Вход Господень в Иерусалим — один из самых трагических праздников, который нам приходится пережить. В нем, как будто, все двоится. Есть ряд событий очевидных, которые обращают на себя внимание, и есть какая-то глубина этих событий, которая почти неприметна и уже носит на себе печать Страстей Господних.

Внешне — торжество. Господь въезжает в Иерусалим, как царь, на Нем исполняется пророчество: Ликуй от радости, дщерь Иерусалима, Царь твой грядет к тебе… кроткий, сидящий на ослице (см. Зах, 9:9).

Он окружен учениками; народ, который в течение последних недель видел проявляющуюся в Нем славу Божию, встречает Его ликующе. Невзирая на негодование первосвященников, фарисеев, книжников, на сопротивление политических вождей, люди встречают Его с восторгом, постилают на Его пути пальмовые ветви, снимают с себя одежду, чтобы Он прошел по ней. Кричат: «Осанна Сыну Давидову! Благословен Грядущий во имя Господне!..» — и, казалось бы, это торжественное шествие; казалось бы, мы можем ликовать вместе с народом.

Но когда мы вдумываемся в события последующих дней, мы видим какое-то трагическое недоразумение, потому что это торжество, эта радость народная непонятным, как будто, образом через несколько дней превращается в ярость, в ненависть толпы, которая перед Пилатом будет кричать: «Распни, распни Его! Не Его — Варавву нам отдай!..»

Понять это можно только так, мне кажется. Как бы глубже слоем, чем внешнее торжество, это событие несет печать глубинного недоразумения. Встречают Христа как царя, ожидают в Нем политического вождя. До сих пор Он скрывался, теперь Он открыто въезжает в город со Своими учениками. И люди думают, что приближается время, когда Он возьмет в Свои руки судьбы Израиля, когда настанет время политической, государственной и общественной независимости еврейского народа, когда наступит время возмездия язычникам, мести Израиля, когда он воцарится, восторжествует. Народ ожидает, что кончается время его унижения и начинается слава — последняя, победная слава Израиля.

А Христос вступает в Иерусалим как кроткий Царь, Царство Которого не от мира сего. Он пришел принести это Царство в сердца человеческие, Он пришел установить новое Царство, от которого страшно становится человеческому сердцу, потому что оно — Царство совершенной, самоотверженной любви, самоотречения, Царство изгнанничества ради правды и ради истины, Царство, которое всецело в человеческих сердцах и определяется пока только тем, что в чьих-то сердцах — немногочисленных или многих — единственным Царем является Господь Бог. Люди ожидали от Него земной победы, обеспеченности, покоя, устойчивости; Христос им предлагает оторваться от земли, стать бездомными странниками, проповедниками этого Царства, которое и самому человеку бывает так страшно…

И вот, эти люди, которые недавно встречали Его с таким торжеством, восстают на Него с таким негодованием и ненавистью, непримиримой ненавистью, потому что Он обманул все их надежды. Жить без надежды человек едва ли может; но воспламениться надеждой, когда она уже угасла — и увидеть эту надежду поруганной порой бывает невыносимо. И тот, кто явился причиной такого поругания, падения последней надежды, едва ли может надеяться на милость человеческую. Это и случилось со Христом…

Поэтому вход Господень в Иерусалим весь находится под знаком недоразумения, весь уже носит печать Страстных дней. Окруженный ликующей толпой Христос всё больше и больше погружается в одиночество; ученики ожидают чего-то, чего Он им не предлагает, окружающий народ встречает Его потому, что думает, что Он — иной, и Христос шаг за шагом вступает в этот град «побивающий пророков», и приближается к одиночеству Гефсиманской ночи.

Это первое, что мы видим у преддверия Страстей Господних. Затем дни — дни споров, пререканий, которые постепенно приводят к последней развязке, к предательству Иуды, к Гефсиманской ночи, и к Распятию. И вот из этих событий мне хочется остановиться на некоторых; первое — это Гефсиманская ночь.

