Лет десять назад накануне Сретенской литургии глубокой ночью раздался звонок.

— Меньшикова, выручай, у нас утром на литургии архиерей, а у меня регент рожать на две недели раньше уехала, отец диакон сейчас позвонил, супруг ее. Приезжай, а? Выручи! Я машину за тобой уже отправил.

— Слушай, отец Сергий, у меня же утром две литургии, ранняя и поздняя, молебен. Меня кто отпустит с двунадесятого праздника?

— Меньшикова… Не добивай меня, машина в пути. Престол. Архиерей. Регент в роддоме. А я, так вижу, в реанимацию уеду.

И положил трубку.

Хороший ход. Правильный. У него там горе, а жестоковыйная Меньшикова сидит в своей столице и в ус не дует. Плюет на друзей с высокой колокольни.

Перезваниваю.

— Певчие-то хоть у тебя есть? Или тоже все в роддоме?

— Приедешь?! Ты приедешь?!

— Приеду. Не каждый день регенты рожают в престольный праздник. Давай по делу: кто поет, сколько человек, ноты есть? Во сколько начало?

Связь обрывается на полуслове. Набираю еще и еще раз. Немузыкальный ровный голос сообщает мне, что «абонент временно недоступен».

Поднимаюсь, кое-как привожу себя в порядок. Набираю номер своей певчей, умеющей регентовать.

— Оля, прости, что среди ночи. Меня не будет сегодня на службе, проведи сама, пожалуйста. Ноты в шкафу, в синей папке.

Сонная Ольга, зная меня не первый год, зевает.

— Что-то случилось? Или просто опять спасаем человечество?

— Типа того, потом расскажу. Случилось и спасаем.

— Слава Богу, ничего нового. Проведу. Что настоятелю сказать?

— Расскажи про человечество. Ну и про спасение, если не забудешь.

— Принято! Позвони, как всех спасешь. С праздником, дорогая!

— И тебя, сестра, с праздником! Досыпай…

***

Начинаю метаться по дому в поисках хоть каких-то нот. Что брать? Двухголосие? У них там поющих в последний мой приезд было две с половиной бабушки. Да нет, поди, к празднику наскребли денег хотя бы на квартет из столичных певчих. Хотя…

Хватаю ноутбук, принтер, все вместе упаковываю в сумку. На месте разберемся. Напечатаю, если что: на флешках полно материала для любых составов.

Звонок, машина у подъезда. Пять утра. За рулем — помощник батюшки во всех делах, немолодой уже «старче Анатолий», как в шутку называет его настоятель, а с ним и весь его немногочисленный приход.

Анатолий из бывших военных. Боевой офицер, прошедший не одну «горячую точку». Такой себе сплав богатыря и «дядьки Черномора». Громадного роста, с белоснежной бородой — он производит неизгладимое впечатление. Мне каждый раз хочется нарядить его в красный кафтан и шапку, вручить мешок с подарками и сразу же начать отмечать Новый год, независимо от сезона.

— Ты к нам насовсем? — Анатолий берет у меня из рук здоровенную сумку.

— До последней исполати точно…

Садимся в машину.

— Ну, с Богом! Матушка, Пресвятая Богородица, благослови! Пристегивайся, Ульяна, с ветерком поедем, чтобы не опоздать.

Я истово крещусь, призывая на помощь всех святых, зная уже, что значит безобидное «с ветерком» из уст Анатолия, и мы мчимся по еще не проснувшейся столице к шоссе, ведущему на север.

За час уносимся на сто с лишним километров от города. Подъезжаем к храму, навстречу нам «каравеллой по волнам» бежит батюшка в развевающейся на ветру рясе.

— Слава Богу, дождался! Живая? А я на радостях, что ты едешь, телефон из рук выронил, да он об пол тотчас и разбился: пол-то у нас каменный…

Идем в дом причта, меня поскору угощают чаем. Выясняю обстановку: певчие приглашенные, кто и откуда, отец-настоятель не знает. Регент обещала сюрприз и, надо сказать, преуспела в этом.

— Состав хоть какой, знаете? Смешанный? Однородный? Мужчины? Женщины?

