Столицу ныне убирают, обустраивают и частично обслуживают мигранты. К обилию восточных лиц с лопатами и метлами мы уже почти привыкли. Спустя какое-то время вслед за мужчинами потянулись женщины — средних лет, а иногда совсем девочки. Для столицы они в диковинку еще и потому, что воспитаны в иной культуре. Когда я общаюсь с ними, мне кажется, они знают что-то такое, что мы, самостоятельные и независимые, давно забыли.

***

На гардеробщицу в учебном корпусе особенное внимание обычно обращалось перед лекциями. Прибегаешь через весь город, до звонка пять минут, нужно еще подняться на этаж, а в гардеробе очередь. Студенты на перемене выбегают покурить, и бабушка-пенсионерка с трудом растаскивает куртки: выдать, потом принять. И вдруг очереди не стало — в один из дней вместо уставшей бабушки куртки начали проворно носить две женщины восточного вида — постарше и помладше.

Я так и не успела узнать, как ее зовут — уже через неделю они с товаркой исчезли, и охающая пенсионерка вновь заняла свое законное место. За эту неделю мы перекинулись едва ли десятком фраз — в какой-то из дней я уходила совсем поздно. В почти пустом гардеробе она была без напарницы, зато с мальчиком лет пяти.

В Москве она уже несколько месяцев. По-русски? Ну, старшие у них дома все говорят, с советских времен осталось. А младший сын уже не говорит — не с кем. Дома ходил в садик, в Москве — некуда. А еще дома старший ребенок, а в Москве — муж и брат мужа, работают, давно. Она несколько лет сидела дома, с детьми. А потом они решили, что лучше будет соединить семью. Нет, с работой для нее совсем нехорошо, да и у мужа были сложности, но зато теперь она здесь, с ним вместе — ведет дом, готовит. Муж доволен, они оба спокойны. Это важно.

Она явно была не прочь поболтать; видно было, что это удается ей нечасто. В чужом городе, где ее сына нельзя устроить в детский садик, на случайной работе, перетаскав за день сотни вещей, она думала о своем и тихо улыбалась.

***

Знакомый женился на девочке с Мадагаскара. Сама из семьи врачей, в Москве она училась на врача, да так и осталась. Он шутит, что у них идеальная семья, поскольку тещу он видел по скайпу. Она вполне довольна русской жизнью, в которой можно многое из того, что в родной мусульманской семье ей не разрешали. С православием, правда, получилось не совсем красиво: когда она собралась креститься, некто «особо одаренный» громко поинтересовался при ней, маленькой, тонкой, чернокожей, и, как назло, прекрасно понимающей по-французски и по-русски: «А кто же это притащил в храм обезьяну?». Так что с крещением и венчанием пока не срослось, хотя у них уже двое детей.

Поболтать ей тоже очень хочется. За нашу недолгую встречу среди прочего она успевает рассказать, почему среди ее соотечественников так популярны приплетенные косички. Оказывается, у большой части африканцев волосы растут очень медленно — дорастают до определенной длины и все. Так что там раз заплетенные афрокосы — это надолго, а не так, как у европеек, которые уже через пару месяцев бегут делать коррекцию. Сама она кос не носит, у нее волосы растут, поскольку в семье были индийские предки.

Чай допит, они с мужем собираются уходить, и тут происходит маленькая сцена, почти мгновенная, но у меня в последние годы есть страсть наблюдать за эмоциями и жестами. На выходе она берет за руку старшую девочку, а он — автокресло с младшим, и дальше она бросает на него мимолетный взгляд — скорее недоуменный, чем возмущенный. Она не качает права, они не выясняют это вслух, она просто искренне чуть-чуть удивляется, что он не открыл перед ней калитку. И он тут же забегает вперед и распахивает. Никаких «схватила детей и пошла сама», ни одного сказанного вслух слова. И про то, что люльку-кресло с годовалым малышом поднимает именно он, муж знает сам.

***

Еще об одной собеседнице я как-то писала репортаж. Несколько лет назад они с мужем приехали в Москву на заработки из Средней Азии, так что по возрасту ей скорее уже близко к тридцати. Хотя на вид — все также девочка — тоненькая, смущенно-улыбчивая в ярком национальном платке.

Она приняла меня как гостью, накрыла богатую трапезу, за которой мы сидели на полу, как принято у них дома. («Никак не можем найти в интернете дешевый столик»). Я смотрела на синие пиалы с золотом — у нас дома есть несколько таких, слушала ее рассказ об этнических столкновениях на родине, после очередной волны которых ее отец — заслуженный учитель и директор школы, но, увы, человек «не той» национальности — вынужден был уйти с работы, а они с мужем — уехать искать работу в России. А еще она рассказала, как они летали на похороны свекрови.

Мама мужа болела много лет, но ее смерть все равно оказалась внезапной. По крайней мере, мужу позвонили, когда все уже случилось. И сказали: «Хоронить будем в пятницу, потому что все похороненные в пятницу попадают в рай». То есть, завтра.

И вот они трое — муж, брат мужа и она — начали искать сначала деньги, а потом билеты на самолет. Она знала, что дома, по обычаю, ее не пустят в мечеть — только на поминки, но летела вместе с мужем, потому что так надо.

Нашли какой-то ночной рейс, но вместо их родного города, где был туман, он сел в столице, и выбраться оттуда ночью нельзя было никак. Братья опаздывали на похороны мамы, глядя на них, она тоже приуныла. И тут в шесть утра ей позвонил отец:

— Понимаешь, — сказал старый учитель, — ты женщина, и твоему мужу сейчас непросто. И ты должна его поддержать. Если сейчас расклеишься еще и ты, произойдет что-нибудь неприятное. Вы потеряете документы, деньги, кто-то поранится или что-то еще такое. Соберись.

И она собралась. И они успели.

***

Иногда, когда я смотрю на восточных девочек на наших улицах, мне кажется, они знают что-то такое, что мы — сильные и самостоятельные — давно забыли.