Гефсиманская ночь, это предел оставленности человеческой помощью, человеческой любовью, это час, когда Спаситель Христос остается один — один со Своей человеческой судьбой в момент, когда эта человеческая судьба вся сводится и сосредоточена только на одном: на грядущей смерти. Христос, после Тайной Вечери вышел в ночную тьму со Своими учениками; Он ушел за Кедрон в сад Гефсиманский; Он знает, что грядет время, когда Он будет отдан в руки человек грешных и начнется над Ним расправа — расправа человеческого греха над Божественной милостью, потому что эта Божественная милость оказалась для них обманом — она предлагает небо, когда земля требует своего…

Христос просит Своих учеников побыть с Ним, основная группа остается в одном месте, немножко дальше Он уводит с Собой троих: Петра, Иакова и Иоанна ~ тех самых, которые видели чудо Его преображения — и просит их бдеть и не спать; и Он уходит на короткое расстояние и начинает молиться. В этом предсмертном борении (не потому что телесная смерть для Него уже наступила, а потому что это момент, когда слова Христовы, сказанные на Тайной Вечери, «никто Моей жизни не отнимает от Меня, Я Сам её даю» должны стать живой, трагической реальностью) то, что было целью и намерением Воплощения, теперь делается неминуемым событием следующего мгновения. То, что Христос намерен был принять, то, о чем Он знал, что это будет Его судьбой, теперь уже неминуемо будет, уже приближается, уже касается Его; и Христос, истинный Бог и истинный человек, стоит перед лицом смерти. И вот здесь одиночество особенно трагично: три человека, самые близкие, самые родные, в нескольких шагах от Него засыпают от усталости, от тоски, от того, что слишком много пришлось пережить за последние дни… Христос остался в этой ночной тьме один -, один в Своей молитве к Отцу; и, казалось бы, эта молитва должна пробить небеса, должна разорвать тьму ночную, она должна была бы быть живым мостом между душой Страдальца и душой Отца — и этого не случается; не только ночь всё темнее, не только ученики спят, но и Отец остаётся в безмолвии: в этой страшной ночи искупления и Бог безмолвствует…

Когда мы читаем евангельские страницы, то видим, с какой отзывчивостью Спаситель отвечает на каждую мольбу приходящего к Нему с болезнью, с тоской, с грехом, даже со смертью; Христос обещал, что если у кого будет веры с горчичное зерно, он сможет двигать горами: и вот, в этой трагической ночи ничего не случается. Вся вера, вся праведность Сына разбивается, как волна об скалу, об это молчание земли и неба. Если бы небо ответило отказом, было бы легче. Вы помните, как Сирофиникиянка из пределов Сидонских молила Христа об исцелении дочери, как Христос её убеждал, что этому не надлежит быть, как бы вызывая её этим на всё больший и больший подвиг веры, совершенного доверия Богу, и когда она это доверие засвидетельствовала с предельной силой Он даровал ей исцеление. Отказ за отказом падал на неё, но каждый отказ был как бы поводом нового движения веры в ней. Здесь же небо молчит, отказа нет, ответа нет. Я сейчас не хочу вдаваться в причины и объяснения — это нас отвело бы от острого сознания того, что происходит — небо и земля оставили до конца Спасителя перед лицом смерти. После третьего моления Ангел подошел укрепить Его, после того, как кровавым потом была покрыта земля, изныла предсмертной тоской человеческая грудь…

Теперь следующий момент: суд у Пилата, Христос отдается на неправедный суд — и этот суд не находит в Нем вины. Желая чем-то удовлетворить толпу, Пилат повелевает Невинного бить. Невинный терпит удары, насмешки, терновый венец, красную хламиду, и выводится перед лицом толпы. «Вот человек!» Эти слова значат в простом смысле: «Вот Тот, Кого вы предали мне, вот Он». Но если задуматься над ними, то действительно мы здесь видим человека — во всей его наготе.

