Герман Юкавский: «Самим бы живым остаться, в себе бы это сохранить»

Заслуженный артист России Герман Юкавский — яркое явление в современном музыкальном театре. У него голливудская внешность — и славянский темперамент, редкостный по красоте тембра и силе звучания бас — и блестящий актерский дар. На его счету более 30 ведущих оперных партий в спектаклях Камерного музыкального театра им. Б. Покровского, роли в кино, множество сольных концертных программ. Он один из лучших на сегодняшний день исполнителей русских и цыганских романсов. Юкавского называют новым Шаляпиным. И действительно, такое впечатление, что его голос, как и у его великого предшественника, звучит из какого-то непостижимого космоса…

— Откуда у вас музыкальные гены?

— Наверное, от деда, Германа Николаевича Юкавского. Я его, к сожалению, не застал — он умер задолго до моего рождения. Но мама и бабушка много рассказывали мне о нем, как о человеке, обладавшем множеством всяких талантов, и музыкальных в том числе. В молодости он перепробовал несколько профессий. Служил фельдшером. Не имея музыкального образования, работал в ленинградской оперетте, аккомпаниатором, тапером в кинотеатре «Колизей», подбирал и играл популярные мелодии по слуху, прекрасно пел, увлекался авиацией, морем, живописью. Затем с блеском окончил медицинскую академию, стал военным врачом. Всю блокаду проработал в военном госпитале, где и познакомился, кстати, с моей бабушкой, тоже врачом.

В послевоенные годы оставил медицину, заведовал домом культуры. Обладал яркой внешностью. Курил трубку. Был душой любой компании, где бы он ни увидел пианино или гитару, сразу же садился и начинал играть, петь. Сначала, не без давления моих родителей, я пошел по его стопам — оказался в медицинском училище и почти его закончил. Но потом пение и гитара пересилили. Я поступил в Гнесинское училище и начал овладевать совершенно другой профессией.

— Что вы знаете о своих корнях, ведь ваша фамилия очень редкая?

— Да, редкая. И долгое время для меня оставалось загадкой ее происхождение, но благодаря моей маме многое прояснилось. Мама у меня доцент, кандидат философских наук, умнейшая женщина, интеллигент до мозга костей. Когда она вышла на пенсию, увлеклась генеалогией и историей дворянства. Со свойственным ей вдохновением и методичностью стала заниматься историей нашей семьи, посылала запросы в архивы и музеи. И выяснила, что род Юкавских происходит из Речи Посполитой.

В источниках она нашла упоминание о Григории Юхневиче Юкавском, которому в ХVII веке польским королем Сигизмундом за ратные подвиги было даровано имение в Дорогобужском стане. С тех пор наши предки Юкавские, польские, а позднее, русские дворяне, занимали разные и довольно высокие должности в Смоленске, Вязьме, Петербурге, Москве.

— Так пан поляк?

— Из поляков. Наверное, из тех, кого Сусанин завел не туда в лес, а они там и остались. Шучу! Правда, с тех пор в нашем роду смешалось много кровей.

— У вас хорошие отношения с родителями?

— Да, неплохие. Наверное, время разногласий и юношеских противостояний давно закончилось. Отец уже умер. Он был юристом, служил в НИИ МВД на улице Воровского, теперь это Поварская. А с мамой — чем я становлюсь старше, тем лучше и добрее становятся наши отношения. Такая вот закономерность. В принципе, наверное, как у всех. А в детстве по-разному случалось.

Я же очень непослушный был, неспокойный. Мама так просто говорит, что я был кошмарный ребенок. Все наперекор, все по-своему. Рогатки, гулянье, костры. Курить начал очень рано. От меня вечно какие-то были проблемы. То стекло разобью, то кого-то ударю, то что-нибудь сломаю. Мои увлечения приобретали порой немыслимые масштабы. Я увлекался, допустим, птицами и начинал ловить птиц. Легче всего было ловить их в заповеднике на Лосином острове. Или занимался химией, опытами, и все заканчивалось бомбами и взрывами. Все время шел какой-то перебор. Но по мере взросления начинаешь больше ценить и себя, и, соответственно, родителей.

— Какие черты вам достались от родителей?

— С мамой мы оба светловолосые, светлоглазые. Но внешне я больше похож на отца — сутуловатый, как он, фигура такая же, привычки, манера держаться. У него была совершенно уникальная память. И у меня не скажу, что уникальная, но память очень хорошая, я быстро все запоминаю и надолго. А от мамы перенял творческий подход к делу, живость восприятия да еще некое постоянное недовольство собой. Но для моей профессии это даже полезно. Иногда сомневаюсь — свое ли место занимаю? Но все же думается, что свое, судя и по реакции окружающих меня людей.

