Первые лет семь своей самостоятельной жизни я провела в коммунальной квартире.

Да, это Петербург, и у нас еще целые кварталы домов с десятикомнатными квартирами на целый этаж, в которых есть черный и парадный ход (как известно, в Питере даже подъезд называется парадная). Живут в этих квартирах… все. Пожалуй, все. Нет такой категории граждан, которая за те замечательные семь лет не встречалась мне в коммуналке.

На трехстах квадратных метрах водились доценты и профессора, гастарбайтеры и студенты, музыканты и инженеры, приезжие из любых городов и стран. Люди одинокие и семейные. Общительные и молчаливые. Встающие в пять утра и просыпающиеся ближе к ночи. Это был настоящий Ноев ковчег, каждой твари по паре.

В пору своего декрета мне случилось подружиться с большой семьей Очень Творческих Людей. Они обитали в одной комнате вчетвером (а всего комнат было тринадцать — да, кухня и ванная одна на всех). Мама и папа были настоящие музыканты и от зари до зари обучали учеников всех возрастов игре на двух инструментах. А их дети-подростки учились в Очень Музыкальных Школах и тоже должны были пойти по родительским стопам.

Проблема была в том, что дети отбивались от рук, в том смысле, что не очень хотели становиться музыкантами. Мальчик старательно разбирал велосипеды в свободное от бесконечной игры на рояле время (да, в комнате был рояль, а еще три клетки с белыми мышами и собака). Разобрав и собрав несколько раз собственный велосипед, он переключился на усовершенствование велосипедов соседей, приделал к самокату моей дочери мотор, попутно наладил сложную систему переключателей электропроводки в кухне, чтобы провести лампочку к каждому столу, ну и вообще он считался главным в квартире по ремонту. Через год такой незаметной подрывной деятельности к нему потянулись обладатели велосипедов из соседних квартир, а к окончанию средней школы на двери комнаты висел прайс на техосмотры и реабилитацию велосипедов всех мастей.

Все это бесконечно огорчало родителей моего юного соседа. Человеку купили рояль, а он чинит велосипеды. Возится в масле и расставляет повсюду бесконечные коробки с болтами и ключами. В конце концов, его знают в квартире как ремонтника велосипедов! А не как пианиста! А если руки, не ровен час, испортит?

Когда мальчик не поступил на фортепианный факультет в консерватории и, ничуть не расстроившись по этому поводу, пошел работать в магазин велосипедов, у родителей был траур. Вся кухня видела слезы мамы, которая в красках расписывала, как они десять лет назад переезжали из собственной двухкомнатной квартиры в дальнем регионе в эту комнату в питерской коммуналке исключительно ради того, чтобы отдать сына в правильную музыкальную школу при консерватории.

— Он говорит: это мое! — заламывала руки мама. — Он собирается трудиться среди этих людей! Иметь с ними дело! Язык не поворачивается назвать это «кругом общения». Вы видели их руки? Никаким мылом не отмыть! Они еще и на мотоциклах ездят, они никогда не бывают в опере. Нет, я объясню ему. Это юношеский максимализм. Не может быть, чтобы он не понимал до такой степени. Без высшего образования ты просто не человек. Накачивать колеса и менять ниппели — большего дна я не могу себе представить для моего сына!

В соседней с музыкантами комнате жила совсем другая семья. Точнее, занимали они целых две комнаты. Суровая мама работала акушеркой в первом роддоме, суровый папа был сантехником в приличной строительной компании, а вот сына они случайно отдали в районный дом детского творчества на бальные танцы, потому что беспокоились, что он совсем не увлекается девочками. Пора бороться с этой стеснительностью. На танцульках всегда даже стеснительные люди знакомились, вот и у него получится.

Спустя четыре года бальных танцев (и еще балета, и джаз-модерна, и какой-то там еще растяжки и чуть ли не йоги, кто его там разберет, мы работаем, не по улице болтается, не в телефоне сидит — и ладно) сын суровых родителей явился к ним с радостной вестью, что его приняли в старший класс Академии русского балета имени Вагановой, после чего стены коммуналки сотрясались до основания.

