Небо. Вертолет. Девушка

Лена Горячева в обычный жизни экономист. Но у нее есть вторая, не менее, если не более важная для нее жизнь, в которой ее зовут Лена Кипяток: она координатор добровольческого вертолетного поисково-спасательного отряда «Ангел». Лена ищет с воздуха тех, кто потерялся в лесу. Я давно хотела поговорить с Леной, потому что мне ее история представлялась очень любопытной: девушка-волонтер на вертолете, но оказалось, что все намного интереснее: для того чтобы летать, Лена сбросила… 50 кг.  

Давай начнем с начала. Как в твоей жизни появились вертолеты и отряд «Ангел»? 

У меня все получилось закономерно и логично. Я с самого начала в поисковом отряде «Лиза Алерт» и участвовала в его создании.

«Лиза Алерт» появилась осенью 2010 года, после поисков пятилетней Лизы Фомкиной, которая погибла в лесу. Ты была на ее поиске? 

Да. Я всю эту историю пережила, и она изменила мою жизнь. До этого у меня были просто дом-работа-семья, свой небольшой бизнес в области офисной мебели. В сентябре 2010 года я была на даче — у меня там строили дом. Узнала о том, что в лесу заблудилась девочка с тетей — информация об этом в соцсетях появилась, к сожалению, очень поздно, по-моему, на седьмой день поисков. Я увидела, что это не очень далеко от моей дачи, бросила своих строителей и поехала туда.

Я не знала, чем я могу помочь, — я же ничего не умею, но решила съездить, вдруг пригожусь. По дороге на поиск я совершила ошибку многих новичков — купила большой мощный фонарь, потому что у меня вообще ничего не было, а он большой, и в руках его нести было неудобно.

В первый раз мы расклеивали ориентировки в находящихся рядом населенных пунктах. На следующий день я приехала снова. А после этого ты уже не можешь взять и уехать, потому что начинаешь чувствовать свою личную ответственность за эту историю, она должна для тебя завершиться, и ты надеешься, что завершится хорошо.

В тот день, когда написали, что нашли тетю, я никак не могла приехать в течение дня, но не раздумывая рванула туда как только освободилась, потому что понимала: если тетя погибла, то шансов, что ребенок в лесу жив, очень мало. Это был уже девятый или десятый день поисков и довольно прохладный конец сентября.

На поиске было много людей: они менялись, приезжали после работы, уезжали, шли в лес, выходили оттуда замученные, пили чай и шли снова. Тогда я в первый раз — я еще не знала, что во все это окунусь — тоже пошла в лес. У нас была цепь чуть ли не из восьмидесяти человек — никто, конечно же, не владел никакими поисковыми навыками, мы просто шли. Хотя такой цепью идти по бурелому невозможно. Мне казалось, что мы прошли километров пятнадцать, у меня язык был на плече, потом посмотрели по карте — мы прошли метров 700. Но это были очень тяжелые 700 метров по завалам.

У меня в памяти отпечатался момент, когда мы на рассвете сидели возле костра, и по рации передали, что Лиза найдена. Туда сразу отправили кого-то из волонтеров, фельдшера или доктора. И мы все замерли в ожидании у костра, потому что ждали, что по рации скажут: живая. Но по рации сказали, что она погибла. И вот мы сидим в полной тишине, и ощущение такое, что весь мир в один момент рухнул. Как, почему, за что ей это?.. Помню, как я сижу с этими ориентировками на Лизу и бросаю их в костер, а по щекам льются слезы.

После этой истории мы понимали, что нужно что-то сделать, чтобы такое не повторялось. Я, наверное, неделю приходила в себя. Я рыдала, потому что не понимала, как такое может быть. Как должен выглядеть поиск, когда пропал ребенок? Должны быть тысячи людей, самолеты, вертолеты, техника, танки, подводные лодки, что угодно, все должно быть задействовано. Но тогда этого не было — полиция была на Дне города, в лесу были волонтеры…

На помощь приходит авиация

Как ты пришла в авиацию? 

