В нашем доме завелся подросток. Мир немедленно заиграл новыми красками. Трагическое молчание окрашивает охрой, саркастические ухмылки блестят лазурью, пламенеющая ярость пышет огненно-алым. Ну и полутонов немало: обида горчит жженой умброй, отчаяние зеленеет мхом. Жить внутри полотна подростковых эмоций интересно, иногда чересчур драматично, но, как оказалось, это все тот же кризис сепарации. Тот самый, что рвал на части в три.

В три года дети требуют соблюдать ритуалы. Ритуалы успокаивают. Перед выходом нужно надевать вещь за вещью в определенном порядке, дом покидать по очереди. Если процедурал нарушен, надо отмотать назад и повторить. Возможно, ваши дети использовали другие ритуалы. У каждого из моих была своя история, с помощью которой они могли унять огромную внутреннюю тревогу. Главной моей задачей было понять, что напряжение нарастает и помочь опереться на соответствующий психологический костыль.

В детстве я доставляла немало проблем взрослым. Намазать для меня хлеб с маслом было целой историей. Масло должно было чуточку подтаять, но не стать слишком мягким, чтобы дать прекрасный атласный блеск и требуемый мной контраст ощущений, — ноздреватый хлеб и гладкое, без комков, масло, намазанное одним широким движением. Не каждый взрослый мог исполнить этот номер. Зато с Ульяной у меня не было проблем, я отлично понимала ее потребность именно в такого вида бутерброде. Как я-ребенок ненавидела колготки! Маша не могла носить колготки, мы выбирали для нее легинсы и носочки, когда это еще не было мейнстримом, а было дефицитом. Заправить маечку в штанишки, знаете ли, непросто. У меня была целая система по распределению симметричных складок вдоль корпуса, чтобы нигде ничего не сборило. Дуня разглаживала на животе майки и плакала, пока я не показала ей собственный лайфхак. Грубые швы, несимметричные детали, медвежонок не той формы, любимая юбка, заношенная до состояния «даже на тряпку не пустишь». А хрестоматийное «я сам»? Однажды Ванечка открывал дверь 40 минут, пока мы все стояли и ждали, когда же он наконец справится с замком.

В пубертате все оказалось так же. Те же потребности в признании своей значимости, те же попытки отхватить себе ресурсов, та же боль, слабость подгибающихся душевных мышц, тот же гнев на то, что силы желания недостаточно для преобразования мира. Просто больше. Громче. Яростнее.

Наш подросток — человек с выдумкой. Поэтому предпочитает пассивные методы сопротивления. Если вы когда-то восхищались итальянскими бастующими, которые ложатся и лежат, то знайте: это отнюдь не весело! Пробудить недовольную Марию к школе — целая эпопея. Замотивировать ее на домашний труд стало намного сложнее. Она научилась делать невозмутимое лицо и долго смотреть, не мигая. Бросать отрывистые фразы. Рявкать. Рычать.

Младшие обходят Машу стороной, иногда подлизываются и пытаются подкупить. Провоцировать перестали, ответка прилетает в виде ядерной бомбы. Пытаются подражать. Без поддержки гормонов ничего не получается.

Мы с мужем умиляемся. Я умиляюсь больше, муж меньше, потому что ему достаются все прелести итальянской забастовки. Мне достается гнев и ярость. На днях я выяснила, кто тут плохая мать, которая ненавидит и притесняет детей. Это было ужасно трогательно. Стоит сиротинушка, верещит чего-то, локти-коленки торчат, веснушки на носу горят, глаза блестят непролитой слезой. Горюшко у нее. Одновременно с боевым трансом.

Многие считают, что подростки хамят и грубят родителям сознательно. Хотят сделать больно, бьют по слабым точкам. Я вспоминаю, как всей семьей мы ждали Ульяну, которая не могла найти «правильного» медведя, как у нее случилась истерика, когда выяснилось, что медведя забыли в саду. Слов для выражения эмоций у нее не нашлось, поэтому она легла на пол и орала «ААААА». К ней подключилась Дуня, потому что они всегда кричат вместе. Ваня начал орать, потому что жарко, Маша начала орать, потому что мы никуда не уходим, муж начал орать, потому что невозможно не орать, когда все орут. Сейчас у Марии все то же самое, только добавьте текст и уберите медведя. Подростки грубят потому, что им плохо. Они не умеют справляться с возросшей силой эмоций. По-моему, им самим страшно, но остановить этот бронепоезд не в их силах. Да и интересно, куда кривая вывезет.

Как и тогда, передо мной стоит задача выжить. Стать скалой, о которую разбиваются волны гнева и злости. Не рухнуть в прибой, не дать сдачи, а принять эту силу и позволить отползти в отлив. Оставаясь скалой. Море гормонов штормит и без моего участия. Раздувать пожар мировой пубертатной революции смысла нет, он пылает в крови. И в этом пламени необходим стержень, который не расплавится, за который можно уцепиться и услышать: «Мы на твоей стороне».

Когда я думаю о себе-подростке, то вспоминаю много попыток взрослых сделать меня лучше и правильней. Более аккуратной, более вежливой, более рассудительной, более (вставьте нужное). И я очень хорошо помню, как мне хотелось сделать наоборот. Чтобы они (немного мифические они, но все же) захлебнулись своим трусливым «правильно» и «лучше». Мой кризис был не про отношения с людьми, он был про отношения с миром. А злость и недовольство получали люди. Которые справлялись с отходами пубертатного производства довольно типично: хватать и не пущать. Ни к чему хорошему это не привело ни меня, ни их.

Когда наш подросток обрушивает на нас свой гнев, мы смотрим на нее и сочувствуем. И посмеиваемся про себя, что уж. Но разрешаем ей быть вот такой, горящей от ярости. Наши руки раскрыты для объятий, в которые она нет-нет, да и прыгнет. Потому что детям, что в три, что в тринадцать, от родителей нужно только одно. Как вы понимаете, совсем не поучения.

Фото из семейного архива автора