«Ненавижу тебя!» — Ванечка бросает мне на стол записку и убегает. Хлопает дверь. Через пару минут дверь бабахает об стенку, Ванечка несется с новым письмом: «Ты какашка!!!». Чтобы я не перепутала, под текстом изображена какашка. Поколение, воспитанное смартфонами, мыслит сразу визуальными блоками.

Мне смешно, я собираю эти записки вместе с признаниями в любви и трогательными картинками в специальной коробке. Не из сентиментальных целей. Я планирую использовать это как материал в своем фотопроекте про материнство. Экономист во мне аплодирует фотографу.

Ванечка переходит в вербальную стадию: из комнаты раздаются революционные лозунги. «Не слышно, иди сюда», — кричу я в ответ. Он затихает. Набирается смелости и врывается с бессвязными обвинениями. Никто его не понимает, душа его изнемогает и прочее из письма Татьяны. Выговорившись, Ванечка идет к себе походкой Командора. Дом сотрясается. Через полчаса приходит в слезах, залезает на руки и просит его пожалеть. Обнимаю — и мы, наконец, начинаем разговаривать и пытаться найти выход из ситуации.

Я выросла с ощущением, что проявлять сильные эмоции небезопасно. Привязанности и антипатии лучше скрывать, потому что это может быть использовано против меня, как говорят в американских фильмах. Не могу сказать, что это ощущение как-то особенно артикулировалось в семье. По-моему, это артикулировалось всем обществом. Симпатизируешь кому-то — получи дразнилки. Веселишься — получи осуждение случайного прохожего. Злишься — получи обвинения и попытки пристыдить. Как женщина должна была «раз — лежать, два — тихо» (это очень популярная в моем детстве шутка Жванецкого), так и дети должны были: раз — чем-то заниматься, два — ну вы поняли.

Муж мой вырос на солнечном юге, концепт чувств там был другой. Гнев возводился в энную степень и обрушивался ураганом. Радость была крикливой и напоказ. Полутона и спокойствие выглядели подозрительно и трактовались как враждебность. Эмоции спускали, как свору в Дикой охоте. После громких воплей все успокаивались и братались, пели, плясали и немедленно провозглашали тост.

Наш союз был обречен на культурный конфликт с самого начала. В любой непонятной ситуации мы сталкивались с осуждаемым в наших сценариях поведением. Он орал и размахивал руками, я с холодным лицом и не менее холодной логикой препарировала его вопли. Каждый из нас считал себя молодцеватым образцом и упрекал супруга в несдержанности, бездушности — нужное подчеркнуть. На этом противоречии мы и продержались так долго. Быть рядом с человеком-загадкой интересно и весело, это приключение длиною в жизнь.

Наш брак прошел несколько этапов. Этап «где я нахожусь», когда бешеная влюбленность перекрывает мозг напрочь. Любая ссора становится поводом к страстному примирению. Этап «лучший секс — это сон»: за пять лет родилось сразу четверо детей и все силы уходили на адаптацию. Этап «свобода, зовущая народ», — мы вынырнули из родительского кумара закаленными ветеранами и принялись делить мир после победы. Перещелкивание из состояния в состояние сопровождается тектоническими сдвигами и конфликтами.

Конфликт — это нормально. Конфликт проявляет скрытые противоречия, как кашель манифестирует инфекцию. Проявленное противоречие можно разрешить. Скрытые конфликты, которые часто с гордостью обозначаются «мы никогда не ссоримся», подтачивают семейное древо изнутри. Недовольство копится, копится обида, разочарование, уныние, злость. И либо обрушиваются, как цунами, на ничего не подозревающего супруга или супругу, либо находят альтернативный вариант выражения. Чтобы не разрушать семью, разрушается привязанность. Жить в семье, где между родителями нет связи, а есть витрина и маркетинг семейной жизни, очень тяжело. Разыгрывать счастье вообще непросто. И работает только на короткий период, потом то декорация упадет, то суфлер напьется и забудет текст.

Проблема не в конфликте. Проблема в выражении конфликта. При всей агрессивности российской обыденной культуры у нас не принято разговаривать о небольших претензиях. Принято «потерпеть», чтобы не испортить отношений. В итоге больше трети убийств, совершенных в России, имеют бытовые причины. Терпели-терпели-недотерпели. (Уточню, что терпение как стратегия работает только в части взрослых, в отношении с детьми терпеть не принято, скорее наоборот: нетерпение к детям достигает каких-то колоссальных масштабов.)

Выражать конфликт в криках, с привлечением в свидетели соседей и друзей, как принято в культуре моего супруга, на родной нам почве я лично не рекомендую. На юге это милейший этнографический театр масок, на севере — сплошная достоевщина. То, чему место среди солнца и винограда, там и должно произрастать, политое вином и воспетое в стихах. Не водка и драма, нет.

Как жить, спросит вконец запутанный читатель. Терпеть, видите ли, ей не подходит, хорошенько поорать тоже. Я придумала странный способ: если что-то раздражает меня, я говорю об этом без перехода на личности, если меня обвиняют в чем-то, я соглашаюсь и делаю комплимент, благодарю, сочувствую — по ситуации. Стараюсь как можно скорее откорректировать проблемное поведение или честно объяснить, что коррекции не будет, мне жаль. Итерация повторяется, потом повторяется еще раз. Каждый раз я принимаю гнев «на грудь», не ломаясь, не впадая в панику и не отвечая. Волна бьется о скалу, я — скала.

Ненастоящий дуэлянт, я отказываюсь от дуэли, сдаюсь и стреляю в воздух. Это не «потерпеть», это принять и услышать чужую злость. Разрешить ей быть. Сначала было сложно и порядком отдавало фальшью, я долго нащупывала, как жить внутри такой истории, не сваливаясь в снисходительность или самоуничижение. А где-то через полгода меня попустило. Количество перешло в качество. Я стала получать удовольствие от конфликтов. Во-первых, они помогают решить кучу проблем. Во-вторых, можно тискать мужа, хватать за бока и лезть целоваться. Только почему-то конфликтов становится все меньше.

А у меня только-только появилась для них специальная коробочка и идея для фотопроекта.