С этого поиска ведет свое начало «Лиза Алерт», с этого началась моя поисковая история. Я была и информационным координатором поисков, и координатором на месте поиска, и в лес ходила. На одном поиске 17-летнего мальчика с аутизмом в Мытищинском районе мы поняли, что нам нужна помощь с воздуха, потому что где-то там, в огромном лесу, ходит беспомощный ребенок-аутист. Мы вышли на АОПА (Межрегиональная общественная организация пилотов и граждан-владельцев воздушных судов), созвонились с ними, попросили о помощи, и на следующий день к нам на место поиска прилетели Александр Михайлов («Лодочник») с Михаилом Фарихом.

Нашли ребенка? 

Да. Полиция наткнулась на него где-то на дороге, причем то, что это именно тот, кого ищут, инспектор по делам несовершеннолетних случайно услышала по радио. Но так мы познакомились с летчиками. А потом разбился вертолет, и пилоты обратились к нам за помощью в поиске. И так «Лиза Алерт» стала сотрудничать с пилотами, вместе работать. И поскольку тема авиации мне всегда была интересна…

В семье есть летчики? 

Нет, я слышала только, что дедушка имел отношение к авиации. Мне всегда это было интересно, но казалось, что это просто недоступная мечта, как желание стать космонавтом у ребенка. Но на первой же совместной тренировке «Лиза Алерт» с пилотами мне пообещали, что я сегодня полетаю. Я ждала этого полета до дрожи во всех частях тела, ведь до этого я никогда не летала ни на самолетах, ни на вертолетах. Но, к сожалению, погода испортилась, и всем самолетам-вертолетам в срочном порядке пришлось улетать на свои аэродромы. Тем не менее, я продолжала общаться по рабочим вопросам с пилотами, и мне время от времени мне обещали: «Мы тебя прокатим».

Я ждала своего первого полета девять с лишним месяцев и помню его, как будто это было вчера. Небо, солнце, облака, прекрасные пейзажи, восхитительный закат. Ну как это может не привлекать и не притягивать к себе? В небе ты ощущаешь себя такой свободной птицей… летишь, паришь. Полет — это свобода и полная независимость абсолютно от всех. В авиации есть такое понятие, как «бесплатный укол».

Это когда тебя покатали, и все, ты пропал? 

Да, это когда тебя подняли в воздух, показали, как это, и ты, как наркоман, с первого раза на это подсел. И я поняла, что хочу второй, третий, четвертый раз, что мне надо в небо. После этого меня было уже не остановить, и как только была какая-нибудь возможность, я садилась в вертолет. Помните, как в известном советском фильме: «Кто на ликеро-водочный?». — «Я!». — «На мясокомбинат?». — «Я!». Но я тогда весила очень много, чтобы летать наблюдателем: сто тридцать с лишним килограммов.

Сколько?!

Сто тридцать. Когда я сказала, что хочу летать, тот же Александр (Лодочник) ответил: «Хочешь летать — худей».

На сколько килограммов надо было похудеть? 

Идеальный вес для наблюдателя — в среднем 60-70-80 кг, потому что каждый твой килограмм — это лишнее горючее и, соответственно, удорожание полета.

Похудение с подкреплением

И что было дальше? 

Я стала худеть.

До этого момента вес не беспокоил? 

Я как-то не задумывалась об этом. Меня многие «пинали» — и я очень благодарна тем людям, которые убеждали меня, что надо делать шаги в сторону сброса веса. Но когда в моей жизни появились вертолеты, я начала действовать. Мне очень нужна была мотивация, не просто абстрактное «хочу летать» — еще неизвестно, возьмут меня, не возьмут, поэтому я стала искать, чем себя мотивировать, и стала баловать себя за каждые скинутые пять килограмм. Скинула пять кило — один приз, еще пять — другой.

А какие призы были? 

Сначала это была только еда, потому что, худея, ты себя жестко ограничиваешь. Я хотела всего: картошку фри, торт. Мне снилось, что я шоколадная зайка и купаюсь в шоколадном море, я хотела шоколадный торт, шоколадную крошку, шоколадную глазурь. Мне друзья испекли такой торт, и я специально упала в него лицом, это было счастье, я этого так хотела…

Потом как-то в разговоре с Александром (Лодочником) я сказала: «Мне нужна какая-то мотивация, чтобы я сбросила двадцать килограмм». Он предложил: «Давай ты сбросишь, а я тебя прокачу на вертолете». Вообще-то можно было полететь просто за деньги, но хотелось заработать этот полет. Я начала худеть, было уже минус восемнадцать кг, и все, вес встал — ни туда, ни сюда. При этом я уже летала наблюдателем, доказывала свою эффективность – глаза видят, мозг работает, — но честно свой полет я пока не заработала. Тогда я немножко отпустила ситуацию, перестала контролировать, и раз — минус двадцать два. Я сказала об этом Лодочнику, и мы полетели. Мне важно было осознать, что я это сделала. Я очень благодарна Александру за то, что он меня поддержал, потому что у меня было безумное желание летать, желание вообще понять, что в этой авиации происходит. Он видел, как я работаю на поисках — возможно, поэтому и поддержал.

