— Не хочу Чебурашку, — вопит Маша. — Не хочу Карлсона! Хочу «Щенячий патруль».

— Да твой щенячий патруль — сплошная ложь! — злюсь я. — В жизни не бывает, чтобы было столько суперспособностей, чтобы все всегда выигрывали.

Но Маша смотрит и хохочет над шалостями щенка Маршала. Смотрит «Машу и медведя» и хохочет над шалостями Маши. Смотрит «Врумиз» и хохочет над дурачком Банги и толстым Пити. Я пыталась запрещать, но она смотрела у бабушек. И… ничего страшного не случилось. Мой ребенок не испортился. А смеху было столько! А радости!

Я начинала ее приобщение к мультипликации со старых добрых советских мультфильмов. Скучно ерзая на стуле, Машенька не засмеялась ни разу. А над чем?

Тревожные, вонзающиеся в уши своей взвинченностью нотки клавесина, знаменующие начало мультфильма «Винни-Пух», в котором никто из персонажей не улыбается и все, кроме толстяка, страдают депрессией? Этот мультфильм великолепен своей психологией, но — для взрослых.

В советских мультиках нет детей. Там — маленькие взрослые, решающие взрослые проблемы. Ребенок не должен строить детскую площадку и очищать озеро (Крокодил Гена), не должен решать проблемы добычи еды и защиты жизни (Котенок Гав), да и хорошо отрепетированный навык выносить мусорное ведро, печь пироги и поливать цветы тоже под большим вопросом, если речь идет о девочке, которой в этом возрасте положено играть с подружками в резиночку во дворе (Наташка из «Домовенка Кузи»).

Взрослые, как правило, этим детям не союзники, а те, кто отбирает радость. У Наташи отнимают волшебный сундучок (метафора радости и детства), у дяди Федора — кота (я не могу себе представить степень черствости человека, который может сказать: «А какая от кота польза?», если он не видит этой очевидной пользы в виде радости и общения), у Малыша в «Карлсоне» — собаку и кино, а в «Котенке Гаве» — трудно представить — даже собственное имя у щенка. Никто его не звал, потому что он никому не нужен. Ребенок в СССР в качестве «ребенка» действительно был никому не нужен, он должен был сразу стать маленьким взрослым, и вся система образования, начиная с яслей, была нацелена на это. Неслучайно Федьку зовут не Федькой, а дядей Федором, в его случае перелом уже произошел — он уже стал маленьким взрослым, настолько взрослым, что смог сам уйти из дома и автономно существовать.

А вспомните «Когда зажигаются елки»: «Терпеть надо! Не маленький!» — говорит один ребенок (Медвежонок) другому ребенку (Зайчику). Говорит, когда зайчик смеется от щекотки. Все чувства советский ребенок должен был держать в себе! И в первую очередь — радость.

Ну да, в «Щенячьем патруле» герои нереалистичные. А разве в советских мультфильмах — реалистичные? Ведь не было таких детей, которые только и мечтали класть кирпичи до вечера («Песенка мышонка»), делали уроки, не глядя в телевизор («Попугай Кеша»), выстраивались в очереди на прививки («Бегемот, который боялся прививок»). В последнем мультфильме вообще использован запрещенный прием: в очереди сидят только взрослые «разумные» дети, после чего у ребенка должно создаться впечатление, будто он ОДИН боится прививок (один, понимаете, а не ВСЕ!). В советских мультиках широко использовались все те приемы, которые сегодня признаны запрещенными в родительской практике общения с детьми: стыдить, запрещать плакать и проявлять чувства, сравнивать с другими.

Дети с этим отъемом радости и чувств боролись, как могли. Зная основы детской психологии, легко проследить возникновение у ребенка внутреннего конфликта, когда его внутреннего Ребенка — шалящего, делающего ошибки, протестующего, желающего «запретного» (лакомств, например) — считали стыдным, должны были уничтожить. Считать часть себя плохим — это очень тяжело. Но нельзя убить эту часть себя, и она в той или иной форме возвращалась. Детские писатели и сценаристы очень хорошо показали ее отделение в мультфильмах. Я думаю, что Карлсон психологически — это часть личности Малыша, та часть, которой взрослые люди вокруг него (родители и няня) существовать запрещали, поэтому Малыш был вынужден просто отделить ее от себя. Кто нашалил? Малыш? Нет. Малыш хороший. Шалят плохие. Карлсон нашалил. А Малыш Карлсона любит. Он продолжает любить ту «плохую» часть себя, просто она существует уже отдельно. Вот так он решил этот внутренний конфликт.

Поэтому неслучайна одна важная деталь: стоит взрослым людям появиться в комнате Малыша — как Карлсон чудом исчезает. Разумеется, Малыш тут же превращается в «маленького взрослого человечка», который должен делать уроки, подтянуть штаны и вообще вести себя как полагается.

Домовенок Кузя у Наташки, думаю, то же начало — детское, шалящее, отделенное от ставшей строгой и одинокой Наташки. Кузенька тоже внезапно «умирает» с появлением в комнате взрослых.

