Личное. Спрашивают, ЧТО сказать матери, у которой погибли дети — не обязательно в пламени торгово-развлекательного центра? КАК сказать, если все слова кажутся ложью и бессмыслицей? Просто. С любовью, участием, желая искренно РАЗДЕЛИТЬ это горе. Бывает, что эти слова должны быть жесткими, потому что женский вой, истерика, способны убить еще живых, а надо быть собранной — ради других, тех, кто рядом, и кому тоже тяжело. Нельзя позволить себе распуститься, поэтому, бывает, что надо сказать что-то твердо, жестко. Но если это сказано искренно, с любовью, человек почувствует твою любовь, а строгость поможет ему собраться. Потому что впадать в кликушество губительно — и для тебя, каким бы сладостным и спасительным это ни казалось, и для окружающих. Всем тяжело, даже тем, кто не показывает это слезами — держится.

Помню, когда у меня погиб старший сын, Петя, неожиданно, нежданно, и это внезапный удар жуткой силы, такой, что и дышать трудно, и в глазах темнеет, и слова молитвы вылетают из головы, ты не можешь сосредоточиться, чтобы молиться, и только думаешь, как прожить еще миг — ведь есть люди, за которых ты отвечаешь: старенькие родители, младший сын… Так вот, одна пожилая родственница, помню, мне тогда внешне черство сказала: «Бог дал, Бог взял его… Одного взял… Но ведь другого оставил». И в этой жесткости не было жестокости, которая бывает в других, казалось бы, более уместных и вежливых словах. Потому что за этой жесткостью стояла правда, я ее почувствовала, и была любовь ко мне. Эти слова оказались нужнее, правильнее, чем всякое там: «Ой, Маша, да как же так! Такой хороший мальчик был Петя». Как будто я сама не знала, КАКОЙ он был, мой Петя! Как будто мое сердце не разрушалось от того, КАК ТАКОЕ МОГЛО СЛУЧИТЬСЯ? И это разрушение моего мира, моего сердца было сильнее их вежливо-участливого недоумения, и это ставило преграду между нами.

Поэтому, когда меня сегодня спросила читательница, ЧТО говорить близким, я ответила: «Не знаю!». По обстоятельствам, как подскажет сердце. Кого-то можно обнять. У нас в районе несколько лет назад в новогоднюю ночь обкурившийся водитель сбил 14-летнего мальчика, друга моего младшего сына. Все были потрясены, мой сын, уже имевший опыт потерь (отец, старший брат), все время повторял: «Гаррис был такой хороший!». А мама Гарриса все время, по-моему, больше месяца, выходила и стояла у столба на переходе, где все произошло. Я тогда не знала Олю, она на самом деле невероятно сильная женщина, но горе ее было так велико, что она не могла не выходить туда и не стоять у места гибели. И однажды я не выдержала, бросила свои сумки, подошла к ней и обняла. И мы стояли вдвоем, и она меня подпустила, и я чувствовала, что в ней все тает…

Что говорить тем, у кого погиб ребенок? Правду. Что на свете нет слов, соизмеримых с этим горем. Что любые слова кажутся мелкими и неправдой по сравнению с этим. А правда в том, что я понимаю, как тебе тяжело, и я с тобой. Сейчас с тобой. Потому что сейчас нужно это — быть рядом, как близким, потому что мы люди, и я могу РАЗДЕЛИТЬ твое горе. Принять часть его в свое сердце. Но если ты так сказал, это горе и надо РАЗДЕЛИТЬ — выслушивая бесконечные, повторяющиеся разговоры, или просто сидеть рядом и молчать, или утешить, когда заплачут, но не поддерживать истерики, не подталкивать к разговорам, как все вокруг подло и зло правит всем, не раскачивать с трудом стоящего на ногах — дайте ему опору в любви, в ненависти он ее не найдет! Человек, на которого обрушился удар такой силы, может некоторое время держаться, даже быть перевозбужденным, что-то делать, куда-то ходить, но потом неминуемо наступает опустошение, исчерпанность, и это опаснее любых слез, поэтому тут совет один — молиться. Тут даже мы, люди, бессильны, тут уже Бог протягивает Свою Длань.