Может быть, он еще оценил твой энтузиазм? 

Не знаю, но я вообще привыкла к тому, что на нас, волонтеров, давно все смотрят так, как будто мы слегка ненормальные. Но при этом своей энергией мы заряжаем многих людей, чтобы они помогали заниматься нам таким важным делом.

А как ты, собственно, сбрасывала вес? 

Диета плюс фитнес. Изменила свое мировоззрение. Раньше я и спортзал были несовместимые вещи. Сейчас у меня в приоритетах занятие с тренером по фитнесу. Я ради этого три раза в неделю езжу на другой конец Москвы. Плюс я считаю калории, вбиваю в программку. Еще, чтобы я не теряла бодрость духа и продолжала худеть, меня консультирует тренер по питанию. Она же выступает и в роли мотиватора, именно тогда, когда у меня опускаются руки и уже нет никакого желания продолжать. Вообще, поддержка близких людей, друзей, коллег для худеющего человека очень важна, особенно если предстоит сбросить большой вес (не 2-3-5 кг, а гораздо больше).

«Я горжусь мужчинами, вместе с которыми работаю»

Как удается сочетать волонтерскую деятельность с работой? 

Удачное стечение обстоятельств: бизнеса, конечно, у меня давно нет, я устроилась в одну организацию по финансовой части. Они знают, что я занимаюсь поисками в свободное от работы время, и моя работа позволяет периодически работать удаленно, у меня нет обязанности появляться в офисе. Тем более что сейчас мы получаем заявку в день пропажи, и у нас 90% вечерне-ночных вылетов, когда человек еще с телефоном, возможно, с костром — тогда работа не страдает. Есть поиски, которые переносятся на утро, но тут тоже можно договориться, что-то перенести, если по работе у тебя что-то важное, а кроме того, не всегда же тебе одной летать — есть прекрасные другие наблюдатели.

Как выглядит вечерний поиск с вертолета? 

Фактически не ты ищешь потерявшегося, а он тебя. Мы с ним в контакте по телефону. Перед вылетом мы всегда инструктируем потерявшегося человека, что ему необходимо общаться только с нашим оператором и позвонить ему, как только он увидит над собой вертолет. Далее уже потерявшийся корректирует местонахождение вертолета, и как только «потеряшка» говорит нам «вы надо мной» или когда мы слышим в телефонной трубке шум работы лопастей, мы уже спокойно фиксируем координаты его местонахождения. Как правило, погрешность не более 50-100 м, там его уже можно легко найти пешей группой.

То есть ночью вы всегда ищете по телефону? Такого, чтобы вам подавали какие-то визуальные сигналы, не бывает? 

Были такие случаи. Потерявшийся был с телефоном и с фонарем, он нам светил. Был случай, когда телефон сел, и ребята догадались включить айпад и посветить им. Были случаи, когда ночью находили и по костру. Днем костер видно гораздо лучше, чем ночью. Но у нас имеется и такой опыт.

На какой высоте ведется поиск? 

Ночью — 150-200-300 м, а то и больше, потому что ночью низко летать опасно. Ты ничего под собой не видишь, только «черную дыру».

Можно еще ниже летать, чем 200 м? 

Можно. Визуальный поиск проводится на высоте 30-50 м. Это опасно, но, сожалению, очень часто нам приходится работать на опасных режимах. Небо не прощает ошибок.

Как тебе работается среди мужчин? 

Очень интересный вопрос. Мне кажется, у нас определенный социальный слой: владельцы вертолетов и при этом волонтеры-поисковики — это люди достаточно высокого социального статуса, которые сознательно пришли сюда бесплатно искать потерявшихся людей. Мои соотрядники слушают меня и очень стараются выполнять поставленные задачи, а также и отчитываются после их выполнения.

