Из подслушанного разговора:
— А я тебе зачем нужна?
— Чтобы любить!
— А как же быть любимым?
— Быть любимым? Хм…

Только ленивый ресурс не написал о том, что любить другого можно только «как самого себя», не больше. Только ленивый не добавил, что невозможно осчастливить другого, самому находясь в унынии. Нельзя отдать ближнему две рубашки, если у тебя есть только одна.

Из каждого утюга льются потоки слов о семье, нравственности, идеалах. Мы уже научились их не замечать, как не замечаем попрошаек на улицах. Их всех стало слишком много, тех, кто пытается паразитировать на искренних порывах. Мы слишком научились выключать себя, свои мысли и чувства, оставаясь какими-то пустыми функциями. Вокруг нас слишком много правды, но совершенно нет искренности, слишком много секса, но нет настоящей близости, слишком много манипуляций и игр, но почти не встречается доверие.

Мы очень часто говорим о любви, настолько часто, что само слово, казалось бы, обесценилось, стало пустым звуком, медью звенящей и кимвалом звучащим. Под любовью подразумевается всё, что угодно. Жалость, оправдание неоправдаемого, самопожертвование, которое скорее напоминает мазохизм… А любовь где?

Как часто ко мне обращаются люди с терапевтическим запросом, который перевести на русский язык можно как-то так: «Я всю жизнь себя изощрённо насилую, и у меня больше нет сил так жить. Помогите мне перестать испытывать боль, когда я себя насилую». Зачем люди бесчеловечно измываются над собой? Чаще всего, как ни странно, во имя других. Во имя светлого завтра. Во имя каких-то иллюзий и фантазий. Кажется, что осталось ещё чуть-чуть, самую малость, потерпеть ещё немножечко, и настанет уже счастье.

Скоро праздники. Мы с подругами вовсю обсуждаем, что же кому подарить, как бы так извратиться, подзаработать, украсть время от сна. Как же сделать, чтоб всем было хорошо? Подруга долго перечисляет, что она хочет сделать для всех. «А что ты хочешь для себя?», — спрашиваю я. И она замолкает. И долго смотрит в сторону. Хотеть для себя? Я имею право только любить, а быть любимым – роскошь. Этого достойны мои близкие, но не я сама. Потому я буду задаривать близких тем, в чём нуждаюсь сама, но не могу поверить, что я могу это получить.

А кто-то другой будет постоянно есть, есть эту любовь, не в силах ей поделиться. Потому что тоже привык быть функцией, радостью для мамы, папы и бабушки, имеющей право существовать только тогда, где тебя бесконечно пичкают всем: знаниями, эмоциями, ожиданиями.

А человеку нужен баланс, человеку хочется совмещать. Только это непривычно и чревато разочарованиями. Всю жизнь прожить, опираясь на ложные представления о мире, – по крайней мере очень больно. А менять что-то – ещё и страшно. Только без этого баланса не получится построить отношений, настоящих, где есть оба.

Менять взгляд на свои потребности бывает страшно. А то ещё такого возжелаешь, что больше не сможешь себя изощрённо насиловать ради вселенского блага, не сможешь постоянно закармливать окружающих своими дарами. Или не менее изощрённо всё это съедать и переваривать. Или не переваривать, а выплёвывать, а то и вызывать этакую ментальную рвоту.

Захочешь ещё чего-нибудь такого… Запретного… И я здесь говорю не про извращения какие-нибудь. Я даже не про то, на что никогда не хватит денег. Я вообще про простое и очень человеческое. Про дружбу, про то, когда тебя понимают, про умение слушать и слышать, смотреть и видеть, чувствовать и просто быть рядом.

Эти желания напрочь выбивают белку из её привычного колеса. Ей тут же хочется сесть в ночи на дружеской кухне и разразиться монологом. Из тех, что были когда-то давно, когда ещё можно было позвонить и сказать: «Приезжай, мне очень надо!» И кто-то приезжал. И можно было сидеть на кухне, на подоконнике, и о чём-то рассказывать. Пить какой-то чай в старой квартире. В старой квартире, где есть свет, газ, телефон, горячая вода, пол-паркет, рядом с метро, центр, центр, центр…

Это я про себя. Перед праздниками муж пытается побольше заработать, чтобы потом с чистой совестью отдохнуть (если такое, конечно, возможно). Суровая жизнь, будни, чтоб их… А мне ужасно хочется подурачиться. Вытащить его на улицу и забросать снежками. Или петь песенки и рисовать с натуры, пока он пьёт тот самый чай на кухне и рассказывает о цветах на Марсе.