Еще мне передалось увлечение родителей книгами. Они всегда много читали. Искали раритетные издания. А купить хорошую книгу было непросто. Это сейчас все книжные магазины забиты любыми изданиями, а если вспомнить, как было раньше — магазин на Кузнецком Мосту, зима, мороз 25 градусов, очередь, талончик за сданную макулатуру на приобретение книг. В свое время я читал взахлеб. Днем гулял, а по ночам погружался в чтение, под одеялом, с фонариком. Все глаза себе испортил. Доходило до скандалов. Родители отбирали книги, проверяли подушку — не спрятан ли под ней фонарик. В метро постоянно читал. Мама просила, чтобы я взял учебник, а у меня Джеймс Кервуд какой-нибудь, «Бродяги Севера», ну, что там мальчишки обычно читали.

Позднее, читал, конечно, и классику — Гоголь, Толстой, Чехов, Куприн. И поэзией увлекался — Маяковский, Заболоцкий, Пастернак, Серебряный век, Северянин, Мандельштам, Нарбут, Ходасевич. Очень уважаю я наш родной русский язык, его вкусность и образность, а в поэтах меня всегда восхищало умение подобрать рифму, точное слово.

— Кем вы хотели стать в детстве?
— О чем тогда мечтали пацаны? Стать летчиками, космонавтами или милиционерами! Конечно, я тоже через это прошел… Вообще я мечтал о разных вещах. Помню, когда мне было лет десять, хотел торговать сигаретами в ларьке. Мне очень нравился этот особый запах — не курения, не табачного дыма, а ларька, сигаретных пачек. Особенно когда болгарские сигареты привозили — у них такой сладковатый запах.

Мне казалось, что это очень хорошая работа — сидеть и продавать сигареты мужикам. Им же не так, как сейчас, — совсем немного нужно было для счастья. Кому рюмашку хлопнуть, кому газетку почитать, кому сигаретку выкурить. И шли на работу в свои конторы, на заводы… Ну что вы хотите — детские мечты, не торговал бы я ничем, конечно… Еще, из того, что помню, — хотел стать ихтиологом.

Всякой живностью увлекался, особенно подводной — рыбами, водорослями. У нас дома было два огромных аквариума. Часами сидел перед ними, наблюдал, кого-то пересаживал, вылавливал, откармливал, что-то записывал, книжки в библиотеке брал по океанологии, ихтиологии. Одно время мечтал о военно-морском флоте. Воображал себя моряком, в тельняшке, в брюках клеш — романтика! Да много всего было… Но никогда, ни при каких обстоятельствах, ни в каких мечтах я не представлял себя артистом. Потому что для меня артист был этаким небожителем, властителем умов и дум, он находился на такой недосягаемой сказочной высоте, что надо было либо принадлежать к театральным кругам, либо обладать неслыханной смелостью, чтобы вступить на этот путь.

Маме спасибо огромное, что она уговорила меня пойти прослушаться в Гнесинку. Поступление туда было настолько для меня неожиданным! Попал в другой мир. Помню — боялся, робел, сомневался ужасно! Но вскоре почувствовал вкус и интерес к этой профессии. Попались прекрасные педагоги, Ошеровский Матвей Абрамович, Федорова Галина Сергеевна, Маторин Владимир Анатольевич. И пошло-поехало… Не успел оглянуться, а уже — первые роли, а уже — в театре. Дело случая, наверное, или голос крови. Господь так распорядился.

— Вам удаются комические роли. А какой вы в жизни?

— Наверное, полная противоположность тем персонажам, которых я играю на сцене. Среди театральных ролей, в силу особенностей голоса, у меня преобладают всякие благородные отцы, разные прохиндеи-негодяи, «героические» старики. Мы же в опере. Ну, а в опере бас — это кто? Как правило, это возрастные роли, комические, характерные. Есть среди них и полные дураки, и простодушные самодуры, и веселые алкоголики.

Когда люди меня видят в первый раз после спектакля, они говорят: «Какой вы молоденький! А мы-то думали…». Я же с двадцати лет играю стариков. Кривляюсь и комикую вовсю. Конечно, это накладывает свой отпечаток и на жизнь, и на образ мыслей и на поведение вне сцены. Но, надеюсь, что в жизни я совершенно другой. Наверное, более серьезный, занудный, скучный. В общем, другой. Хотя вам виднее.

— У вас много концертных программ, посвященных романсам. Чем они вам дороги?