У нас все строго. Как координатору мне приходится обрабатывать очень много информации перед тем, как сформировать задачу для работы воздушного судна. У нас в обязательном порядке во время работы ведется «наблюдение» за бортом в целях его же безопасности. Мы все уважаем и ценим друг друга. Могу совершенно откровенно и с гордостью сказать, что мы — команда. Я переживаю за каждого из них, и они знают об этом. Каждый человек в авиации — это жемчужина.

В нашем отряде нет разделения по половому признаку, но я, как и любая другая женщина, всегда стараюсь поддерживать наших мужчин в такой важной и необходимой миссии, как спасение людей. Я где-то на просторах интернета прочитала, что «главная задача женщины — быть красивой и говорить мужчине, что он молодец. Девочка Аня, 4 года». Вот и я, как та самая «девочка Аня, 4 года», поддерживаю добрым словом. Критикую при необходимости, и они к этой критике относятся совершенно адекватно. Они молодцы. Они герои. Я ими горжусь и восхищаюсь.

Меня также поражает и то, что мы совершенно открыто и откровенно общаемся, например, на тему лишнего веса. В летний сезон, как правило, я набираю вес. Это связано и с нерациональным питанием, и перееданием, когда ты, «не замечая», ешь одну мармеладку за другой, а потом удивляешься цифре на весах. Я как-то сказала, что мне обязательно необходимо питаться каждые два часа, пить воду и не соблазняться на разные вкусные вещи определенное время. Так вот, эти мужчины разве что по рукам меня не били, отбирая мармеладки. Они тоже заботятся о нас, напомнят, что нужно попить воды, спросят, когда последний раз ела, спала. Это бесценно.

У тебя есть своя машина, на чем ты летаешь? 

Нет, я всегда летаю наблюдателем, но иногда мне дают «порулить».

Но ты можешь управлять вертолетом? 

Чуть-чуть. Я очень хочу научиться, но пока это нереально — очень дорого.

«Передайте спасибо Лене, которая меня нашла»

Есть ли какие-нибудь истории, связанные с полетами, поисками, с отрядом? Какой из поисков запомнился? 

Есть поиски, когда прилетели, поискали, нашли, улетели и забыли. Есть те, которые запоминаются. Но в прошлом году у меня был поиск, который выбил из колеи на несколько дней — хотя, казалось, это обычный телефонный поиск.

Был прекрасный осенний вечер, стояли три готовых для работы вертолета, тишина, еще солнышко светило. Мы прекрасно понимаем, что сейчас солнышко сядет, и у нас пойдут заявки. Сидим с пилотами, пьем чай, смеемся, разговариваем. Начались заявки, один вертолет отправили на один поиск, другой вертолет — на другой. И вот третья заявка: в лесу потерялись мужчина и женщина. Они позвонили в районе шести часов вечера в службу 112, туда приехали спасатели, поиск в процессе, и вроде бы пока наша помощь не требуется. Мы продолжаем спокойно разговаривать: не требуется так не требуется, я мониторю два других поиска, связываю потерявшихся со спасателями.

Одиннадцать вечера, и вдруг по поиску, где мужчина и женщина, приходит дополнительная информация: у мужчины внезапно плохо с сердцем. Спасатели работают, пешие поисковики ищут, но пока безуспешно. Мне дают телефон потерявшейся женщины, я должна до нее дозвониться, чтобы дать указания, вертолет уже стоит готовый, через полчаса мы будем на месте, а я никак не могу до нее дозвониться: то занято, то сброс.

Я звоню в местную диспетчерскую службу, звоню спасателям; каким-то, уже не помню, каким образом мне удается узнать номер второго телефона. Потом еще уходит время на то, чтобы я договорилась со спасателями, чтобы они ее предупредили, что я ей буду звонить, потому что она не берет трубку с незнакомого номера, и контакт у нее только с ними. Помню, что я потратила на все это минут 40, если не больше. Это много. Надо скорее лететь на помощь мужчине, вертолет готов, а я не могу дозвониться до его жены.

