Праздник праздников — так всегда называли на Руси светлую Пасху Христову. Во времена моего детства в атеистическом, «безбожном, антихристовом» (по определению моей бабули) государстве такого праздника официально не существовало. Однако он всё же был, и в деревне к нему начинали готовиться загодя. За месяц или полтора до Пасхи (и как только деревенский люд о ней знал, ведь не было же никакой информации ни в газетах, ни по телевизору, а ближайшая церковь находилась в ста с лишним километрах от нас?) в избах начиналась генеральная уборка.

В доме моих родителей, как и во всех деревенских избах той поры, не было никаких обоев, потолки и стены белили извёсткой. Кто-то добавлял в неё перед побелкой синьки, и тогда стены и потолки получались небесно-голубыми или густо-синими. Другие вливали в известь зелёнку, что продают в аптеках, и тогда дом приобретал нежно-бирюзовый оттенок. Позднее деревенские избы стали белить и розовым, и сиреневым, и жёлто-шафрановым тонами… В общем, кто во что горазд!

С самого раннего утра выносили из дома всё (мебель, вещи, посуду) в сенцы или прямо на тротуар ставили, если выходной выдавался солнечным и ярким. Смахивали веничком паутинки по углам комнат (тенёта, по меткому выражению бабули). И начиналась побелка! Кто-то из хозяек белил сам (побелка считалась исконно женской работой), а кто-то приглашал мастера, чтобы было всё везде ровненько, без полос. В процессе работ бабуля то и дело напоминала родителям, что «Лучче тихо, да не лихо! Не торопитеся, не неситеся сломя голову. Смотрите, не наполосите мне там!» Папа в этом плане был мастером на все руки — белил он очень быстро, ловко, на загляденье красиво.

Мы с мамой успевали только полы за ним вымывать. «Бегом, бегом, девки, шурудите, не отставайте от мужика!» — подгоняла нас бабуля. В доме было тепло, и к обеду побелка уже успевала просохнуть. После обеденного перерыва работы возобновлялись с новой силой, по второму кругу.

При грозном поцыкивании бабушки меня к побелке в юности не допускали. «Куды энту пигалицу пускать? Чево она вам тама путнево накочеклевить сможет? Неча ей под ногами путаться, пускай лучче быстрее полы моет», — наказывала она родителям. Если бабуля отходила ненадолго к соседке, я всё-таки прорывалась к побелке — мне дозволялось побелить печки (их было две в нашем доме).

После завершения работы к вечеру в дом вносили мебель, закрепляли гардины, развешивали шторы на окна и в дверные проёмы. Межкомнатных дверей, как сейчас, не было. И с обеих сторон «дверей» на гардинах висели красивые льняные шторы.

На окнах, в зависимости от времени года, бывали разные шторы. Зимой — из ткани потемнее и потолще («штоб не так быстро пылились от печешной сажи»), летом — более светлые, небесно-голубые или изумрудные, в тон лазурным потолку и стенам. После побелки в доме ещё с неделю остро пахло известью, чистотой и свежестью.

Уставшие от напряжённой и активной работы, поочерёдно торопливо мылись в бане, которую к вечеру вытапливала для «побельщиков» заботливая бабушка. А когда на дворе уже было совсем темно, быстро ужинали и ложились спать. В понедельник с утра спешили кто в школу, кто на работу — выходной-то тогда был один, в воскресенье. «Приходится грешить, што поделашь, поелику в таковом антихристовом государьстве живём. Ну да не беда, Господь простит подневольных людей: он тех, кто труждается, любит, а лодырей оченно даже не уважает», — подводила итог дню довольная бабуля.

В следующий выходной мама с бабушкой вытаскивали внутренние оконные рамы, которые вставляли «на зиму» в конце сентября — начале октября, перед самым Покровом. Тогда дом белили второй раз в году, готовили его к зиме. После того, как вынимали рамы, выбрасывали в печь межрамную «начинку».

