинает перечислять свои грехи, которых и правда много, но не больше, чем у всех людей… и он жалуется ей на самого себя.

А она говорит: «Вам надо завтра бы прийти, отцу Валентину рассказать».

И добавляет: «Он хороший. Очень добрый, он поймет. Ведь в миру так трудно жить…».

И мужчина соглашается. И говорит, что придет.

Придет ли? Она будет молиться, чтобы пришел. Сможет ли — неизвестно. Всякое бывает.

Ведь жизнь в миру тяжела и опасна.

***

К ней приходим и мы. И молимся вместе о душе нашей новопреставленной дочки Сони. Мы стоим у Распятия, а она там, где всегда, но я чувствую, что она рядом с нами. И когда лития заканчивается, она подходит к нам и рассказывает про древний храм, про то, что хоть священник их часто болеет, они с сестрами молятся сами. И что совсем рядом здесь, вот на этом самом месте, когда-то стоял апостол Андрей. И когда она говорит, то смотрит на Таню, мою младшую дочку. И та доверчиво смотрит на нее.

— Я все свечи зажгла перед той иконой… — вдруг признается ей Таня.

— Это хорошо, пусть горят. Когда мы молимся, то тепло свечей быстрее уносит наши молитвы к Богу. Но ты сама ведь как солнышко, твои молитвы теплые… Каждый человек должен быть как теплый луч, понимаешь? Без света в миру трудно жить…

Таня кивает. Чуть позже, выйдя из храма и вспоминая эту пожилую женщину, одетую в черную одежду, эту монахиню с огромными серыми глазами, которые смотрят глубоко в душу, Таня скажет:

— Был плохой день, а стал хороший.

И мы не спросим, почему она так сказала. Все ясно. Стало светлее.

Мы тоже надеемся вернуться сюда. Может быть, в ближайшие выходные.

И встретиться с ней. С той женщиной, что живет рядом с апостолом Андреем.