Когда наконец я вышла с ней на связь, то говорю ей: «Ольга, я к вам лечу, через полчаса я буду у вас». И у нее начинается настоящая истерика. Она мне говорит: «Я его таскаю от дерева к дереву, я его чем-то обтираю, ему плохо». Она мне это говорит и говорит, и я понимаю, что просто не могу положить трубку, я должна с ней общаться, она там одна. Я с ней разговариваю, мы летим, я разговариваю.

Врачи не могли позвонить ей? 

Она вообще не отвечала ни на какие другие звонки, и если бы она еще созвонилась с врачом, не факт, что у нее не сел бы телефон. Мы летим, я ее успокаиваю, говорю, что врач рядом, что ее главная задача — увидеть нас и направить на себя, и дальше к ней сразу пойдет доктор. Она начала более или менее успокаиваться.

Мы прилетели в район поиска, я ей говорю: «Ольга, вы меня слышите?». Она говорит: «Нет, я вас не вижу, не слышу». Потом в какой-то момент она услышала вертолет и говорит: «Я слышу, но не понимаю, где». И начинает орать: «Я здесь, я здесь!». И снова истерика, она чуть ли не прощается с жизнью, говорит, что и муж уже не шевелится. А мне надо заставить ее работать со мной. Я говорю с ней сначала мягко и ласково, но она ни в какую, и я начинаю кричать в телефонную трубку, чтобы остановить ее истерику и переключить внимание на себя. Пилот сидит абсолютно молча, не лезет в этот процесс, его задача — пилотировать и обеспечивать безопасность.

И тут… не знаю, как это чувствует потерявшийся… но, наверное, примерно так: ты стоишь, вроде ничего не видишь, вроде якобы должен прилететь какой-то вертолет, но черт его знает, прилетит или нет, у тебя тут своя беда, и вдруг ты слышишь шум вертолета. И в это момент она начала не то что орать, а даже, скорее, выть. Я не знаю, с чем это сравнить, я такого никогда не слышала. Но у меня внутри все перевернулось.

Я говорю: «Оля, наводи меня на себя, говори, налево, направо!» — и в ответ слышу только вой. Я привожу ее в чувство, криками, уговорами добиваюсь того, чтобы она навела нас на себя, я уже слышу лопасти в телефоне, мы уже зафиксировали точку, но мы не можем там кружить — нам не хватит топлива, чтобы долететь до хелипорта (вертолетный аэродром. — Прим.ред.). А она со своей бедой внизу не может остаться одна. И тут я ей говорю: «Я должна улететь, но к тебе уже идут врачи». И когда мы улетали, у нее такая истерика началась… У нее ушла последняя надежда, когда мы улетели.

В полете мы передали координаты, к ней вышли спасатели, мы летим обратно, и я веду с ней разговор, успокаиваю. Прилетаем на базу, и я полностью с ней, потому что она периодически звонит: «Лена, где доктор? Меня все бросили, я одна, ко мне никто не идет, он уже не дышит». Я говорю: «Оля, спокойно, все идут, но вы же далеко забрались, растирайте его». Я не знаю, что там с мужчиной, но надеюсь, но он жив, просто без сознания. Параллельно выясняется, что спасатели неправильно вбили координаты… Когда они наконец пришли, мне позвонили и сказали, что мужчина все-таки умер. Я ничего даже не сказала своим, просто положила телефон, и они все поняли.

Я потом не могла успокоиться, пока не выяснила время смерти. Мне было очень важно это знать, потому что если бы это произошло в момент, когда мы летали… Мужчина умер до того, как мы прилетели. Не знаю, почему, но для меня это было очень важно.

Ты с ней больше не общалась? 

Она потом просила тех, кто к ней пришел: «Передайте спасибо Лене, которая меня ночью нашла и была со мной».

Эта история была эмоционально очень тяжелой, я понимаю, что ее невозможно забыть. А какие были хорошие? 

Хорошие — все, которые удачно закончились. Например, в прошлом году мы нашли двоих детей с папой под Можайском, через сутки после того как они вошли в лес. Очень веселые, очень позитивные адекватные мальчишки, два брата. Когда мы посадили их в вертолет, они летели такие веселые, такие счастливые: «А-а-а-а, как круто!», «О-о-о, вот это да!». Они на несколько дней зарядили нас позитивом! Каждая история поиска индивидуальна. Но мы всегда работаем на результат. Нам, в первую очередь, важно найти пропавших.