Чебурашка. Очень интересный персонаж. Примечателен он тем, что символизирует ребенка, оказавшегося в мире взрослых, которые не уверены в себе и потеряны, то есть сами как дети, но только без свойственной детям радости и уверенности в себе. И они не знают, что с этим ребенком (Чебурашкой) делать! Он для них — неизвестное существо. Практически как для многих наших родителей из 90-х. Они не знают, как дальше жить, они не нашли себя и даже друзьями-то обзавестись не сумели, куда уж им воспитывать детей. А ведь тот, кто психологически не был ребенком, не прожил эту часть себя, в дальнейшем не сможет адаптироваться к миру и чувствовать себя защищенным… Чебурашка в их мире одинок и не нужен, лишний пазл. Потому что они и сами ощущают себя лишними.

Образов отделенного от «правильного и удобного ребенка» шалящего дитяти в советских мультиках и сказках очень много. Капризничает и балуется не Верочка, а обезьянка Анфиса; Попугай Кеша — альтер эго правильного мальчика Вовки, который только и делает, что учит уроки и даже не смотрит телевизор; мыши и кот Леопольд — из той же серии. Задача у этих мультиков вроде бы была в том, чтобы советские дети стали такими, как Вова, и не стали такими, как Кеша. А происходило ровно наоборот! Ну кто помнит серенького мальчика Вову? Кто помнит унывающего Гену? Все помнят Шапокляк! Анфиску! Карлсона! Кузю! Мышей! Котенка Гава! Кешу!

Сценаристы и писатели заложили в мультфильмы вовсе не воспитательный оттенок «будьте собранными, ребята, а не как эти», а напротив — крик души детей, потерявших детство и радость. Какой образ семьи мы видим в советских мультиках? Часто это семьи «однодетные», где замотанные родители с утра до ночи трудятся на предприятии, а ребенок предоставлен сам себе и часто обслуживает дом, при этом без надежды получить хоть каплю внимания и теплоты от родителей. Вспомним, например, фразу мамы дяди Федора: «Я так устаю на работе, что даже телевизор нет сил смотреть». А мама Наташи в мультике «Домовенок Кузя»: единственное, что мы слышим от нее — сухое «умница, дочка», лишенное теплоты искренней похвалы. На второго ребенка нет ни сил, ни времени, ни желания, да и первый смотрится как часть советского интерьера в стиле «положено иметь», будто не с желанием его «заводили», а потому что у всех сервант и у нас сервант, у всех ребенок и у нас ребенок. Или, напротив — поздний единственный и перелюбленный.

Вместо целостной личности, где внутренний Ребенок проявляет себя в творчестве, а внутренний Взрослый выбирает, где это творчество проявлять, советское общество воспитывало человека с гигантским внутренним Родителем, который блокировал самостоятельные решения страхом выпасть из повестки дня партии, социума, собственных родителей. Для партии и государства живая творческая свободная энергия ребенка — угроза, которую надо запереть в клетку.

Очень мало в советских мультфильмах встречается зрелых личностей, где все три компонента — Взрослый, Родитель и Ребенок, уравновешены и не находятся в состоянии конфликта. Почти все персонажи находятся в роли Родителя или Ребенка, и отрицательными оказываются те, которые проявляют свободный образ жизни и мыслей, — символы Ребенка.

И поэтому многие популярные советские мультики очень-очень грустные. Мой ребенок их смотреть не хочет, а я — не могу. Мне грустно.

Есть, конечно, в этом ряду счастливые исключения: мультфильмы про Львенка и Черепаху, про Ежика и Медвежонка, про Лисенка и так далее. Но это уже совсем другая история — история спасения советского ребенка через авторов, которые умели говорить с ним на одном языке. И, как правило, эти мультики тоже грустные. Когда Ежик искал свой кораблик («Осенние кораблики») — тоже хотелось плакать от того, что никто-никто его не понимает, он одинок в мире взрослых, забывших мечты и желания, кроме естественных потребностей поспать и наесться.

Что же касается современных мультфильмов, где герои шалят на полную катушку и ведут себя эгоистично, — мне кажется, так проживается ребенком невозможность сделать то же в жизни, и это неплохо. Главное, чтобы эти эмоции не стали для него самыми яркими в жизни. А «Врумиз», «Маша и медведь» и «Щенячий патруль» воспитывают куда лучше советских мультфильмов. Потому что делают это через радость, смех и через то, что герои — на одной волне с ребенком. Герои — настоящие дети! А дети эгоистичны. Но именно дети не боятся собственных ошибок и часто начинают вести себя альтруистично по собственной воле, а не по принуждению «сверху», как в советских мультфильмах.

Это зрелище, поверьте, куда лучше, чем убитый горем ослик Иа, у которого каждый день хуже предыдущего, и потеря хвоста знаменует, в общем-то, потерю себя. Ослик Иа потерял вовсе не хвост, он потерял внутреннего Ребенка — того, кто любим, кто радуется, кто смеется, творит и имеет опору в самом себе. И не боится ошибок. А иначе от лужи и не отойдешь.

Желаю вам не терять собственный хвост и радоваться!