— В театре я играю, в основном, острохарактерных персонажей, они полны ярких преувеличенных недостатков или достоинств. Они у меня и злобные, и глупые, и смешные, я и сам над ними смеюсь, но все равно, это гротеск, некая маска, обман — и зрителя, и себя тоже. Это же не я. Не хватает какой-то искренности, тонкости, чистой эмоции — вот я люблю, страдаю, что меня не любят. Чем она чище, тем, может быть, открытее. А романс — это искренность. Возможность показать потаенное и честное, что ли. В нескольких фразах — одна-две эмоции. Но это только мое.

Я словно открыл дверку — вы заглянули туда, посмотрели, послушали, и вас это тоже коснулось. Мое переживание. Попереживайте со мной. Не хотите — ну, не надо. Вот я встретил девушку, она меня презирает, или она младше меня на двадцать лет, или живет на другом краю земли, и что мне делать? Не знаете? И я не знаю. А в романсе можно задать этот вопрос и ответить на него. Где же пережить эту боль, этот восторг, эту «лирическую страсть», как не в романсе? Ему нельзя придавать какое-то огромное значение, но и принижать его тоже нельзя.

Романсы для меня — это часть жизни. Где я их только не пел! Пел на улице, на эстраде, во дворе, на слетах КСП (Клуба самодеятельной песни). Помимо ночевки в палатке, курения и рассказывания анекдотов, мы, естественно, пели — Визбора, Окуджаву, Высоцкого, Розенбаума, Макаревича, свои авторские песни. А я решил выделиться и петь «белогвардейские романсы»: «Господа офицеры», «Гори, гори, моя звезда», «Поручик Голицын» и т. п., при этом пел не дворовым сипатым голосом, а басил «под Штоколова». Смотрю, получается, слушают. Мне даже прозвище дали — Кадет, у всех, я помню, были какие-то прозвища. Вот так и пошли романсы.

И гонорар свой первый я получил за романсы. Меня, студента Гнесинского училища, как-то пригласили выступить. Я пришел с гитарой, спел и заработал деньги, причем неплохие. Был счастлив безмерно, потому что исполнял мои любимые романсы, получил такую массу удовольствия, а мне за это удовольствие еще и деньги заплатили!

— Как вы отдыхаете? Как восстанавливаетесь после спектаклей, концертов?

— Меня научили буквально по щелчку пальцев входить в творческое, приподнятое состояние, настраиваться на роль, «включаться». А вот выходить из этого состояния не учат ни в одном учебном заведении. Поэтому я не могу после спектакля, вернувшись домой, щелкнуть пальцами и заснуть в благодушии. Образы, фразы, переживания вертятся в голове. Спектакль продолжается еще несколько часов. Уверен, что любому творческому человеку знакомо это состояние. Хотя все зависит от спектакля, конечно, от роли.

Лучший отдых — это отвлечься, переключиться, на другую роль, например. Лучший способ восстановиться — это сон. А вообще отдыхать не умею. Говорят, что я трудоголик. Лежать на диване читать или смотреть телевизор не могу. Мне надо обязательно что-то делать, куда-то бежать или уж спать. Да и сон иногда бывает весьма далек от отдыха, потому что во сне подчас случаются такие навороты, что просыпаешься, как будто вагон дров разгрузил. Правда, в отпуске могу себе позволить неделю проваляться. Сначала буквально себя заставляешь, а потом привыкаешь и зависаешь в каком-то непонятном состоянии.

— Вы общительный человек? У вас есть друзья?

— Я бы не назвал себя общительным человеком. Но друзья, конечно, есть, и они сопровождают меня по жизни уже, наверное, не один десяток лет. Их не много, но они интересные, замечательные люди и очень добры и терпеливы ко мне.

К сожалению, мы редко встречаемся, потому что работаем в совершенно разных сферах. Кроме того, со мной очень трудно совпасть по времени. Они все женаты, с детьми, с определенным взглядом на общение и на отдых, и среди них я чувствую себя немного «белой вороной». Не даю этому оценок, хорошо это или плохо, просто пока так складывается. Если бы было иначе, возможно, нашлось бы больше точек соприкосновения. Ну, допустим, они звонят: «Юкавский, бери своих, поехали на шашлыки». И Юкавский берет жену, детей, сажает в машину, заезжает в «Ашан», покупает мясо и едет со всеми на природу.

Дети разбегаются по своим делам, женщины режут овощи и делятся впечатлениями, мужчины с достоинством общаются на «нерабочие» темы. Такой вот стандарт отношений, в который я не помещаюсь, хотя бы потому, что мне пока некого посадить в свою машину. Конечно, я могу поддержать беседу за чашкой чая, но все равно, потом сбиваюсь и отвлекаюсь на разговоры о театре, трудностях и прелестях профессии, а это, по большому счету, не всегда понятно и интересно.