Еще была история, когда бабушка ушла за ягодами, ее не было около трех суток, я подъехала как поисковик, отработала свою задачу, а наутро пилот из 21 ПСО МЧС прилетел туда на мотодельтаплане, увидел лежащую бабушку и сообщил нам по рации. В это время все группы были в лесу, в штабе осталось несколько человек, и все оборудование было у групп в лесу, навигаторов нет, нам некуда было даже вбить координаты. Мы запрыгнули в машину, и пилот нас повел — летел и показывал сверху дорогу, как ехать к бабушке. Как я мчалась! Это были и переживания, и адреналин: лежит бабушка, поиск не первые сутки, страшно потерять авиацию: ресурс полета ограничивается количеством топлива в бензобаке, и я знала, что у нас осталось совсем немного времени, чтобы доехать до бабушки. Ведь пилоту скоро необходимо будет возвращаться на базу, у него заканчивалось топливо. Мы неслись сквозь лес, по какой-то дороге, я подминала машиной небольшие деревья, проваливалась в ямы… В общем, добрались до бабушки, и она оказалась живая. Наш отрядный врач поставила бабушке капельницу, подъехала полиция, скорая, а я рада, но меня всю колотит, льются слезы, а потом потянуло в сон. На ватных ногах добралась до штаба и там легла спать, потому что ехать в таком состоянии категорически нельзя.

Еще случай: бабушка ушла за сыроежками, ее нет третьи сутки, жара, и мы ищем ее уже неживой, я координатор. Ночью отработали группы, никого не нашли, наутро приехали кинологи, и собака нашла ее живую. За бабушкой помчались машины, привезли ее к штабу, подъехала скорая… И вдруг мы видим — в отдалении стоит дедушка и как будто не решается подойти. Взволнованный, в глазах слезы. Мы спрашиваем: «Дедушка, что случилось?» — а он нам говорит: «Да это же моя бабушка…». Ее привели в порядок и отпустили, и когда они встретились, мы все плакали. Она его обнимает и говорит: «Прости меня, прости пожалуйста, я больше не пойду в лес!», а он обнимает, рыдает… В такие моменты ты  понимаешь, что не зря приехал. Приехал, чтобы сказать: «Бабушка, вот твой дедушка, дедушка, вот твоя бабушка»…

А какую-нибудь авиационную историю?

В Тверской области три бабушки договорились с трактористом, что он их отвезет за клюквой, и, приехав в лес, разбежались в разные стороны. Две вышли в разные населенные пункты, а одна нет. Телефон у нее есть, но он там почти не ловит. Когда я поняла, что мы ее не увидим и не найдем по телефону, я стала расспрашивать у жены тракториста, во что была одета пропавшая бабушка, и узнала, что на ней был красный платок. Мы вылетели, я еще раз ей позвонила, и вдруг дозвонилась: она сняла трубку и все, ничего не слышно. Но я ей на всякий случай сказала: увидите вертолет — машите платком. Не знаю, услышала она меня или нет, но когда мы прилетели, я увидела этот платок, которым она нам махала. Мы приземлились, пошли к ней — через бурелом и болото, проваливаясь по самые ягодицы, и когда дошли, оказалось, что силы у нее кончились, и она не может идти. Поэтому мы тащили ее оттуда на себе, а она всю дорогу причитала, что никогда больше не пойдет за клюквой, и пропади она пропадом, и будь она неладна…

«Я хочу все»

Как семья относится к тому, что ты на это тратишь столько времени? 

Семья привыкла к тому, что с начала мая до середины октября я никогда не могу точно сказать, буду ли я на каком-то торжестве — семейном или дружеском.

Из кого состоит семья? 

У меня она большая и дружная. Кроме мамы и родной сестры есть еще двоюродные и троюродные братья и сестры. На тот момент, когда я начинала заниматься поисками, я еще жила с мужчиной, но мне пришлось выбирать — или он, или поиски. У меня тогда горели глаза от поисков, и я ему просто сказала: «Если ты не понимаешь, почему я туда срываюсь, значит, нам не по пути».

Я считаю, что и мужчина должен понимать женщину, и женщина должна понимать мужчину. И если человек не принимает какую-то часть меня, то, значит, нам не пути. 

И я об этом абсолютно не жалею — у меня, наоборот, все складывается лучше и лучше.

