Эта музыка будет вечной

Я иногда пою песни. Невозможно делать это экспромтом, с лёту — по крайней мере, мне. Сначала нужно понять, почему автор вдруг взял и написал эти стихи, или эту музыку, или всё вместе. Что произошло? Что он чувствовал? И ещё: что было в моей жизни похожего — и как я могу это воспроизвести?

Вчера коллега поставила «Бесаме мучо», и я поняла, что не могу это не спеть. Казалось бы, совсем простая песня — но в том-то и проблема. Нужно петь так, как поют птицы, не слыша себя, забыв об изысках, потому что эмоции здесь экстремальные: целуй меня крепче, ведь эта ночь — последняя, завтра мы расстанемся навсегда!

Мне много лет, и чувствовать так остро я уже перестала: организм научился экономить энергию. Я попробовала представить то, о чем пою, и вдруг сообразила — а не надо ничего представлять! «Просто все уже было». А было так.

Я, студентка, услышала о возможности почти бесплатно съездить в Прибалтику. Церковь объединения (известная также как секта Муна — звучит зловеще, однако!) приглашала на семинары — нужно было только оплатить железнодорожные билеты и пообещать ходить на лекции, а также «не употреблять алкоголь и наркотики, не курить и не вступать в романтические и сексуальные отношения». Мои знакомые, ездившие уже на такие семинары, уверили меня, что эта организация опасности не представляет. Религиями я на тот момент не интересовалась, внушаемостью не отличалась, поэтому страха втянуться у меня не было. Путешествие манило меня. Я решила ехать.

Мне ни разу не пришлось пожалеть о своем решении. В небольшом латвийском селе собрались триста студентов со всего СНГ. Тезисы последователей Муна казались мне неживыми и ходульными, но все же их проповеди любви и братства сообщили тусовке особый дух: мы действительно старались любить друг друга! К тому же мне было двадцать лет — самый цвет моей души. И события, и их восприятие были таковы, что все эмоциональные датчики зашкаливало.

Я была там одна, но примкнула к стайке девушек из Екатеринбурга. Их было пять, и одной из них я живо заинтересовалась. Есть такой сорт представительниц моего пола, который сильно притягивал меня в то время. Эти редкие птицы прилетали по одной и давали мне пищу для эмоций и размышлений на несколько лет. Эти девушки не отличались броской красотой, были немногословны и неприхотливы в выборе одежды. Однако они обладали сверхъестественной способностью: почувствовать, чем человек дышит — и выбрать, какой из своих бесчисленных граней к нему повернуться. Отражение получалось таким, что трудно было противостоять соблазну увидеть его вновь и вновь. Это были колдуньи, влияющие на людей и формирующие события.

Они вызывали во мне сложную смесь чувств: восхищение, зависть, ревность ко всем подряд, желание подражать — и при всем том подспудное отторжение свойственного им изящного паразитизма. Одна из екатеринбурженок принадлежала к описанному типу, и я получила причитавшуюся мне порцию мучительного удовольствия.

А еще там было озеро с шумным тростником, куда мы ходили купаться. И искусственный водопад — его струя расплющивалась широким плоским камнем. Мы с подругой подныривали и сидели под прозрачным водяным потолком. Он полностью отгораживал нас от мира, что придавало особый смысл разговорам и ещё в большей степени — молчанию.

Сильное впечатление оставил церковный праздник, посвященный Деве Марии. В этом селе как раз был костёл, посвященный этому празднику, и тысячи (я не преувеличиваю) паломников стекались к нему. Они были из разных стран, даже из Австралии. Многие шли пешком (говорят, так положено), микроавтобусы везли их вещи.

Главная праздничная служба была ночью, и мы ее посетили. Столько народу одновременно я видела только на Казанском вокзале — однако толчеи не было, можно было спокойно войти в костёл. Люди сидели на скамейках и пели по нотам — знание нотной грамоты здесь в порядке вещей. Побыв там и без затруднений же покинув здание, я окинула взглядом темноту и ахнула: все дороги, ведущие к храму, были обозначены пунктиром огоньков. К костёлу шли паломники со свечами, и цепь из вздрагивающих язычков пламени уходила вдаль на несколько километров.

