После публикации на нашем сайте статьи «У меня случился выкидыш» в редакцию пришло короткое, но полное боли и надежды письмо от читательницы. С ее разрешения публикуем его здесь.

Есть боль, о которой не принято говорить. Я потеряла ребенка. Ему не было и двух недель. Всего лишь несколько капель крови… Боль, которую прячешь за дежурной улыбкой. Боль, которой не делишься, чтобы не стало еще больнее. Боль, которая пугает своим размером. Боль, которую заталкиваешь все глубже, потому что надо взять себя в руки. Боль, которая под давлением превращается в отчаяние, безнадежность, злость, страх. Боль, которая, подобно гнилому яблоку, отравляет соседние чувства. Боль, которая не имеет права быть, ведь жизнь продолжается… Моя жизнь. Не его. А у меня не осталось даже его имени…

В какой-то момент боль полилась через край. Я больше не могла вмещать ее. Она текла слезами и отчаянием, струилась виной. Она кричала о своем существовании в подушку, выла сквозь зажимавшую рот ладонь, изламывала напряженное тело, надрывала каждый нерв, но отступала… Такая боль не уходит с рыданиями, но рыдания приносят облегчение. Я продолжаю жить, хоть и с дырой в сердце. Но в этом же сердце есть место для целого мира. Я чувствую тепло солнца, слышу песню ветра, искренне смеюсь и верю в хорошее. Хотя моя боль со мной.

Неважно, сколько недель было твоему ребенку — позволь себе слезы. Ведь ты — мать, потерявшая ребенка. Позволь боли стать частью твоей жизни, но не позволяй ей стать твоей жизнью.

Елена Птица

Как пережить подобную утрату? Возможно ли это вообще? Мы попросили сказать несколько слов об этом священника и поэта Сергия Круглова.

Часто в тяжкие минуты сомнений, уныния, скорбей ищешь поддержки у святых. Я листал книгу, в которой собраны письма и дневники матери Терезы, имя и подвиг милосердия которой известны миллионам, и встречал там свидетельства о непроглядной тьме богооставленности, сквозь которую мать Тереза годами несла свой крест служения людям, свидетельства о другом тяжком ее подвиге, внутреннем, невидимом миру, но  знакомом многим святым… И вспомнил ее слова, которые она сказала в день гибели принцессы Дианы, считавшей мать Терезу своей духовной наставницей: «Иногда я не понимаю Бога».

Вот и я иногда не понимаю Бога… Не могу понять, найти рациональный, богословски обоснованный ответ на вопрос: почему так непонятно устроена жизнь и смерть человека, почему одни, дожив до лет мафусаиловых, уже и тяготятся жизнью, наполненной старческими немощами или тяжелыми болезнями, и просят Бога о кончине, но жизнь их продолжает тянуться, а другие, которым бы жить да жить, умирают в цветущем  возрасте? Почему, например, умирает во чреве мамы маленький человек, не протянув и десятка недель — той мамы, которая так его хотела, так ждала и любила заранее. Что это за жизнь, которая так коротка, в чем ее смысл?

— Батюшка, я потеряла его на совсем раннем сроке…

— Его?

— Да. Я уверена, что это мальчик, сынок, мы с мужем уже и имя ему подобрали… Мы так хотели его! И за здоровьем своим следили тщательно, и молились вместе о ребенке… И потом раз — боль, кровотечение, и все… За что? За что это мне? Вы можете объяснить?

— Нет, не могу. Да, видимо, на такой вопрос — «за что» — и нет ответа…

— А то как же, «нет ответа»… Я долго не могла прийти в себя. Ни есть, ни спать, ни жить не могла. Муж уговорил: надо к Богу, надо в храм. Была я в разных храмах, в монастырь ездила — таких ответов наслушалась… Это тебе за грехи. Это за грехи твоих предков… За какие грехи?! И почему за чьи-то грехи должен расплачиваться жизнью невинный ребенок?!  Это что, Бог у нас такой, что хочет кровавой жертвы ? Или еще: на то воля Божия. Значит,  вот Бог сначала дал жизнь. А потом рраз — передумал и забрал обратно? Еще одного ангелочка решил сделать, мало ему их на небе? Не верю, что Бог может так поступить, он же нам Отец! Простите меня, если говорю кощунственно, но разве я не права?

