24 апреля — день памяти жертв армянского геноцида. Географически так близко к нам. Исторически — тоже недалеко. А по сути — вечно.

Представить сложно, пережить — не дай Бог. Но понять и осознать, приблизиться и сопережить, сострадать — это необходимо каждому, чтобы оставаться человеком. Чтобы не допустить вновь.

Есть книга, которая называется «Сорок дней Муса-Дага». Эту книгу написал Франц Верфель — австрийский еврей, друг Франца Кафки и Макса Брода, Рильке и Шелера. Верфель был офицером санитарной службы немецкой армии в Турции, и в 1915 году он стал свидетелем первого геноцида в ХХ веке. Увиденное потрясло писателя и человека, и он написал — сначала письмо президенту США, полное возмущения и протеста, а потом — «40 дней Муса-Дага».

Такое ощущение, что человек, писавший эту пронзительную и трагическую летопись страшных дней, если не армянин по крови, то жил в Армении не один год. Однако Верфель — ни то и ни другое, и устами одного из героев он словно изрекает это: «Можно быть русским, турком, готтентотом и бог знает кем, но армянином быть невозможно. Быть армянином — вещь невозможная». То, что удалось отразить в «40 днях» — плод таланта Верфеля и огромного душевного и духовного труда — так пережить и пропустить через себя скорбь далекого народа под силу не всякому талантливому автору.

Муса-Даг — это гора, всего лишь гора… И это символ надежды, сопротивления, отчаяния, молитвы, промысла Божия и спасения. Читая эту книгу, я как будто перенеслась в детство, когда книги не читаются, а переживаются, когда чувствуешь запахи, видишь все происходящее, затаив дыхание слушаешь разговоры, которые не предназначены для твоих ушей, зажмуриваешься, когда кто-то замахивается, и чувствуешь, как спекаются губы от невыносимой жажды, а сердце — от невыносимой боли.

Все так просто в начале: молодой армянин Габриэл, женатый на француженке, живет на родине и не подозревает, какое страшное испытание уготовано его народу, его семье и ему самому. Однако все меняется, когда приходят вести о том, что грядущий геноцид — не выдумка и не ночной кошмар, а реальная угроза. Все переворачивается, и Габриэл берет на себя миссию — спасти односельчан, противостоять страшному врагу. То ли калики перехожие позвали, как Илью-Муромца, душу отважного мужчины, то ли он уже приблизился к своему кресту и осталось взять его и нести — и пронзительней и пронзительней с этой минуты становится повествование.

От самих названий глав — Великий сход, Похороны колоколов — веет великими и горькими событиями, стремительность которых нарастает. Приход турок, поиски оружия, угрозы и разграбления — кажется, что слышен звон и хруст бьющейся посуды, смесь языков, а над всем этим — церковь, в которой ждет своего часа местный священник, готовый пострадать за Христа.

Муса-дагцы уходят на гору, чтобы выдержать оборону и дождаться спасения от собратьев-христиан. План отчаянно смелый, практически безумный, но именно это мнимое безумие призвано обличить безумие мира — не только мира преследующих, но и неосознанное безумие мира уходящих, так и не вверивших до конца жизнь Богу. Каждый шаг освящен новым испытанием — неожиданной грозой, потерей припасов, страхом смерти. И, как часто это бывает, чем страшнее становится жизнь, тем ярче высвечиваются характеры и тех, кто взял на себя руководство, и тех, кто лишь идет за ними.

Поразителен в книге образ духовного руководителя протеста, вардапета Тер-Айказуна. Вера его не ослабевает и не оставляет его, каким бы страшным маловерием и безверием ни захлестывало его окружение. Именно с вардапетом связан страшный и торжественный момент спасения осажденных на горе, не чающих спасения измученных людей, — когда дезертиры привязывают священника к деревянному алтарю, в котором, кажется, ему уготовано сгореть, вспыхивает огонь… И этот же огонь, зажженный предателями, становится тем огнем, который привлек внимание французских кораблей. Огонь, которому было предназначено стать последним убийцей несчастных, становится их спасителем.

Женские образы, которые пишет Верфель, необычны в первую очередь своей многогранностью и невероятной жизненностью. Страдающие женщины, которые мечутся в поисках правильного решения и каждую секунду внутренне умирают от страха за детей, от невозможности как-то изменить свою судьбу и повлиять на нее. Царапают сердце размышления супруги Габриэла, француженки Жюльетты: «Он — армянин, я — француженка. Вопреки таинству брака мы не едины, мы разные. Должна ли я вправду погибнуть, потому что он армянин? Почему его не может спасти то, что я француженка?» Кажется, мысль, которая посещает хоть раз любую женщину — только вместо «француженка» и «армянин» можно поставить «верующая» и «неверующий», «любящая» и «позволяющий себя любить» — любое противопоставление, которое становится таковым в страшный миг.

Габриэлу уготовано испить чашу страдания до дна — узнать боль от потери ребенка и погибнуть самому. Погибнуть на родной земле, за которую он и готов был умереть. Великий подвиг, но кто по своей воле захочет его повторить? Кто по своей воле захочет пройти эти круги ада?

Читая «40 дней Муса-Дага» и глядя на дату — 24 апреля, я опять и опять терзаюсь вопросом и кричу мысленно… Не допустить опять.