Еще запомнилось, как организаторы семинара привезли нам фильм «Капитан Крюк» — про выросшего Питера Пэна, который разучился летать, а потом вновь научился. Фильм только что вышел и был ещё без перевода — но он и не требовался особенно. Ощущение полета — это было именно то, что я чувствовала тогда. И совсем не трудно было предугадать направление, в котором я полечу.

Там была компания нижегородских парней, довольно своеобразная. Все они были накачаны, коротко остижены и непритязательно одеты. Говорили мало, улыбались редко, иногда пели под гитару песни «Сектора Газа». Казалось, что они специально стараются вызвать у окружающих желание держаться от них подальше.

Однажды я стояла у крыльца, кого-то ожидая, и заметила, что один из них смотрит на меня. День был жаркий, одежды на мне было довольно мало. Надо, кстати, рассказать, что я тогда из себя представляла — это существенно. С фотографий того периода на меня смотрит крепкое, спортивное существо с выражением лица то упрямым, то беззащитным — безо всякой середины между этими крайностями. В одежде меня интересовали прежде всего удобство и целостность выбранного образа. Думаю, временами этот образ был довольно экстравагантным, но вопрос, какая одежда нравится мужчинам, меня тогда не интересовал. Если я иногда и выглядела сексуально, то это было непреднамеренно. Артемида выбирала мини лишь потому, что в нём удобней охотиться.

Тот взгляд был долгий и специфический. Я тоже посмотрела на него внимательнее. Он выглядел как все в этой компании, но выделялся высоким ростом и сложением Аполлона. Однако стрижка почти «под ноль», огрубляющая и без того неправильные черты лица, ассоциации с Аполлоном перечеркивала. Близко посаженные глаза имели интересное выражение: спокойное, изучающее, без приветливости. Впрочем, наглости и агрессии в них тоже не было.

Я дождалась подругу и ушла. Но этот взгляд вторгся в мое пространство, проник под кожу и был разнесен по организму током крови. Ночью я спала плохо и под утро поняла, что влюбилась. Сейчас-то я уже взрослая и считаю, что это ненормально — влюбиться с чьего-то первого несытого взгляда. Однако из песни слов не выкинешь.

С этого момента на общих мероприятиях я стала осторожно приближаться к его компании. Контакт был довольно поверхностным, но он показал: ребята совсем не гопники. Все они были студентами, причем тот, который меня более всех интересовал, учился на врача — кто бы мог такое предположить! Удручало лишь то, что времени у меня было в обрез, меньше недели. Однако неожиданно ситуация получила развитие безо всяких усилий с моей стороны.

Лекции я часто прогуливала, так как лидер нашей группы, симпатичная японка Акэми, не слишком нас контролировала. Я проводила это время, загорая у озера. Чаще всего я была одна: мои друзья относились к другим группам, где порядки были строже.

Однажды, лежа на берегу, я заметила, что объект моего интереса направляется ко мне. На лекции он, кажется, не ходил вообще. Думаю, его бандитская физиономия и очевидная физическая сила отбивали охоту делать ему замечания. Он присел рядом, и мы долго болтали. Его шутки были подчеркнуто грубоваты, но смешны. Взаимные пикировки перемежались обсуждением довольно глубоких тем. Я уже давно подозревала, что он не лишен ни интеллекта, ни чувствительности. Подозрения мои подтвердились.

Ах, как бьется девчонкино сердечко, когда под грубой и мощной оболочкой обнаруживается уязвимость и даже пораненность! Большой и ненужный, и все в этом духе. Моя сползающая крыша держалась на двух гвоздях, однако лицо терять было нельзя. Я сохраняла иронический тон и украдкой вытирала с носа выступающие капельки пота.

У меня болела спина — просквозило где-то. Он предложил сделать мне массаж — «у нас были специальные курсы!» — и сделал его очень серьезно и, как мне показалось, вполне профессионально. На следующий день боль почти прошла, и я его поблагодарила. «Всегда рад помочь, — ответил он, — но, если честно, про курсы массажистов я наврал». Причины, подвигнувшие его помассировать мою спину, он объяснил со свойственными ему простотой и непринужденностью. Но мне и вправду полегчало — как это объяснить?