Я вспоминаю о том, как мы знакомились, как развивались наши отношения. В начале мы всегда друг другу рассказываем про цветы на Марсе. Показываем товар лицом. Ходим на цыпочках, чтобы казаться выше, говорим глубоким и полным достоинства голосом. Такими голосами можно делиться крупицами мудрости. А вот приказы «по пути с работы купи туалетную бумагу, лук, картошку, оплати свет, газ, телефон, горячую воду» — говорят другим голосом. И он ближе к нам настоящим.

В начале отношений есть потрясающая иллюзия близости. Там очень много фантазий, но почти нет другого, нет того самого ближнего. Есть много надежд и ожиданий. И совершенно нет кризисов, конфликтов, обид, злости, разочарования, чувства стыда за сделанное и несделанное, вины за сказанное и несказанное, нет манипуляций и выяснений отношений. Отношений, по сути, тоже ещё нет. Есть только утопические мечты и то незапятнанное ничем и ничем не подкреплённое тепло, идущее не то изнутри, не то снаружи… А вдруг в этот раз будет как-то иначе, не как раньше? И желательно, чтобы это он, сидящий напротив тебя, как-нибудь сам догадался, что мне надо. Взял на ручки и был мне родной матерью. Только ещё роднее, пожалуйста, чтоб без разочарований. И чтоб с гарантией.

А потом проходит год, три, пять, двадцать… И люди скатываются в привычные защиты, являя опыт прошлого в деле. Вот мы, добрые и пушистые, напротив друг друга. Почти младенцы в раю. Но вдруг – непонимание.

Обещала прийти в час, и он ждёт на морозе уже 40 минут и думает – придёт или нет? А вдруг опять бросит? Было уже такое. В детском саду постоянно бегал к ограде и ждал, а вдруг появится мама из-за угла и обнимет. И начинал рыдать. Но приходила воспитательница, оттаскивала от ограды, говорила: «Ты уже большой мальчик, а плачешь как маленький, ай-ай-ай». И вот он стоит, уже большой мальчик, а хочется плакать, как маленькому… Нет, не чувствовать, забыть, отказаться, заболтать себя. Включить привычный способ ухода от реальности… И вот она – трещина в воздушном замке.

Она прибегает через час. Задержалась на работе, телефон сел, в троллейбус врезалась какая-то дура на белой Приоре, пришлось бежать пешком на каблуках до самого метро. Но он какой-то молчаливый и отдалённый, извинений не принимает, будто говоришь со стенкой. Это уже было… Разбила папину любимую кружку, он молча собрал осколки. Плакала, просила прощение, а он не отвечал никак. Смотрел в сторону и говорил: «Ну хватит уже, разбила и разбила. Иди поиграй в свои игрушки». А так хотелось, чтобы обнял, посмотрел в глаза и утешил. И сказал, что всё равно любит. Может, и правда любви не достойна? Как теперь быть, о чём говорить? Нет, тишина невыносима. Надо говорить-говорить-говорить, о чём угодно, как радио.

Или не проходят год, три, пять, двадцать. Или разбегаются люди раньше, в поисках новых бабочек в животе. И снова волки-одиночки уходят вдаль, полные тоски и печали, кутаясь в дыме сигарет. А вдруг всё же есть где-то по-настоящему половинка, созданный для тебя и только для тебя человек, который таки поймёт без слов, простит и примет со всеми потрохами?

Только почему-то никто не сказал, что истинная близость возможна только там, где воздушные замки были похоронены и оплаканы, но люди всё равно остались вместе и в отношениях началась какая-то «третья молодость». Были испробованы и семейные сценарии, и семейные антисценарии, ничего толком не помогло, и вот пришло время на руинах былых стереотипов строить что-то своё, совершенно новое. Только в настоящих отношениях есть настоящие чувства, а это может выдержать далеко не каждый. И строить совершенно новое можно только там, где двое встречаются без масок и привычных игр. Встречаются одновременно и друг с другом, и сами с собой. Давать и брать. Пятьдесят на пятьдесят. Или хотя бы около того.