Недавно у меня случился небольшой юбилей в отношениях с одним книжным интернет-магазином. Как хороший возлюбленный, он напомнил о дате сам. Ни о чем не подозревая, я случайно заглянула в список заказанных книг. И увидела цифру. Пятьсот пятьдесят. «Ой», — подумала я. И обратила свой взор еще ниже. И узнала, что сумма прикупленных мною за несколько лет книг превышает сумму, которую мы выручили от продажи нашего автомобиля Вольво. В полтора раза. «Ой-ой», — подумала я. Да, эта машина была немногим меня моложе. Но все же. А ведь есть другие интернет-магазины. Вон тот и вон этот. А есть спонтанные магазинчики, лавки и лавочки, возникающие на пути. А есть букинисты. А есть… В общем, вы понимаете. Это уже диагностическая область. Это филология.

Прошлой весной нам пришлось купить книжкам новый шкаф, потому что первый был занят и максимально уплотнен уже давно, а книги тем временем распространились на комод и журнальный столик. И там, и там они лежали примерно в шесть стопок, которые неуклонно росли вверх. Остальные вещи класть было некуда. К этой весне новый шкаф из 25 полок был занят. Я снова раздумываю над расширением пространства.

Поскольку мы живем вдалеке от родных и друзей, единственным свидетелем книжной экспансии во всей ее полноте стал муж.

Он удивлялся. Недоумевал. Негодовал. Задавал риторические вопросы. Взывал к здравому смыслу. Потом стал добродушно смеяться. Потому что это такое дело — у кого-то глаза серые, кто-то левша, а Катя покупает книги, и с этим ничего не поделаешь. К тому же есть очевидный плюс (он же — мой главный аргумент): Катя не просит шубу и спа-салон.

Катя просит: переиздание такого-то года. С иллюстрациями вот этого художника. В переводе того великого переводчика. То, что издано на русском впервые. То, что задевает тему ее пристального гуманистического или художественного интереса. То, что будут читать наши дети. То, что читали мы. То, что выпустили с этим прекрасным оформлением и в тканевой обложке. То, что соответствует представлениям об идеальной книге. И так далее, список бесконечен.

Я не помню, сколько «Королевских считалок» я подарила. Не помню, скольким друзьям говорила о том, что без «Баллады о маленьком буксире» с Олейниковскими иллюстрации мальчишеское детство может сильно потерять в красоте. Кстати, за это издание муж простил и понял Бродского. Все потому, что он в прошлом моряк, а в еще более далеком прошлом — мальчишка с морской мечтой.

Помню, моя подруга Оля стоически сопротивлялась и говорила, что ее девятимесячный сын Пашка предпочитает сейчас картонные книжки, поэтому если я найду Бродского в картоне, то она запросто… Но и Оля сдалась.

Помню, как я завела себе экслибрис. То есть, натуральную такую печать «из библиотеки Кати Самсоновой». Тогда еще Самсоновой. Потом я решила, что это нескромно, и упразднила традицию ставить эти печати. Но мне все же тревожно, когда некоторых книг нет дома. Мне ведь может захотеться срочно перечитать что-то под вечер. Я же не засну! Поэтому некоторые книги у меня есть в двух экземплярах. Один, чтобы давать читать, а другой — чтобы не давать! Например, «Нестрашный мир» Марии Беркович. Я б и третий заказала, не знаю, зачем. Это как сохранить исчезающий вид красоты, наверное.

Помню, как я шла от плиты к столу, остановилась посреди комнаты и сказала вслух: «У нас хоть Зощенко в доме есть?». Дело в том, что вся семейная библиотека классики осталась у мамы, и я постепенно закупаю ее заново… И вот мысль об отсутствии Зощенко в доме навевает на меня некоторый культурный ужас.

Помню, как мне было шестнадцать, и в детской библиотеке им. Гайдара я впервые взяла в руки сборник Бродского. Как и полагается, меня тут же настигла любовь. Драма заключалась в том, что в магазинах в те времена Бродского можно было найти только в небольших сборничках Азбуки-классики в мягком переплете. Это совершенно не соответствовало масштабу охвативших меня чувств. А библиотечное издание «Пушкинского фонда» — соответствовало. Как говорил современник классика, «любая мысль влюбленного бедняка преступна». И я удерживала библиотечную книгу в заложниках пять лет! Мне звонили. Я обещала и уклонялась. Это осталось бы на моей совести, если бы не совесть моей мамы. Мама вернула Бродского в библиотеку. Скорбь утраты одолевала меня, но я смирилась и несколько позже завела свой экземпляр легально.