Что осталось от Царя, Сына Давидова? Посмешище. Что осталось от Того, Кто проповедовал, целил, словом побеждал? Пленник, который не имеет ни слова в свою защиту, просто человек, не кто-то, не Иисус, а пленник безымянный, в котором остаётся только его облик.

Мне довелось раз посмотреть на человека. Это было сразу после освобождения Парижа; изменников, предателей ловили, иногда судили, иногда убивали, а до этого часто водили по улицам и издевались над ними. Поймали одного человека, который многих предал на смерть, который не заслуживал, по суду человеческому, ни сострадания, ни милости. Я выходил из дому, и толпа его вела мимо нашего подъезда. Он был в обычном своем костюме, но испачканном, беспорядочном…

Полголовы его было обрито, лицо его было отмечено подтёками, толпа его забросала грязью. Я знал, кто этот человек, поэтому я не мог по первому движению души видеть в нем страдальца и мученика. По первой мысли это был пойманный злодей, и однако эта мысль не только не задержалась, но и не мелькнула в голове. То, что я видел, был просто человек, все его другие свойства исчезли.

Был ли он злодей, сколько крови он пролил, сколько семей лишил мужей, отцов, братьев и сестер — всё это не вспомнилось, потому что в этой предельной, ужасной нищете, в этом предельном уничижении ничего не осталось кроме просто человека. И в течение многих часов передо мной стоял образ, двоящийся образ этого человека и Христа Спасителя, и я не мог разделить одного от другого. Суд у Пилата и суд толпы, расправа народная тут и там, и перед ужасом того, что можно сделать над человеком и с человеком всё остальное стиралось. Оставалось только: «Се человек!» Это другой образ, который я хотел вам напомнить; третье — Распятие.

На Голгофу поднималось три человека, три злодея: Иисус из Назарета и два других. В толпе, вероятно, было некоторое недоумение; за эти дни многие, вероятно, обсуждали судьбу Иисуса и Его личность; Он был иной — не один из трех. Он как-то выделялся: для одних тем, что Он, побежденный самозванец, сейчас должен пережить заслуженное Им; для других Он еще оставался неразгаданной тайной; до последней минуты, до последнего вздоха, можно было, кажется, чего-то ожидать…

Этих троих распяли; сначала от боли, от отчаяния, от гнева побежденности два других разбойника бились и кричали и Его поносили: Названный Царь Иудейский, помоги, а если не можешь, то кто же ты такой? — но постепенно смерть начала покорять эти души и эти тела. Один продолжал Его поносить и продолжал ненавидеть свою судьбу, другой что-то прозрел. Что случилось?

Все они, все трое были распяты по человеческому суду; судили неправедные судьи; судили такие же люди, грешные, злобные, как и сами разбойники, — только которым житейски больше повезло. Один из разбойников увидел и пережил только неправду этого человеческого суда, другой прозрел за человеческим судом суд Божий; человеческий суд был неправеден тем, что человек человека осудить, тем более засудить не может; однако он был праведен тем, что суд Божий через человеческую неправду застиг человеческий грех. Один из разбойников, видя своих судей и зная, что они собой представляют, не мог принять своей судьбы; другой, взглянув на Иисуса и что-то увидав в Нем, понял, что за человеческой неправдой стояла Божественная страшная правда и что Иисус из Назарета, осужденный невинно, является каким-то свидетельством того, что здесь, на Голгофе совершается какое-то непостижимое Божие дело, что смерть каждого из них является чем-то предначертанным и осмысленным Божиею Премудростью — потому именно, что умирает Праведник, ничем не прикоснувшийся ко злу, что человеческая неправда приковавшая, пригвоздившая всех троих к древу смерти, служит только орудием для судеб Божиих, и он душой обернулся и сказал: «Помяни мя, Господи, егда приидеши во Царствии Твоем.»