Время отъезда между тем приближалось неумолимо. В последний день семинара я подарила ему открытку (я долго её выбирала и придумывала, что бы такое написать) — и сказала, что завтра утром уезжаю. «А я — послезавтра» — сказал он. И предложил ближе к вечеру встретиться.

Я шла к общаге, где мы жили, и встретила Ляну, одну из екатеринбургских девушек. Она плакала. У неё завязался здесь роман, а сейчас в нём что-то разладилось. Наш разговор получился откровенным и эмоциональным — настолько, что я упомянула о предстоящем мне свидании. Узнав, с кем оно, Ляна отреагировала неожиданным образом.

— Знаешь, — сказала она, — у меня с ним довольно странные отношения. Он приходит, он уходит, он ждёт чего-то — но не получает того, чего ждет. Его самолюбие страдает, и он исчезает снова…

Я плохо помню то, что она говорила. Картина сложилась из кусочков и рухнула мне на голову. Мое сердце было разбито? Я ревновала? Нет.

Видели бы вы её. Красота без капли вульгарности и неестественности. Идеальный женский рост — 160, и фигура Софи Лорен. Юбка, каблуки и волосы, практичность и ровное настроение. Евростандарт. Нет, это не стёб и не попытка принизить. Все нормальные женщины нормальны одинаково, каждая ненормальная — ненормальна по-своему.

Шекспировские Оливия и Виола — вот кого мы напоминали. Распустившаяся женственность — и подросток в штанах. Какой бы ни был у этого подростка рост и объем груди.

Я приняла его выбор. Я принимала вообще всё, что происходило, и делала это частью себя. Только так и можно жить — а я тогда жила. И что-то происходило рядом со мной с законами мироздания. Ну вот хотя бы: чему была равна вероятность встретить именно ее (из трехсот студентов) и разговориться с ней?

Еще одна труднообъяснимая вещь: почему сбывались все мои мечты? Как он умудрялся уловить мои желания и в точности исполнить их? Впрочем, подозреваю, что эти желания были крупными буквами написаны у меня на лбу и загадки для него не представляли. Однако воплощение их было изящным и молниеносным — искусство довольно редкое.

Подошел назначенный час, и мы встретились. Ревность, обида, упреки? Нет. Я вижу его, я с ним наконец, и завтра я уезжаю.

Мы зашли в его комнату в общаге — он жил с двумя друзьями, и один из них был там. На подоконнике лежали кассеты. Я подошла на них посмотреть и услышала за спиной два взгляда: «Я должен оставить вас вдвоем?» — «Нет».

Мы гуляли. Обычно восприятие работает не на полную мощность, процентов на тридцать в лучшем случае. Сейчас в меня влезало столько, сколько было свободного места. Всегда так жить нельзя — сердце не выдержит. Но не жить так никогда — хладнокровно себя похоронить.

Недалеко от техникума, предоставившего нам общежитие, был спортзал. Мы подошли к двери, и она оказалась не запертой (удивляться я уже перестала). Мы вошли и сели на длинную скамью у окна. К тому времени стемнело.

«Я сегодня встретила Ляну. Довольно интересно было с ней поговорить». Нет, он не стал развивать эту тему. Это была не моя территория. Впрочем, зачем мне чужая жизнь? У меня есть своя!

«Почему ты назначил мне свидание? Что тебя во мне привлекло?» Он сказал что-то про богатый внутренний мир — причем на полном серьёзе. Ёлки же палки!

Он показал на свои колени и сказал: «А садись сюда». Его слова прозвучали так просто и естественно, что я рассмеялась — и сделала это. Провела рукой по ёжику волос. Странно — они совсем не кололись.

Я не буду вдаваться в детали, ладно? Включите «Бесаме мучо» — там все сказано. Приведу только собственную фразу — в ней были боль и вызов, но, высказанные, они покинули меня. «Мне лучше, чем тебе!» — «Может быть».

