Мне до сих пор стыдно за одно свое школьное происшествие. Как сейчас помню историчку, в гневе трясущую стопкой наших листиков после контрольной по истории: «Люссельдорф и Лихтенштейн! Вы что, бараны? Ну откуда вы все это взяли?» И мне становится ужасно неудобно. Потому что восемь или девять человек списали это у меня. Речь шла о Первой мировой войне и генералах  Людендорфе и Гиденбурге.

Не помню, какую оценку я получила за ту работу. Да и одноклассники, как ни странно, не надавали мне по шее – видимо, возраст (одиннадцатый класс) уже располагал к какой-никакой сознательности. Но провалить контрольную по истории – это не смертельно. А что происходит с нами, когда мы, уже повзрослев, продолжаем «списывать» у кого-то привычки, мысли, убеждения? Или просто не стираем их с «доски» своего сознания? Как это влияет на нашу жизнь?

На платформе в ожидании электрички я сталкиваюсь с Инессой. Я училась с ее мужем в параллельных классах. Родители назвали Инессу в честь подруги вождя мирового пролетариата, и я в шутку называю ее мужа Алексея «Ильич». Он не возражает. Честно говоря, я удивляюсь тому, что она не ездит на машине  — в последнее время дела у ее мужа идут хорошо. Да Инесса и сама неплохо зарабатывает.

— Как надоели эти электрички! – как будто читая мои мысли, произносит Инесса. – То опоздает, то нет ее, то придешь  — а расписание опять изменилось. Я уже два раза на встречи опаздывала. Хорошо хоть они не такие важные были.

— Ну так, может, машину купить?  — осторожно спрашиваю я.

— Да куда уж там! Лешке она не нужна, ты же знаешь, ему до работы пешком десять минут. А я… Ну какой из меня водитель?

— Отличный водитель! – недоумеваю я. – В чем проблема?

— Да  я невнимательная, сразу в столб въеду. И поминай как звали. Чтоб дети мои осиротели? Я такого не хочу, — отвечает она.

— Знаешь, вообще-то ты секретарь руководителя, — говорю я. – Разве невнимательный человек может работать на такой должности?

— Да не смогу я водить, о чем ты? – упирается она.

— Боже мой! – вдруг восклицаю я. – Ну откуда в тебе это?

Инесса вдруг смотрит на меня так внимательно, что я даже пугаюсь.

— Знаешь,  — отвечает она через какое-то время,  — а я ведь и в самом деле не знаю, откуда. Просто я знаю, что не смогу водить, и все. Надо с этим разобраться, спасибо тебе за наводку!

Подходит электричка, мы садимся в нее. Инесса в этот раз не опаздывает и что-то весело щебечет про своего Лешу, про то, как бегло читает ее старшенький Дима, про новые кофточки, про что-то еще. Честно говоря, я слушаю вполуха и вспоминаю книгу Терри Пратчетта «Ноги из глины», где были человекоподобные глиняные существа — големы, действовавшие согласно бумажным свиткам со словами, вложенными в их головы. Потом я вспоминаю одну встречу в библиотеке имени Ленина. Это было в студенческие годы, но моя память до сих пор хранит эту информацию.

Утомленная интеллектуальным трудом, я спустилась в столовую и… прямо-таки замерла. По залу шла девушка ослепительной, изумительной, нечеловеческой красоты. Ее лицо было совершенным. С него можно было писать картины. Его можно было снимать для обложек. И тем ужасней был контраст этого природного совершенства со сгорбленной спиной, шаркающей походкой, неопрятной мешковатой одеждой. Она встала в очередь впереди меня. Я глупо пялилась в шикарный хвост темных волос, видимо, давно не знавших расчески,  и почему-то чувствовала себя нелепо и неловко.

Когда она брала еду, мне стало прямо-таки больно. Это был тихий, слабый голос человека, привыкшего быть незаметным. Все время извиняющегося за свое существование. Стесняющегося не то чтобы заявить о себе в полный голос, а просто выпрямиться.