Это относится не только к двум разбойникам, но и к нам, постоянно, в нашей жизни. Когда мы грешим, творим зло, когда нас постигает несчастье, когда мы видим последствия своего греха, нам часто приходится говорить: Господи, любой ценой -только выведи меня из этого ужаса… Если бы Сам Господь явился и повелел вам взять на себя какой-то подвиг труда и страданья, мы вероятно бы это сделали хотя бы на время; но Бог этого не делает. В ответ на наш крик «любой ценой» Бог насылает на нас простую, обыденную неправду земли. Нас унижают, на нас лгут, нас оскорбляют, нас утесняют, нашу жизнь делают тяжелой, и нам кажется, что всё это не может быть делом Божиим, плодом Божиего суда, что Бог должен Свою правду творить праведными путями, не через неправду людскую, и мы тогда, как разбойник, повешенный по левую сторону креста, отвергаем собственное спасение через человеческую неправду, потому что требуем от Бога исцеления путем Божественной Правды.

И эта Божественная правда есть, и она целительно водружена перед нами — это Христос, невинно страдающий, это Христос, Который искупает мир и спасает нас Своей смертью и кровью под ударами человеческой злобы… Но и мимо этого мы проходим, потому что и этого мы не принимаем. Если мы только сумели бы хоть на момент прозреть насквозь, через человеческую неправду, судьбы Божии, то всё меняется, и исполняется слово апостола верующему; всё меняется и содействует ко спасению.

И Христос умирает… Часто приходится слышать, будто непонятно, чем смерть Христа была таким событием, что могла оправдать и спасти человечество? Она не была ужаснее, по-видимому, смерти двух разбойников, которые вместе с Ним умирали на кресте; она, вероятно, была гораздо менее мучительна, чем смерть многих мучеников, которые исстрадались в пытках — и в древности и в наши времена; что же есть в смерти Христа такого, что делает её единственной, неповторимой? То ли, что умирает на кресте Сын Божий, потому что по Божеству Своему не умирает Бог? Что же случается? Что делает эту смерть единственной, из ряда вон выходящей, неповторимой смертью?

Смерть каждого человека является плодом постепенного вымирания, даже когда это вымирание соответствует постепенному созреванию его души, как апостол Павел говорит: Внешняя храмина моя разрушается, но крепнет дух – даже тогда человеческое тело, человеческое естество постепенно клонится к земле с тем, чтобы земля его приняла и он вернул бы ей всё, что от неё получил. Смерть человека является плодом падения и греха, т.е. в конечном итоге — плодом разобщенности человека с Богом; именно потому, что человек оторвался от источника жизни, он может умереть; но не так со Христом.

Во Христе человеческое естество и Божественное были соединены совершенно и навеки, соединены без смешения. Соединены так, что Христос есть истинный человек и истинный Бог, но уже навсегда Бог и человек. В этом соединении человечества и Божества человечество Христово в самом чуде Его Воплощения делается бессмертным. Когда священник причащается Святых Таинств от руки архиерея, ему говорятся слова: Пречистое, Святое, Бессмертное Тело Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа преподается тебе! Бессмертное Тело- это тело нетленно…

Оно будет лежать во гробе и останется неприкосновенным для тления. Это тело, которое соединилось с Божеством; по Своему человечеству, ввиду этого соединения Христос, как человек, бессмертен. Для нас смерть является уродливой, но неминуемой; для Христа смерть невозможна и противоестественна; бессмертный по одному соединению с Богом, человек Иисус не может умереть — и однако Он рождается для смерти. Он берет на Себя все последствия человеческого греха: жаждет, утомляется, голодает, терпит страдания и умирает; не потому, чтобы это было естественно Ему, а потому, что Он во всем захотел уподобиться человеку, все испытать захотел, чтобы человека спасти; как говорит апостол Павел: Будучи во всем испытан Он может и испытуемым сострадать… Умирание Христа не есть распад обветшалой человечности, это насильственное вырывание бессмертной души из бессмертного тела. Это вольная, в полном смысле слова, смерть, — потому что это смерть невозможная. «0, Жизнь вечная, как это Ты умираешь?» говорит одна из стихир на службе 12-ти Евангелий. Этим смерть Христа достигает по своему ужасу далеко за пределы всякой страдальческой смерти и остается неповторимой и единственной, делом непостижимой любви, о котором Филарет Московский говорит: Отец — распинающая любовь, Сын — любовь распятая…