Сцена эта кончилась эффектно — за дверью послышались шаги, и я увидела свет фонарика. Мы поняли, кто это: один из лидеров групп, Майк, имел привычку ходить по вечерам и вылавливать влюбленные парочки. Романтические и сексуальные отношения в лагере строго возбранялись — проще говоря, за это могли выгнать. Но мы и так уезжали, поэтому бояться было нечего. Майк отконвоировал нас до общаги, более того — до наших комнат. Я ожидала бессонницы, но уснула мгновенно.

Пробуждение было длинным и прерывистым. Солнце уже поднялось высоко и заполнило комнату — однако на завтрак я успела. Сюрприз напоследок — он пришел в столовую одновременно со мной. Мы впервые сели за один столик. Никто не присоединился к нам — кажется, его друзья и мои подруги проявили деликатность.

Странно — мои пальцы как будто стали тоньше. Я не была больше тем веселым животным, которое приехало сюда. Что-то обременило меня, как цепь на шее — Маргариту или ракушки на хвосте — Русалочку.

Я вдруг осознала: он никогда не смотрел на меня с улыбкой. Он всегда был закрыт — жаль, но это так. Нет, всё неправильно. Я точно знала: должно быть иначе.

Внезапно я вспомнила один вопрос, пришедший мне в голову, когда я просыпалась. Любопытство — очень полезное качество, к тому же оно несовместимо с унынием. «Послушай, — сказала я, — к спортзалу ведет всего одна тропинка, и она видна из окна. Я сидела к нему затылком, а ты — лицом. Получается, что ты увидел Майка как минимум за полминуты до того, как он вошел!» Он усмехнулся. «И ты ничего не сказал!» — «Ну, мне не хотелось терять эти полминуты».

Все готовились к отъезду, лагерь напоминал растревоженный муравейник. Уединиться было сложно — но он организовал такую возможность. Нет, не целуй меня больше. Уткнуться ему в грудь и набраться сил. Всё. Всё.

Я уехала. Автобус шел до Вильнюса. Поезд уходил только вечером, поэтому мы с подругами собирались посмотреть город. Трудно было ожидать дальнейшего повышения эмоционального градуса — куда уж выше? — но именно прогулка по Вильнюсу стала кульминацией всей поездки. Ощущение путешествия достигло здесь максимума.

Если отличия Латвии от России показались мне не очень разительными, то Литва вообще и Вильнюс в частности выглядели более по-европейски — по крайней мере, на мой неискушённый взгляд. Даже одежда местных жителей резко контрастировала с тем, к чему я привыкла (кто помнит Россию начала 90-х, тот поймет меня).

Конечно, мы любовались архитектурой. Примерно такой я её себе и представляла: компактно, рационально, благопристойно — и при всем том живописно. Особенно долго мы бродили по территории их университета — это целый квартал. Университет старинный, основан в XVIвеке. Очень кстати оказалось то, что две студентки (одна — музыкант, другая — филолог), объединив усилия, разучили с нами в лагере «Гаудеамус». Мы спели его сейчас на два голоса — успех был бешеный. Еще несколько песен мы исполнили на бис, благо в лагере мы пели много, спасибо организаторам. Нагулявшись и накупив на последние деньги янтаря — на память, мы двинулись к вокзалу.

Потом я лежала в вагоне на верхней полке, смотрела на проплывающие за окном огни и улыбалась. Я чувствовала себя ребенком в колыбели. Кстати, такая ли уж это идиллия — ребенок в колыбели? У него, может, живот болит или шея, вывихнутая в родах. Вообще, расти — это больно, мне кажется. Но ребенок любим, нужен, защищен — и как раз такой я чувствовала себя сейчас. Я была частью целого, пульс мироздания был и моим пульсом. У меня было одно желание — не потерять это чувство. Казалось бы, что может быть проще: слушать — и слышать, видеть — и не отводить глаз, не лгать себе и другим, и главное — не глушить в себе желание действовать! О, только бы остаться такой — и жизнь не кончится никогда! И смерти не будет — в этом не было ни малейших сомнений.