— Ты будешь БАЛЕРУНОМ? — вопрошал папа-сантехник, стуча кулаком по столу. — Ты называешь это профессией? А деньги ты где будешь зарабатывать? Я получал полноценную зарплату с шестнадцати лет! Ты о нас подумал? Представь, что матери скажут на работе. Сын пошел в балет! Да со мной друзья здороваться перестанут!

Каждый год в нашей огромной квартире случался подобный взрыв, потому что у всех дети подрастали и начинали заниматься чем-то странным. То поступали на актерский факультет вместо медицинского, то шли в институт нефти и газа вместо филфака, то бросали филфак и оканчивали курсы экстремального вождения. Мамы жаловались друг другу, дети сбивались в стаи и организовывали коалиции. Итог всегда был один: новое занятие ребенка со скрипом, но признавалось профессией.

— Сейчас время ремесла! — бушевала младшая девочка из семьи музыкантов, которая тоже не захотела идти в консерваторию, а пошла в медицинское училище, готовившее медсестер для косметологии. — Как они не понимают? Я хочу зарабатывать деньги. Делать что-то очень востребованное и развивающееся. Своими руками.

— И чтобы это пригождалось везде и всем, — поддерживал ее брат, размахивая велосипедным ключом. — Вот если завтра мне надо будет эмигрировать в Испанию, то я и там безо всякого языка смогу сразу работать.

С позиции умудренной жизненным опытом тетеньки я объясняла им, что родители их выросли в СССР, где социальным лифтом могло служить только высшее образование и связи, перерастающие в удачный брак с пропиской и улучшением жилищным условий. Ни про какой сервис и собственный бизнес тогда не слышали. А поскольку их родители никогда не работали по другой специальности и вращаются в узком кругу коллег-музыкантов, то им кажется, что приличных людей больше нигде нету.

— Приличные люди — это те, с которыми не скучно поговорить? — уточнял танцор балета, сломивший сопротивление папы-сантехника и мамы-акушерки. — Так тогда это не зависит от профессии. Человек же сам себя развивает. Общается в соцсетях с себе подобными, ищет общий круг интересов и целей. Выстраивает репутацию, в конце концов.

Я снова принималась объяснять, что его родители, твердо держащиеся за свои востребованные рабочие специальности, начинали работать в ту пору, когда общение было строго ограничено твоим социальным положением, и не было шансов даже быть знакомым с преподавателем университета, если ты трудился водителем-дальнобойщиком. И репутация твоя имела значение только среди соседей по гаражу, и то основывалась исключительно на словах, а не на отзывах в интернете. И то, что школьник может интереса ради выучить на каком-то там сайте иностранный язык и общаться на фейсбуке с артистами мюзикла «Нотр Дам де Пари», а потом вообще пройти кастинг в этот мюзикл и ездить с гастролями по Европе, относилось к области чистой фантастики.

Но эти упрямые дети не желали никого слушать. Они попали на время ремесла. Когда значение имеют их собственные умения, а не профессия родителей. Когда поступление в вуз так доступно, что можно поискать другие варианты обучения, помимо пяти лет лекций и лабораторных. Когда знание иностранных языков и программирования — дело исключительно личной заинтересованности, а не блата в приемной комиссии вуза. Когда репетитора ты выбрал сам, в скайп-школе, и он носитель языка. Когда сервис из понятия обслуги перешел в услугу высокого качества и стал оцениваться и оплачиваться соответственно. Когда твой круг общения сначала формируется в интернете, а потом уже переходит в реал — на работе, приглашение на которую ты получил опять-таки через сеть.

Они мне нравились, эти дети, поколение миллениалов. Их родители так и не смогли за свою честную трудовую жизнь выехать из коммунальной квартиры. А вот они явно справятся. У них время ремесла.