Помню, как мне взбрело в голову искать шеститомник про Муми-троллей, 91 года, издательства «Имидж». Потому что это книги нашего детства, каноническое издание, не то что какой-то трехтомник 93-го, а у меня из шести томов всего два. И все равно, что у меня есть при этом «Все о Муми-троллях» энциклопедического формата. Мне нужен шеститомник. И я его нашла. Во Владикавказе! Ух-ха-ха, это была победа! Книжки пришли ровно в мой день рождения, я написала об этом с почты продавцу, он обрадовался и сказал — поздравляем именинника. В смысле — того ребенка, которому я их заказала. А тот ребенок и именинник была я, и исполнялось мне 27 годиков. Но я вовсе не считаю, что чтобы читать про Муми-троллей, надо быть ребенком. Может быть, взрослым эта книга даже нужнее.

Вообще, это такой знак качественной детской литературы — то, что взрослый может ее читать и радоваться, и проникаться. То есть, если стихи в детской книге такие, что хочется посмеяться, похлопать себя по бокам и рассказать кому-нибудь из друзей, то книгу можно смело брать детям. Это, например, Бородицкая, Яснов и Кружков такие. А бывает, как у Бел Кауфман: «Такую муру я бы и собаке не дал читать».

Кстати, Бел Кауфман у нас не переиздавали, кажется, шесть лет. А быть педагогом и работать в школе, не читая ее, — это, по-моему, малореально. О, бессмертное «И пусть это вдохновит вас на подвиг!», скольких из нас ты вдохновило и еще вдохновишь! В общем, я заказывала себе букинистическое издание «Вверх по лестнице, ведущей вниз» откуда-то из Саратова, а потом, когда «Белая Ворона» таки взялась за новое издание, то я купила и его тоже.

Потому что вдруг оно пропадет снова? И где его можно будет достать? Представляете, каково это — шесть лет ты хочешь перечитать книгу, но не можешь, потому что ее нигде нет. Или десять лет. А!

Наверное, для филолога это одно из самых мучительных состояний — ожидание перевода, переиздания и так далее. Вот закончится тираж, и что? И где мы возьмем наших любимых и драгоценных?

А если возьмем, то вдруг нам придется терпеть ужасное оформление? Потому что некоторые издательства оформляют книги так, как будто они ненавидят книжное дело и литературу в целом.

Помню, как приобрести «Географ глобус пропил» значило смириться с тем, что в доме будет стоять ярко-желтая книга, на которой изображен человек в плаще без головы. При этом через плащ насквозь проходит кот! Без всяких на то оснований! Таким незатейливым фотошопчиком. Ну, ребята, как бы нам украсить книгу? А давайте плащ будет пронзать кот, м? Отлично, принято.

В общем, книги — это моя слабость.

В ней также успевает проявиться широта натуры увлеченного человека. Например, я могу приметить себе «Моби Дика» за четыре тысячи, и я же могу пойти на барахолку, прикупить там толстовочку за триста пятьдесят рублей и щеголять в ней как ни в чем ни бывало.

И магазин уже все понял на этот счет, и вычислил своего, и дал мне все возможные свои скидки. И вообще, он ведет себя как добродушный торговец на южном рынке. Если товары положить в корзину, и они будут лежать там некоторое время, он начинает снижать цену. «Эй, слушай, дарагой, вазми хороший книга! Всэм по тыща чэтырэста, тибэ за тыща двэсти! Стой, ладно, за тыща. Не хочешь тыща, эй, нэ уходи, хароший, давай за васэмсот. Гляди, какой атличный книга, ни у кого нет такой книга за такая цэна, бэри, обижаешь, а! Гдэ еще такой найдешь?».

И я сдаюсь.

Оля говорит, он разводит меня на деньги. Я отвечаю: «Не говори так! Он мой дру-у-уг!».

Вы понимаете, да? Это филология. Это любовь к слову. И немного — диагноз.