— Конечно, вы правы. Знаете, все те люди, самоуверенно поспешившие  дать вам ответы, которые они сами посчитали православными и благочестивыми… Отчего люди пытаются поскорее найти простые объяснения сложнейшим вещам, которые запросто не объяснишь? Думаю, от страха. Поскорее объяснить что-то, вместить в простые рамки нашего житейского опыта — и оно станет понятным, нестрашным, и можно жить, вытеснив это «что-то» из сердца и памяти, не обращать больше на него внимания… И еще — от маловерия. Страх и маловерие ведь связаны: не верим в жизнь вечную, в реальность Христа, его Воскресения, в воскресение собственное, и боимся скорбей, болезней, гонений, непредсказуемости жизни, боимся смерти… Вот вам и «объяснили»… Да только мало того, что нанесли вам новые раны душевные поверх уже имеющейся. Вам сказали ложь. И вы наверняка это чувствуете, и не можете успокоиться.

— Да! Вот именно! Этим объяснениям я не верю — а правды не могу найти, и мучаюсь оттого…

— Знаете, пока ищете эту правду, пока болит и выбаливает ваше горе, надо и еще что-то делать. Вот это вопрос более насущный. Горевать, плакать о ребенке — надо. Но надо и продолжать жить. А о ребенке — молиться.

— Я понимаю, что надо молиться… Но вот опять: можно ли? Спросила у одной подруги, она много лет в Церкви и все знает, она говорит, что молиться о нем нельзя, потому что он некрещеный, а все некрещеные неизбежно попадают в ад… И у свечного ящика в одном храме мне сказали: некрещеный — значит, записку на панихиду о нем нельзя подать. А другая подруга, она неверующая, но мы давно дружим, со школы еще, так пыталась меня утешить: «Ну что ты все плачешь! На таком сроке у зародыша и души-то нет, он и не человек еще! Ну, все это просто физиология…». Какой зародыш, это мой погибший сынок, я точно знаю! Батюшка, я совсем запуталась…

— Ну что ж, коли в записках нельзя писать — то и не пишите. Польза и утешение вашему ребенку будет, если будете молиться о нем сами. Вы же христианка, часть Церкви? Вот и молитесь. И это будет — молитва Церкви… Сколько есть веры, столько и молитесь Богу. И не то чтобы «вымаливайте» ребенка, чего его «вымаливать», нагрешить и отпасть от Бога он не успел, и Господь все это знает, Он любит ваше дитя не менее вас. Просто поминайте как умеете, и молитесь о себе, об укреплении вашей израненной горем души, о муже, ему ведь тоже тяжело, о своих ближних… Молитесь дома, своими словами, или, если найдете, подходящей церковной молитвой. И в храме не возбраняется молиться — лучше про себя, чтоб лишний раз окружающих не смущать, не вызывать у них искусительного желания давать вам советы да поучения… Держитесь. Рано или поздно вы снова встретитесь с ним, жизнь вечная началась в нашей многострадальной земной жизни, смерть — тоже ее часть, но жизнь уже не кончится никогда, это неотъемлемая составляющая нашей с вами христианской  веры. И при этой встрече вы уже будете знать, что сказать своему сыночку и что у него спросить, когда ваша часть большой жизни будет уже позади, когда, с помощью Божьей, многое в ней поймете…

…Во всем, что говорил я, сам я убежден. Не знаю, что стало с этой женщиной дальше, просто знаю, что молитва — это активное действие, движение. А движение — это жизнь, оно помогает выбраться из цепенящего кокона своего горя. И Бог всегда отвечает на молитву, в таких ситуациях как-то по-особому убеждаешься, что Он — действительно рядом…

Но сам я на все эти вопросы продолжаю искать ответ — и продолжаю не находить. Кроме разве что одного ответа — но он не взят как цитата из катехизиса или учебника по богословию…

«Иногда я не понимаю Бога»…

Зато Бог понимает меня.

И говорит примерно так:

«Отчего жизнь маленького человечка была так коротка, какой в ней смысл? А какой вообще смысл в жизни? Он есть, и ты это знаешь, не разумом, так сердцем, и Я знаю, что ты знаешь. Краткость же ее и кровавость — от зла и смерти, которыми пропитан падший мир. Я пришел в этот мир , чтобы спасти его от этого зла. И со Мною стало то же, что с этим ребенком, — посмотри на крест».

Я смотрю. И все понимаю без слов.

«Я мог не делать этого, не вступать в смерть. Но Я люблю вас всех, и не мог не пойти. И Я победил смерть. И свою, и вашу. Ты веришь в это?»

Да, Господи.

Я верю.

Я верую, Господи, помоги же Сам моему неверию.