Беда в том, что после подобных ударов очень трудно молиться, голова не может сосредоточиться на молитве, все мысли, как в заезженной пластинке, вокруг внешнего — вокруг обстоятельств беды. Но ведь это уже неважно, это уже не исправить. Этим уже должны заниматься другие — следственные органы, профессионалы, те, кто проанализирует, почему так случилось. А потерявшим близкого надо думать о внутреннем, то есть о главном, нужно спасать то, что осталось. А это немалое. Это главное — твоя душа. И тут нужно твердо понять, прочувствовать, что гнев может быть разрушителен, что месть и мысли о ней опасны — для тебя, в первую очередь. Что нельзя подпускать к себе спекулянтов на твоем горе — они есть всегда, даже когда в твоей беде не найдется и намека на политику. Почему-то всегда найдутся кликуши за чужой счет.

Помню, как одна странная женщина, после гибели моего сына позванивала мне, говоря, что побаивается, как бы я «не сиганула из окна», — это про меня, зная, что я православная христианка. Почему-то ей все время хотелось поговорить со мной об этом, может, поковыряться в боли, может, выпить, — не знаю, что человеку с такими странными разговорами было надо… Таких «доброхотов» надо обрубать. Если нет сил, просто молча от них уходить — такие разрушают. На физиологическим уровне можно почувствовать — злоба, зависть (а чужие-то дети живы!), желание отомстить, желание бесконечно вспоминать прекрасное прошлое — это все разрушает.

Еще вспомню стыдное и нелицеприятное. Еду в маршрутке из морга, где опознавала сына. Морг и опознание — это вообще страшно. Стоишь рядом и чувствуешь, что жизнь истекает из тебя, и ты не можешь это остановить, из тебя истекает жизнь. Уже потом, много позже, вспомнилось цветаевское: «жизнь выпала копейкой ржавою». Все, тебя ничего не держит здесь — страшное состояние. Жизнь истекает из тебя, вытекает. Но рядом подруга, она взяла тебя за руку, и ты жива. Так вот, постыдное и нелицеприятное про себя, никому не рассказывала, только на исповеди. Еду я в маршрутке после опознания старшего сына в морге, и в машину садится толпа гогочущих ребят — с пивом, с матом, с оголившимися попами раскрашенных девчонок… И у меня появляется подлое: «Эти-то, такие вот тупые, живы, а моего, такого хорошего Пети нет!», и это чувство, черное чувство, родившееся во мне!..

Господи, спасибо, что мне стало страшно от такой своей мысли и таких чувств! Я выскочила из маршрутки и плакала, и умоляла Бога, не словами молитвы, своими словами, чтобы он не дал моей душе погибнуть. Я поняла, что смерть Пети — это страшно, но еще страшнее будет то, если во мне начнет жить злоба. Господи, спасибо, что Ты услышал меня тогда! Я и младшего старалась воспитывать так, чтобы он не озлобился на жизнь — какие бы ее удары на него бы ни выпадали!

Прочь, прочь, от злобы, зависти, жажды мести, мучительных воспоминаний, как все было раньше хорошо, прочь от расковыривания и обмусоливания своей боли — в этом НЕЛЬЗЯ зависать. Это разрушительней смерти, это ее, смерти, еще один, тайный удар — уже по живым. Так она, смерть, убивает тех, кого не смогла утащить за собой.

Поэтому если вы рядом с теми, кто потерял близкого, ребенка — молитесь, чтобы такого с ними не произошло. Пройдет день, неделя, месяц, нет, их боль еще не утихнет, но станет глуше, не столь острой, и они смогут почувствовать дыхание Божьей любви, ощутят это. Это будет вне логики нашей привычной жизни, этому вообще не будет объяснения в рамках нашей жизни, но они вдруг ощутят любовь и покой в себе. И неведомым образом почувствуют, что их детям хорошо. Что есть высшая любовь и высшая справедливость.

Поэтому сейчас надо молиться — за убиенных и за их близких. Нельзя поддерживать и уж тем более подпитывать истерику, кликушество, нельзя растравливать боль, хотя иногда это кажется сладостным, нельзя купаться и упиваться прошлым. Впереди очень трудное дело, работа — надо укрепиться, надо восстановить свою душу, свое сердце, свой мир, восстановить в себе способность любить — только любовь исцеляет. Найти дело, которое бы удержало тебя на этой земле. Дело, достойное памяти близких. Сегодня это еще невероятно трудно, будем молиться за близких и невинно убиенных. И предоставим профессионалам спокойно разбираться со справедливостью земной.

Мария Городова

Источник: Блог автора в фейсбуке