Это сейчас между рамами в окнах нет ничего, а во времена моего детства и юности промежуток между рамами выстилали бумагой, на которую аккуратно выкладывали угольки или кусочки каменной соли — «штобы влагу лишнюю в себя брали, штоб окошки зимой шибко не обмерзали». Поверхность бумаги сверху мама застилала сухим мхом из ельника или длинными нитями ярко-зелёного мха «кукушкин лён».

Реже в окнах красовался серо-голубой олений мох ягель — он был более хрупким, чем зелёные мхи. В эту «лесную полянку» мама равномерно вставляла кедровые шишки или гроздья рябины. Приходившие к нам гости восхищённо рассматривали мамины лесные фантазии. Но увы, зима есть зима! В сильные холода окна обмерзали, и весь этот сказочный лес был едва заметен.

После выемки рам вымывали окна (одинарошные — по словам моих родных), и в доме сразу становилось светлее. Больше воздуха и солнца, а если откроешь форточку, то и пение птиц и быструю звонкую капель уловишь. К Вербному воскресенью и Чистому четвергу дом сиял чистотой.

Перед Пасхой старались украсить имевшиеся в дому иконы. В нашем доме долгое время была одна икона (Варвары-великомученицы), которую в иное время года по требованию мамы бабушка прятала в большом деревянном сундуке, доставшемся ей по наследству. Из образа вынимали стекло, после чего низ иконы и боковые стороны украшали крохотными бумажными букетиками фиалок или яблонь, сделанными мамиными руками .

Делать бумажные цветы её научила баба Маня, происходившая из купеческой среды. В юности, ещё до революции, она обучалась в Иркутском епархиальном училище, которое когда-то закончила мать любимого мною драматурга Александра Вампилова.

Каких только цветов не делала моя мама! Таких бумажных роз, как у неё, сделанных из специально купленной в городе разноцветной жатой бумаги я больше ни у кого не видела. В результате нехитрых манипуляций получались настоящие живые розы на высоких ножках, с чашелистиками и листочками. Разве что шипов не было. Кроме роз делала она и пышные лохматые хризантемы — для них покупала пергаментную бумагу, которую красила фуксином, нарезала лохмотки лепестков, края которых подкручивала концами округлых ножниц. Были у неё ещё и изумительно-нежные букетики фиалок, гвоздики и яблоневые ветви, даже ландыши.

Когда умирал кто-то из знакомых, его семья приносила нам скреплённые проволокой венки, сделанные из пахучих пихтовых веток, на которые мама равномерно цепляла бумажные розы и хризантемы. Отказать людям было трудно, почти невозможно, потому что купить цветы было негде. Это уже позже, в начале семидесятых, в универмаге появились более долговечные пластмассовые цветы и венки.

Цветы на похороны или Пасху маму делала знакомым бесплатно, из чувства сострадания и жалости. Разве что благодарные клиенты приносили ей иногда за труды молоко или домашние куриные яйца.

Недели за две до Родительского дня народ просто одолевал маму. И она по вечерам чуть ли не до двенадцати ночи сидела и крутила свои чудесные бумажные цветы. А лет с десяти—одиннадцати и я присоединилась к ней, так что вдвоём дела пошли у нас намного быстрее.

Помню, как на полу в кухне в бутылках из-под шампанского у нас стояли готовые розы и хризантемы разных цветов и оттенков. Папа со смехом комментировал наши труды: «Похоронное бюро в работе! Отбиваете хлеб у тёти Наташи» (у женщины, которая в нашем посёлке делала цветы на продажу). Но у тёти Наташи таких красивых, как у мамы, цветов отродясь не было.

С Чистого четверга приближение Пасхи чувствовалось сильнее. Начиналась волнующая суета: крашение яиц, выпечка куличей. Детям шили праздничную одежду — девочкам ситцевые платьица с большими карманами, куда можно было складывать пасхальные яички. Мальчикам — рубашки и брючки.