И вот, перед этими событиями нам надлежит простоять в течение целой недели. Это больше, чем наши силы могли бы вынести, если бы в нас было только немножко больше чуткости. Мы только потому можем из года в год переживать краешком души совершающееся в эти дни, что мы слишком нечутки, слишком безжизненны, — и вступая каждый год в Страстные дни, мы должны быть готовы к тому, чтобы что-то — если мы молитвенно, с любовью откроемся к воздействию этих дней — навсегда надорвалось в нашей душе, чтобы смерть Христова и Христовы страдания унесли из нашей жизни всё, или хоть часть того, что несовместимо с этим событием.

Часто мы с ужасом задумываемся над тем, что же это были за люди, которые участвовали в распятии Христа? К сожалению это были люди такие же как мы, это не были особые изверги, это не были люди, которые по своей жестокости, или греховности превосходили бы нас, это были люди, движимые обычными нашими страстями. Мы не можем сказать: Если бы мы жили тогда, мы не были бы участниками этих событий… Мы были бы участниками этих событий, если бы только в нас сохранились те же свойства, которые и сейчас качествуют в нас. Посмотрите на Пилата — чем он плох? Чем он стал участником распятия? Трусливостью, малодушием, боязнью за свою карьеру, боязнью за свою семью, боязнью за свою жизнь. Посмотрите на толпу народа — почему она кричала: Распни, распни Его? — Она озлилась на Того, Который обманул надежды её. Посмотрите на других людей, всех: один отстаивал ветхозаветную истину и правду, как он её понимал, не так, как Бог её провозглашал; другой, мимо правды Божией, хотел политической победы; другие просто с ужасом думали о том, что же такое может собою представлять Царство Божие, которое зиждется на любви, т.е. на жертве каждого ради каждого, на самоотречении, каждого ради всех, и ради каждого… Каждый человек вокруг Христа, включая и воинов, которым не было никакого дела до того, кого они распинали, потому что это их «обязанность», а ответственно начальство — они нравственно безответственны — все имели те же самые побуждения, которые нас подвигают к тому, чтобы творить неправду на каждом шагу нашей жизни…

И вот перед этими событиями мы стоим, и в эти события нам надлежит погрузиться. Дай нам Бог хоть что-то пережить, хоть что-то в своей душе унести. Заставить себя пережить нельзя ничего — поэтому можно только войти в эту толпу народную, и вместе с толпой следовать за каждым событием этой недели. Некоторые вещи нам удастся пережить ярко, некоторых вещей мы сейчас не переживем, но в какой-то момент нашей жизни они могут предстать перед нами с душераздирающей силой, и решить нашу судьбу…

Пройдем в этой толпе — с Божией Матерью, с апостолами, с первосвященниками, фарисеями, воинами, больными, которых исцелил Христос, грешниками, которых Он прощал, врагами Христа, которые старались Его уловить, недоуменной толпой, которая не знала, в какую сторону податься. Вмешаемся в эту человеческую массу людей и посмотрим в каждый момент, куда мы принадлежим: Пилат, Иуда, недоуменный зевака, всегда колеблющийся человек, который никогда не возьмет ответственности, разбойник одесную и разбойник ошуюю, или кто же, в конце концов, я? И мы увидим, что в разные моменты мы окажемся разными людьми. И вот, если подвести итог в конце недели или в течение наступающего времени тому, что пережито, станет вероятно грустно и больно, но если эта боль будет сильная и острая, и если эта грусть будет искренняя, они могут нас подвигнуть к тому, чтобы стать немножко более Христовыми, чем мы есть.