— Какие качества вы цените в мужчинах?

— В первую очередь, цельность. Мужчина должен знать, что он хочет, и не разбрасываться. Ум. Юмор. Талант. Умение постоять за себя и не только за себя. Конечно, можно приобрести черный пояс или машину с охраной, но я не это имею в виду. Наверное, он должен быть хорошим отцом, которого любят дети. Еще, наверное, честность — и перед другими, и, в первую очередь, перед самим собой.

— А в женщинах что вам нравится?

— Я вообще женщин люблю… Женщины — удивительные создания!.. На самом деле, все это настолько индивидуально, интуитивно и обусловлено различными ситуациями, что описать идеальную женщину практически невозможно. Однозначного ответа на этот вопрос нет, наверное, ни у кого, не только у меня. Она мне нравится или не нравится, а почему — не знаю. Не всегда можно это объяснить.

Если в общих словах, в женщинах нравится нежность, тонкость, чувственность, конечно, и ум, и чувство юмора. Отталкивает — фальшь, неискренность. Меня трудно обмануть. Не скажу, что невозможно, но трудно. Мы же на сцене все время «врем», поэтому во лжи-то разбираемся, по сравнению с нормальными людьми.

— У вас подтянутая фигура. Как вы относитесь к спорту?

— Прекрасно! В детстве все мы увлекались физкультурой, бегали, плавали, с гантелями упражнялись. Я к тому же занимался современным пятиборьем, имел разряды по плаванью и по стрельбе. Серьезно этим занимался лет, наверное, до семнадцати, а потом бросил — не до этого было. Сейчас по утрам не бегаю, не плаваю и зарядкой не занимаюсь, хотя, нет, вру, иногда случается. Взбодриться помогает чашка кофе. Театр — мой спорт. За иной спектакль теряю по два килограмма, вот и остаюсь подтянутым.

— Чем вы увлекаетесь помимо театра?

— Конечно, жизнь на театре не заканчивается. Увлекаюсь фотографией, в свободное время позволяю себе прогуляться с камерой, поснимать. Птички, веточки, листочки. Делаю портреты близких, знакомых, говорят, что неплохо получается. Долгое время увлекался живописью, рисунком. К сожалению, сейчас, на это не хватает времени. Я постоянно чем-то увлечен — новым проектом, новой песней, новой идеей…

— Если бы не карьера певца, кем бы вы стали?

— Трудно сказать. Вспомните конец 80-х— начало 90-х. Жилки коммерческой у меня нет. Никакого своего дела я бы, скорее всего, открыть не смог или куда-то мотаться за товаром и им же торговать. Работал бы себе на скорой помощи или в больнице, пел бы песни под гитару. В медицинский институт я бы поступать не стал, учиться дальше поленился бы. И постепенно, возможно, спился бы, как многие.

— Вы творческий человек. Как вы ощущаете себя в современной жизни?

— Я вырос в интеллигентной семье, и мне досталась эта, так называемая, рефлексия, нервозность, незащищенность. Иногда это хорошо, но по жизни, наверное, надо быть поциничнее, пожестче, поприземленнее. Излишний романтизм и «витание в эмпиреях» зачастую мешают. Человеку, воспитанному на определенных идеалах и устоях, на определенных книгах, фильмах, музыке, нынешний окружающий мир порой кажется грубоватым, в чем-то несправедливым.

Меня очень печалит потеря престижа актерской профессии в обществе и уровень оплаты творческого, порой очень изматывающего и неблагодарного, труда. Какое может быть отношение к артисту, или к поэту, или к художнику, или к учителю, если у него зарплата меньше, чем у уборщицы в метро?

Конечно, у нас особая миссия, неизмеримая деньгами, ведь мы сеем разумное, доброе, вечное, но хотелось бы, чтобы она соответственно и оценивалась. О каком культурном возрождении России можно говорить? Ведь мы бьемся, стараемся, вертимся, как белки в колесе, пытаемся выживать всеми доступными способами. Уже речь не о том, чтобы кому-то что-то привить, кого-то воспитать, скажем, молодежь приучить к чтению или заставить слушать классику — самим бы живым остаться, в себе бы это сохранить.

Самого бы себя заставить слушать Моцарта и Чайковского или перечитать любимые стихи после стояния в пробках, забот о хлебе насущном, среди всей этой чернухи, суеты и беготни…

Беседовала Елена Ерофеева-Литвинская