Родные раньше думали, что все пройдет? 

Да, они думали, что это временное хобби. Я срывалась на поиски с каких-то семейных торжеств — когда только начинаешь волонтерить, у всех этот героизм: я бэтмен, я супергерой, я сейчас всех спасу, всех найду. Теперь, конечно, я повзрослела, помудрела и более рационально трачу свое время. Я стала понимать, что мои поездки к друзьям и даже просто мой отдых не менее важны. В нашем отряде мы договариваемся об «отпусках». Если мне необходим отдых, то я совершенно спокойно могу уехать, заручившись поддержкой и понимая, что без меня мир не рухнет. Тылы прикрыты.

Мы очень много времени тратим на поисковую деятельность и, спасая других, мы забываем о себе. В какой-то момент ты понимаешь, что лето пролетело, а что ты успел сделать за лето, помимо поисков? Например, я как-то поняла, что ни разу не сходила на речку позагорать. Не сходила за грибами… Периодически это очень сильно мешает. Поэтому нужно найти баланс между волонтерством и твоей остальной жизнью.

Как мама относится к этому? Я так понимаю, это все-таки небезопасная история — вертолеты? 

Небезопасная, да. Моя мама — герой. Ей надо дать медаль за терпение, а то и две, три или десять, потому что все мои увлечения никогда не отличались безопасностью, кроме макраме. Рыбалка, конный спорт — я и летала с лошади через голову, и мягким местом по плацу ездила… Единственное, что меня тормозило долгое время, — это большой вес. Но мама у меня очень мудрый человек. Я, наверное, буду другой мамой – буду параноиком, зная, как я сама себя веду и как я живу. Но я стараюсь маме немного облегчить жизнь. У нее на видном месте висит список телефонов пилотов, с которыми я летаю. Я стараюсь держать ее в курсе своих перемещений. Когда приземлилась, пишу: «Мы сели». Главное — спокойствие мамы, друзей и прочих партнеров по жизни.

Но она, конечно, переживает. Она прекрасно знает, что я мечтаю летать, что моя мечта — быть пилотом.

Я мечтаю о том, что когда-нибудь где-то, может, даже на том же форуме «Лизы Алерт» будет написано: «КВС (командир воздушного судна) — Горячева Е.В. (Кипяток)», и за этой фразой будет все: долгий путь, тяжелый труд, горечь поражений и радость побед.

Еще я мечтаю о том, что у меня будет свой вертолет, будут средства на его содержание. Мечтаю путешествовать на вертолете, мечтаю увидеть нашу страну и мир глазами птиц. Я хочу жить. И мама меня понимает. Просто она хочет, чтобы дочь была счастлива. Я ей говорю: «Мама, я счастлива» — хотя на самом деле я боюсь этого слова, боюсь слова «счастье», стараюсь его не произносить, потому что кажется, как только ты это произносишь вслух, всегда наступает черная полоса.

У меня есть время и на хобби — будем так это называть, на работу, на личную жизнь. Мне удалось, слава Богу, построить свою жизнь таким образом, что все эти сферы друг другу практически не мешают. Единственное, я, конечно, понимаю, как девочка, которой вбили с детства в голову слово «надо», что мне надо замуж, надо детей, и так далее, но пока не вижу в этом своей потребности, я сейчас просто живу.

Я очень долгое время находилась в некоем болоте — за счет лишнего веса, за счет каких-то своих проблем. Было много разных причин, почему я там оказалась, в этом образном болоте, но этому, конечно, способствовал набор веса. И сейчас, когда я скинула одного человека с себя — а я считаю, это был практически человек, 50 кг, — я реально начала жить, начала дышать. Я по-другому смотрю на жизнь.

Первое, куда я раньше смотрела при любом своем увлечении, — это ограничения по весу. Там было, например, 110 кг, 120 кг, и я со своими 130 понимала, что нет, это я не могу. Конный спорт? Ну какая лошадь при таком весе? Мне просто жалко ее спину, когда на нее сядет такая туша. А теперь — да: лошади, парашют, мотоцикл, вертолет. Перед тобой будто открываются ворота. Поэтому сейчас я живу, я хочу жить. Прыжки с парашютом? Я! На воздушном шаре? Я! На самолете? Я! Путешествовать? Я! Я хочу все.

Ксения Кнорре Дмитриева