— Да не допрашивай ты меня! Говорю же, не знаю. Сюрприз был. (Вздыхает…)

— Ладно, отец, пойдем на клирос, посмотрим, что там есть.

Клирос встречает нас девственной чистотой пультов. Я потихоньку завожусь.

— Ты как себе это представляешь, отец?! С кем поем — не знаем, что поем — неведомо. Я могу хоть сейчас всю службу распечатать, но пока я не пойму, с кем мне тут время коротать, ничего не могу сделать. Ты же сам регент, не мне тебе тонкости объяснять.

Батюшка встает, широким крестом благословляет меня и вместо привычного «Бог благословит» произносит: «Ты сильная, ты справишься!». И шустро убегает.

Сижу я возле своей сумы, полной бесполезной электронной техники, и скорбно молюсь, как водится, причитая.

— Матушка Пресвятая Богородица! Вот за что мне это все?! Там, дома, состав родненький, все впето-отрепетировано. Всенощную вчера так хорошо спели… Спи и пой. Все под рукой. Что я тут буду делать? Что петь? А вдруг архиерей строгий?

Но причитай не причитай, а дело делать надо. Достаю аппаратуру, начинаю печатать последование архиерейской литургии.

Печатаю и сама себя накручиваю.

— Как мне «встречу» петь одной? На глас? Читком? Мелодию на октаву ниже? Да что ж я такая дурында, почему не отказалась?

Мимо меня туда-сюда бегают беззаботные пономари, диакон, батюшка. На меня никто не обращает внимания. Стою красноносым Робинзоном на хорах, как на необитаемом острове, жду Пятниц — уже хоть каких-нибудь, хоть столетних, хоть неумелых — лишь бы не одной.

Отцы, приехавшие на праздничную службу, чинно облачаются, выходят по одному из алтаря. Ко мне снисходит архиерейский протодиакон, приехавший чуть раньше, чтобы все подготовить к служению Преосвященнейшего.

— С праааздником, матушка! О, чего это у нас глаза на мокром месте? Исповедалась от души перед праздником? — смеется диакон. — Или боитесь? Не переживайте, владыка очень добрый и певчих любит. Вы не волнуйтесь, пойте бодренько-празднично, только не кричите, и все хорошо пройдет. Давайте договоримся, как и кто тропари по входе будет петь.

А я уже от тембра диаконского еще больше завяла. Там не голос, там голосище! Богатый, густой. Если он вполголоса говорит, а паникадило уже раскачивается, как же он служить-то будет? Что я ему противопоставлю на ектениях? Сипелку-жалейку свою одинокую? Ангел-хранитель, миленький, унеси меня отсюда! Да хоть даже и туда, где «ни печали, ни воздыхания» — мне уже все равно!

Но… Никто меня никуда не унес. Записали мы с отцом диаконом на поминальном листочке, кто что поет, и опять я осталась одна.

Смотрю на часы. До приезда архиерея уже считанные минуты. Никого нет. Клирос пуст, хладен и тих, как могила. Музыкальная могила, в которую я сама себя затащила.

Что остается делать в такой ситуации? Рвать шали и волосы? Посыпать голову кадильным пеплом и панихидным песочком? Нет. Неправильно. Правильно — положиться на волю Божию. Что я и поспешила сделать. Потому что сил на качественное страдание уже не осталось, а страдать в полноги — не мой стиль.

И только я начала мечтать, как красиво умру на запричастном концерте во время исполнения «Ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко», как с колокольни раздался праздничный трезвон и диакон мощным басом провозгласил: «Прээээмууудрооость».

Сердце мое трижды остановилось, трижды перевернулось, я набрала воздуха, как перед погружением в озеро Байкал, и запела «От восток солнца до запад» и дальше по последованию…

…Такой импровизации, такого мощного в своей непредсказуемости смешения стилей и мелодий стены трехсотлетнего храма точно не слышали. Византийский и столповой распевы чередовались с залихватским партесом и монастырскими подобнами. Шмелькова плавно переходила в Чайковского (о, этот героический напев «Трисвятого», кто перед ним устоит?), Чесноков вплетался в Калинникова и Львова, болгарский распев боролся с киевским, уходя в кадансах в почаевские умилительные доминанты.

