Каждый, кто прочитал и полюбил книгу «Вино из одуванчиков», помнит, наверное, замечательный отрывок про теннисные туфли. Когда вечером Дуглас возвращается с родителями из кинотеатра и видит в витрине магазина теннисные туфли, «легкие как пух, мягкие как масло, прохладные как мята». У которых «в подметки кладут чудо-траву, что делает дыхание легким, а под пятку — тугие пружины, а верх ткут из трав, отбеленных и обожженных солнцем в просторах степей. А где-то глубоко в мягком чреве туфель запрятаны тонкие, твердые мышцы оленя». И Дуглас мечтает о них, и в этих мечтах ноги его уже скользят по воздуху. Он робко рассказывает об этом отцу и получает хрестоматийный родительский отказ: «Зачем тебе туфли?» Только это его не останавливает, он действует, и действует решительно: нанимается кем-то вроде курьера в обувной магазин мистера Сэндерсона и исполняет свою мечту. Впереди — прекрасное, важное, небывалое лето. Если вы читали, то знаете.

А я вспомнила про эти туфли в связи вот с чем. Четыре года назад, перед свадьбой, муж подарил мне отличные кроссовки. О, как я мечтала о таких «найках», будучи подростком нулевых — это что-то. И вот, они у меня, в оранжевой коробке, черные с розовым плюс голубая подошва, новенькие! Надеть бы да радоваться. Но что, думаете, я с ними сделала? Положила их в шкаф! Типа это такие особенные кроссовки, в них я начну бегать по утрам, или ходить в спортзал, или куда еще. Вот когда я стану достойной этих кроссовок, когда найду достаточно веский повод прикоснуться к их совершенству, и так далее, вот тогда… Короче, эти кроссовки в коробке проехали со мной пять квартир за четыре года. Это лето я встретила в кедах, которые попросила привезти в студию на съемку «буквально на час» и проходила в них месяц. Они были мне слегка малы и принадлежали девушке моего брата. В какой-то особенно длинный пеший день я готова была снять их и топать через весь город босиком, прямо по дорожной пыли, рыдая.

И я не выдержала, и забрала из четвертой квартиры эти блистательные заповедные кроссовки для лучшей жизни, и привезла их в пятую, и надела, и вышла на улицу, и полетела быстрее ветра, потому что у них под пяткой действительно были пружины, а под сеткой с боков, видимо, крылья, и они были легки как пух. И тут-то я вспомнила Дугласа Сполдинга — и засмеялась. А потом задалась вопросом: «Ну почему, Катя? Почему ты их прятала, прибирала и откладывала от самой себя?

Вообще, это такой социально-бытовой феномен: «все лучшее – потом». Лучшее платье, например, на вечеринку, и 364 дня в году ходим как-нибудь, а на любимое выделяем один день. Хранили, например, халву небывалой сладости, а она засохла. Или конфеты. Духи парадно-выходные стали по-другому пахнуть, будто прогоркли.

Среди дочкиных бодиков от ноля и выше у меня были фавориты. Я их берегла на особые случаи, надела по несколько раз, и дочка из них выросла, потому что младенцы растут стремительно. Так вот, спрашиваю я себя теперь, на какие такие случаи я их берегла?! На визит в районную поликлинику раз в месяц, что ли? Вот глупость. Мы же все время были дома, так и ходили бы все время красивые. И ходим теперь. Разворошены мои НЗ в области стиля, по дому хожу, как на Майами-бич, — в обалденных желтых бермудах в узоры. А что, лето же. Завтра дочке на площадку надену светлое платье в бабочки, и пусть в нем копает песок!

Я думаю, что «там» и «потом» — это два самых злобных бытийных вора. И с ними «если». Они растырили значительную часть нашей радости, той, что нам полагалась сегодня.

Когда у меня будет квартира, я буду счастлив. Когда буду получать кучу денег. Когда напишу вот столько-то статей. Когда открою выставку. Когда смогу ездить по всему миру. А сейчас — это фигня, черновик, не мешайте, пожалуйста, работать.

Когда меня стопорит какой-нибудь страх или уныние, то у меня срабатывает такой рефлекс: я начинаю искать то, чего мне будто бы недостает для радости. Причем среди вещей, среди того, что можно получить быстро. Оранжевые полароиды? Футболка с созвездиями? Футбольный сувенирный мячик? Кукла из «Улицы Сезам»? Обычно это что-то, что мне хотелось в детстве. Или еще книги. В книгах — мысли и смыслы, и мне хочется их объять, и обрести мир, принять знание, ведущее к покою. Поэзия, проза, искусство, церковное искусство, религиозное искусство. Потому что я хочу знать, что мир создан для радости, а Бог есть любовь. Именно для меня.

Я и вчера искала все это, сидела у монитора, а тем временем за занавесками было небо. У нас на Севере белые ночи с июня, поэтому ближе к полуночи небо бывает, как на иконе «Достойно есть» — светло-голубой, розовый и золото. Выглянула из-за шторы. Видно далеко. Дочка спит в комнате. Тихо. Красиво так, хорошо. И вот Тот, кто это небо сочинил и написал, будто бы спрашивает меня: «Нравится?» А мне очень нравится. Это любимое мое небо, такое и еще вечернее, пронзительно-синее. «Но ты еще хотела полароиды, да? Эх, беспокойная ты у Меня, Катя, душа». Да уж. Беспокойная. Господи, не надо мне этих полароидов, ну их. Постою, что ли, у окна, даром порадуюсь, прямо сейчас — всему, что есть.

Давным-давно, в шестнадцать лет, я была в «Орленке», там, естественно, пели орлятские песни в орлятском кругу, и одна из них врезалась мне в память. «Разговоры еле слышны, над Орленком ночная тень, в круговерти забот не заметили мы, как был прожит еще один день». А однажды, не помню, когда, меня как водой холодной облили вот такой мыслью: представьте себе, каково, если в круговерти забот мы не заметим, как будет прожит последний наш день? Это же страшно. Страшно, что если мы не «здесь и сейчас», то мы, фактически, вообще нигде. И можем быть «нигде» годами, десятилетиями нашего невозвратимого времени. Что никто не выдаст нам каких-то таких чистых запасных дней взамен исписанных. Что наше настоящее может закончиться, а придуманное «счастливое будущее» — так и не наступить. Что мы придумаем себе радость, точно, в лицо, в деталях, и будем ее высматривать, а настоящая пройдет мимо незамеченной. Что мы ее не встретим. Что нашу жизнь мы уберем в шкаф, как коробку с кедами, будто она создана не для нас, а для кого-то получше.

Так что радоваться стоит здесь и сейчас. Господу, придумавшему голубо-розовое небо с золотыми облаками. Жизни под этим небом, детям нашим. Мыслям и смыслам. И всему остальному, вплоть до кроссовок. А что, и им тоже, мне ведь заповедано радоваться.

Знаю, это очень простые слова, тысячу раз мы их слышали. Но ведь и небо видели тысячу раз. А никак не привыкнешь, все оно новое, и все удивляешься: «Какая, Господи, красота!»