Иногда с нами случаются досадные провалы в памяти, и дело даже не в какой-либо страшной болезни. Сейчас расскажу вам о том, как я умудрилась забыть, что такое пироги.

Ну как что, спросите меня вы. Обычное такое сооружение из разного теста, бывает сладкое, а бывает с мясом. Они продаются в пекарнях-кофейнях, пухло подмигивают в столовых, а уж если зайти в магазин — так и вообще можно почувствовать себя пироговым магнатом. Пироги водятся повсюду, и добыть их несложно: протяни кассирше вожделеющую длань, и получишь пакет картофельно-капустных треугольничков по тридцать рублей штука.

Но позвольте мне минутку теории конспирации: это не те пироги. Нас обманывают.

В общем, впервые за несколько месяцев я была в гостях у вернувшейся с дачи крестной, а она занималась священнодействием. Нарезала фрукты, сотворила из ничего тесто, все это как-то перемешала с сахаром и поставила в духовку, которую я с двумя моими высшими образованиями не умею включать в силу чрезмерной обремененности гнозисом. Спустя время передо мной возник Он: воспитанная на гавайской смеси по акции я всплеснула руками так, будто меня пригласили на вечер Рахманинова. Передо мной сияло кулинарное откровение.

Это не было похоже на гречу или макароны, которые я варю в веселом избытке. Это не было даже яичницей, которая получается с вероятностью русской рулетки — один раз нормально, один раз сковородка горит. Это был Пирог. Такой, знаете, как надо. Образцовый и теплый. С отпечатком живой крестной, которая так непринужденно его готовила, прекрасно вписывающийся в интерьер полусоветской кухни с дребезжанием пожилого холодильника. Очень настоящий Пирог, превосходящий симулякры третьего порядка упрямым своим здесь-присутствием. Лежащий на столе и укутанный полотенцем.

И тогда я все-все-все вспомнила. Про то, как вообще хотелось бы жить.

Моя ныне покойная бабушка Рая умела творить Коврижку: из кругляша черного хлеба происходил алхимический процесс выделения варенья. Стадия повидло. Пышущая жаром гордость поколений. При виде Коврижки небесные птицы слетались на наш подоконник и с пониманием смотрели в стекло. Восьмилетняя я уплетала Коврижку и знала, что в ней — такая же сила, как в правде по версии нежно любимого мной Данилы Багрова. Ни один бутерброд с маслом или даже с красной рыбой не может соперничать с этой Коврижкой: уж больно просты и гениальны ее навсегда утраченные элементы.

А другая бабушка, тоже покойная и, как полагается честным бабушкам, носящая имя Валя, — готовила Плов. Это был Плов пловов, алые гранатовые зернышки поверх мягко-желтых рисовых, покрывающие курицу или свинину. На Плов моментально стекались все члены нашей необъятной сибирско-татарской семьи, и если бы за столом оказался кто-то чужой, прикинувшийся родственником из далекого Сургута ради Плова пловов, это было бы простительно. Это кушанье всегда вносили в огромном тазу: предназначение Плова пловов — приносить радость в обильном количестве, и это было понятно нам всем. Когда бабушка триумфально раскладывала Плов по тарелкам, прекращались любые семейные ссоры. Как во время древнегреческой Олимпиады: извините, воевать некогда.

Я сидела над Пирогом, впервые за четыре года вспоминая, что люди, оказывается, делают такие нормальные вещи. Люди не только трясутся от неврозов, корпят над дедлайнами, пытаются заработать денег и переезжают по съемным квартирам. Люди не только пытаются выучить все гуманитарные науки планеты. Люди пекут пироги!

Пока люди пекут пироги — я уверена: мир в безопасности. Пойду, что ли, попробую сделать хотя бы шарлотку — кто знает, чему она может меня научить.