…Бабушка доставала из холодных сенцев холщовый мешочек с луковой шелухой, в большой кастрюле кипятила воду, капала в неё несколько капель уксуса («штоб краска к яицам лучче прилипала»), бросала шелуху. После того как вода становилась насыщенного густо-коричневого цвета, шелуху вынимала, студила воду и уже потом укладывала в неё яйца для окрашивания.

Некоторые умудрялись обмазывать варёные белые яйца ваткой, смоченной в зелёнке. Такие яички сильно мазали руки, поэтому я предпочитала немаркие луковые крашенки.

Куличи у бабушки всегда получались очень высокими, потому что она пекла их в глубоких эмалированных кружках или жестяных банках. Тесто замешивала с молитвой. Традиционных молитв она почти не знала (рано осталась сиротой, а отцу, крестьянину-единоличнику, некогда было обучать её тому, чему должна была научить мать), но искренне и самозабвенно, всем сердцем и душой почитала Иисуса Христа, Пресвятую Богородицу, Николая Угодника, Параскеву Пятницу (для меня долгое время оставалось загадкой странное имя этой святой — Пятница) и Варварушку-великомученицу. Варварой звали её покойную мать, которой она, сирота с годовалого возраста, совсем не знала.

Помню, как ранним утром, на рассвете, выходила она на крылечко и, глядя на восток, что-то тихо шептала, о чём-то просила Господа и Его Пречистую Матерь. Слова её молитвы были самые простые, из глубины сердца: «Матушка Владычица, Пресвятая Богородица! Пожалуйста, помоги моим доченьке и внученьке, моему любимому сыночку-зятю. Пусть всё у них в жизни будет хорошо, пусть будут живы и здоровы, не знают никавды ни нужды, ни болезней, ни горя, ни бед…»

Когда я уезжала на учёбу, она всегда крестила меня в дорогу и просила Божью Матерь защитить её любимую внученьку. К сожалению, мама часто ругала её за эту «темноту и невежество», не понимая, что именно этим мы все и живы.

В Пасху стол ломился от яств. Чего там только не стояло! Не буду перечислять — это был самый богатый стол в году. Ребятишки выбегали в нарядной одежде на улицу и стукались яйцами. Соревновались, у кого «биток самый прочный». Помню, как один мальчишка с нашей улицы набил целую чашку яиц. Собрал все наши яйца и с гиканьем помчался домой хвастаться, что всех побил. Позже выяснилось, что «биток у него был невзаправдушний» и «чокался» он с нами крашеным деревянным яйцом.

Катали с горочки крашеные яички. Выигрывал тот, чьё яйцо укатится дальше всех и не разобьётся. Взрослые угощали знакомых и соседей куличами и яйцами и «христосовались» — троекратно целовали друг друга в щеки, с возгласом «Христос Воскресе!». В ответ получали радостное «Воистину Воскресе!»

Но, конечно же, самой главной пасхальной радостью детворы были качели. У нас почему-то говорили не «качели», а «качули». До Пасхи детям даже приближаться к ним не разрешалось. В канун пасхального дня у нас во дворе между двух деревянных столбиков развешивали верёвочные качели с дощечкой-сиденьем для одного человека. Почти в каждом деревенском дворе устраивали такую забаву.

А на улице меж больших столбов с фонарём (в виде буквы А) на перекладинке посредине закрепляли большие качели, с длинной доской, на которых могли одновременно качаться несколько человек.

После христосования и чоканья битков молодёжь и ребятня наперегонки мчались на «качули». Сперва разрешали порадоваться малышне, а уже потом чуть ли не до ночи на них развлекались парни и девчата. Смеху и гомону было! Признавались в любви и целовались, мирились и ссорились, если кто-то чересчур сильно раскачивал доску.

Почему-то с детских лет Пасха кажется мне необыкновенно солнечным и ярким днём, хотя, конечно же, бывали дни дождливые и хмурые. Но всё-таки Пасха для меня — это всегда синева небес и ослепительно сияющее солнце. Праздник праздников и торжество торжеств!