Старалась как могла. Ноты-то не успела распечатать, только текст перед глазами.

Тем временем владыку облачили, и он подошел молиться к иконам Спасителя и Богородицы, стоящих аккурат параллельно клиросу. Его Преосвященство внимательно посмотрел на мое натруженное вокалом лицо, улыбнулся и благословил мое одиночное клиросное стояние.

Отец-протодиакон, правда, то ли от восторга, то ли от желания сделать службу более торжественной, вопиял прошения так зычно и громко (а я-то помню, что он просил хор не кричать! Я всеее помню!), что для того чтобы поддержать хоть какой-то наш с ним вокальный баланс, мне пришлось вспомнить все уроки вокала от первого и до последнего академического часа и тоже вопиять ко Господу на двух форте.

Так мы с ним шли дуэтом до «Трисвятого». А трисвятое на архиерейской поется антифонно (попеременно). Там целая схема, где начинает хор, потом подхватывает священство, потом опять хор.

Чувствую: не потяну я антифонно с алтарем. Не те у меня возможности — пятнадцать здоровых мужчин перепеть. Выглядываю из-за иконы, маячу прихожанам, мол, подпевайте, не бойтесь! Пою-запеваю дальше и вдруг понимаю, что народ поет не хуже, а где-то даже и лучше и священства, и меня (хотя какой уж там спрос с меня, одинокой ивушки). Я аж замолчала. А в народном хоре такая гармония и сладкоголосие образовались, что хоть впору сумочку с принтером под мышку и домой-домой. Без меня споют.

И тут, когда я вторично попыталась высунуть нос из-за иконы, которая закрывала клирос, любопытного носа моего коснулось что-то темное, шуршащее и пахнущее хорошим ладаном. Одно, второе, третье, четвертое, пятое…

На клирос во время возглашения прокимна взошли пять ангелов в монашеских облачениях и одновременно, как по команде, сделали передо мной земной поклон.

— Матушка, прости, машина сломалась в поле!

Я быстро сообразила, что этот ангельский черноризный отряд и есть тот сюрприз, который страдающая ныне в роддоме регентша хотела преподнести своему настоятелю и прихожанам.

— Отцы, вставайте, петь надо. Нот нет, матушки вашей нет — рожать уехала. Есть я, и мы сейчас с вами все будем петь по памяти.

Но ангелы на то и ангелы, чтобы приносить благие вести. Ноты у них были с собой. Правильные, хорошо подобранные, отлично отрепетированные, и мне оставалось только задавать тон и чуть контролировать динамику, чтобы «не кричали», как просил отец-протодиакон.

И когда на запричастном братия-монаси запели «Ныне отпущаеши» Давидовского с соло баритона, я и взаправду чуть не умерла, как и собиралась в начале службы. Только уже не от ужаса и безысходности, а от того молитвенного умиления, которое возносит в мир горний, где «ни печали, ни воздыхания», а только покой и радость.

Солист не солировал: он молился. Не пережимая звук, не атакуя, пел просто — именно так, как и нужно петь это песнопение, чтобы не превратить его в романс.

Потом мы спели молебен, сходили крестным ходом вокруг храма, где священнический и клиросно-иноческий хор насоревновались в громкости на славу.

В конце службы владыка сказал замечательную проповедь. О празднике, как и положено. И еще о том, что и «один в поле воин» — стоит только отринуть страх и свою самость с вечными «я сам, я сама» и положиться на волю Господа. И тогда возможно все, вплоть до личной встречи с Ним на ступенях храма. Главное — верить. И ждать. И все случится так, как и должно случиться, как бы ты ни бежал и как бы ни рвал свое сердце.

А после проповеди владыка подарил мне огромный букет цветов и попросил, чтобы я одна, без братии, «под крест» спела запевы Сретения.

«Богородице Дево, упование христианом, покрый, соблюди и спаси на Тя уповающих». А отцы и всечестные иноки тихонечко мне подпевали…

Впервые опубликовано в журнале Otrok.ua