Жизнь Маши, как казалось ей, не заладилась с самого начала. В детстве её избегали многие дети, других родители ограждали самостоятельно, настала юность, которая принесла свои трудности.

В институт она поступила довольно легко, потому что родители волновались о её будущем, давали ей деньги на репетиторов, некоторые предметы учились непринуждённо, а слегка знакомые папины друзья из института несколько облегчили поступление. В институт Маша шла с энтузиазмом, столь свойственным ей по жизни, и её не заставляло грустить расставание с мальчиком, который угощал её мороженым. Он отворачивался, когда она выбрасывала из порции нелюбимые ею шоколадные глазуринки, ему было жалко глазурь и тех денег, которые она легко бросала на ветер, не считаясь с тем, что он копил ей на эту порцию мороженого неделю, экономя на своих обедах. А ей нравилось брать в кафе именно это мороженое, с шоколадными глазуринками, которые можно было прямо на его глазах выбрасывать на грязный асфальт уличного кафе.

Как-то легко исчезла Маша из его жизни, просто летом уехала на дачу, по дороге разбила мобильный телефон и засела с книжками в саду с вишнями. Читала она много, но без разбору, будь то Хемингуэй или Ги де Мопассан, Достоевский или Оскар Уайльд, всё подвергалось быстрой критике и забрасывалось подальше. Красивый язык при низком содержании притягивал как-то сильнее, чем самые красивые мысли, выссказанные без шика.

Потом началась институтская жизнь: новые друзья, новые увлечения, новая избирательность. Пары Машенька посещала согласно своему расписанию, на какие хотела ходить – ходила, какие не нравились – нет. Компании друзей она любила, особенно нашла своё место в клубе компьютерных игр, где просиживала допоздна, зато команда, за которую она играла, её ценила, она делал большие успехи «в компьютере».

Конечно, девицей она перестала быть ещё до института, да и кажется, что мальчик с мороженым этого и не знал, что и облегчало её и без того прекрасную жизнь. Она нравилась юношам, острая на язык, она легко критикой могла уничтожить любую конкуренцию, и даже несмотря на то, что сама не обладала хорошим вкусом, ей не составляло труда опустить скромного художника. Зато ,если она делала успехи, об этом трубили со всех сторон.

Будучи на втором курсе, она забросила учёбу вообще, а через полгода Маша случайно узнала, что беременна. Её молодой человек, которого ласково она называла Сусликом и Мазечкой, стал настаивать на браке, хотя уже сам был не рад, что с ней связался: у нее, зависимой от своих настроений, без тормозов и  ленивой до всего того, что было не в её интересах, любимым занятием было донимать людей и смотреть на их реакцию. Ещё на даче она изводила бабушку требованиями в самый неподходящий момент, и та не могла отказать единственной любимой внучке; если у Васи болела голова, она упрямо сидела возле него с ноутбуком и требовала выбрать вместе музыку для праздника; если Аня готовила салат, то она бегала рядом и упорно бросала в салатник всё, что попадается под руку; если Андрей готовился к экзаменам, Маша напрашивалась вместе с ним, но занималась тем, что вслух читала с ошибками, и Андрею приходилось перепроверять конспекты заново. Выходки эти терпели, потому что такова была Машенькина натура, ей прощали почти всё.

Теперь она утроенно отравляла существование Мазечки, будучи слегка беременной. Мазечка ушёл в свой панцирь и старался не высовываться, чтобы не огрести по полной, всё чаще пропадал в компьютерах и обеспечивал Машу денежками, чтобы та, шатаясь по детским магазинам, не дёргала его без надобности.

Разумный читатель наверняка задаётся вопросом: «А где же были её родители?» Что ж, наука сего точно не уставновила, однако папа много работал и особенно любил Машины выходки и даже помогал ей хулиганить, мама же, с регулярной мигренью и худо-бедно-жественным вкусом, держала дочь в ежовых рукавицах. Не удивительно, что сразу же институтом, Маша исчезла из жизни своих родителей ровно до беременности, во время которой они всё же примирились и даже нашли какой-то диалог. Родители настояли на замужестве, она нехотя согласилась.

Маша родила дочку, Мазечка совсем ушёл в себя, она жаловалась на жизнь, на тяжёлые роды, на капризную малышку, на непонятливых родственников, родственники жаловались на Машу и её капризы, Мазечка ещё больше уходил в себя, ребёнок плакал всё чаще, когда девочка подросла, она чаще всё отправлялась к бабушкам и дедушкам, чтобы мама могла позаниматься собой и компьютером. Последний же, подобно отдушине, понимал её лучше остальных. Сверкая своим голубым экраном, он поддерживал её усталость и позволял просматривать счастливые фотографии подруг с мужьями и детьми Вконтакте, и, конечно же, критиковать их. Маша часто выкладывала и свои фотографии, начиная с детских, где она в советском сарафанчике и ядерном малиновом платочке. Фотографии в романтических позах, в нелепых платьях, в театральных лицах драматических героинь, она самолюбиво читала комментарии под ними, параллельно всё чаще расслаблялась с бутылочкой вина, потому что последнее тоже разгоняло скуку и помогало подобрать остроты.

Правда, ваш покорный слуга – автор данного грустного рассказа —  забыла написать про ещё одного персонажа этой истории. Про Медведя. Да-да, Медведя, который жил в лесу недалеко от Машиной дачи. Будучи на пенсии после цирковой карьеры, Маша впервые пришла к нему, изрядно наследив в его спокойной жизни. Мишка не мог её поставить на место, не мог сделать того, что, казалось бы, самой природой было заповедано ему, ибо жизнь в цирке в постоянных подчинениях сделали его сказочно терпеливым и тряпочно-смиренным. Последние дни он коротал в доме престарелых, а Маша даже не зашла навестить его, хотя фотография её дочки на фоне Медведя была бы к месту в фотоальбоме с Машиными достижениями: «я-на-фоне-Кремля, я-на-фоне-гуся, я-на-фоне-медведя…»