Мы сели за один стол. Надо сказать, что я очень чувствительна к женской красоте — она доставляет мне настоящее наслаждение. Но до этого я (а мне было тогда  двадцать лет) никогда не видела красоты, заключенной в такую темницу. Я ела свой суп, она  — свои котлеты. Периодически мы встречались взглядами, и я испытывала еще большую неловкость, что  так таращусь на нее, боящуюся всякого внимания. Я улыбалась  ей – и не получала в ответ даже тени улыбки. Только ожидание осуждения, упрека, насмешки, удара.

Потом, уже ближе к концу дня, мы еще раз столкнулись, пардон, в туалете. Глядя, как она смотрит на себя в зеркало, я не выдержала и спросила:

— Простите, как Вас зовут?

— Лена… а что? – она явно нервничала, видимо, вспоминая наши «гляделки» в столовой.

— Вы так красивы, Лена! Вы просто восхитительны! – это вырвалось у меня само собой. Я чувствовала себя полной идиоткой, но слово – не воробей.

— Вы издеваетесь, — сказала, помрачнев еще больше, Лена. – Зачем?

— Я серьезно, Лена… Улыбнитесь, прошу Вас. На Вас больно смотреть, когда Вы не улыбаетесь.

— «Это ты больная», — буквально прочитала я Ленины мысли. Но в следующую минуту она посмотрела в зеркало, посмотрела на меня (видимо, смягчив мой диагноз), немного распрямилась и… улыбнулась.

— Спасибо, — сказала она дрожащим голосом и резко вышла, прямо-таки выбежала из туалета.

Больше я Лену в Ленинке не встречала, но мои мысли еще какое-то время возвращались к ней. Кто объяснил ей, что она некрасивая? Кто научил ее не обращать на себя внимания, не следить за собой? Кто вложил ей в голову слова «ты уродина» или какие-то другие, порой способные перечеркнуть всю жизнь?..

— Саша! Са-а-аша! Мне выходить скоро! Ты совсем задумалась. Даже не услышала, как я замолчала, — трясет меня за рукав Инесса. – Ладно, раз уж ты вернулась в реальный мир, подскажи мне какого-нибудь знакомого переводчика с английского.

Я тут же вспоминаю мальчика, в которого я когда-то была влюблена, звоню ему, получаю «добро» и даю Инессе его контакты.

Через месяц Инесса звонит мне в крайнем удивлении:

— Слушай, этот Миша твой  — он чудной какой-то. Ему деньги не нужны, что ли? Нет, перевел он мне пять страниц, как и требовалось, все прекрасно. Я ему и говорю: «Моему мужу периодически переводчик нужен на переговоры, у тебя какие расценки на это?» А он мне, представляешь, отвечает: «Ой, у меня же диплома нет, я просто в Лондоне родился, я вам не подойду». Я ему и говорю: «Да зачем диплом, там же не переговоры на высшем уровне!» А он: «Нет, нет, я уже сколько раз так обламывался, все в диплом упирается». Вот такие дела!

Вот  и  еще один свиток, вложенный во многие головы (и в мою, чего уж греха таить). Он гласит: «без бумажки ты букашка». В случае Миши этот свиток, наверное, дополнен словами «хорошее не для меня» или какими-то похожими. В свое время я перестала играть в увлекательную игру «найди Мише работу», потому что поняла, что это бесполезно. Слова, вложенные ему в голову, работали железно. Как оказалось, и продолжают работать.

— А что с машиной?  — осторожно интересуюсь я. Ух, сейчас грянет буря! Но бури нет.

— Ой, Сашенька, спасибо тебе огромное! Ты мне так помогла тогда! Я подумала-подумала и поняла, что это мой первый муж не хотел, чтобы я водила машину. Так и говорил: «Такая невнимательная разве может водить?» То ли не хотел, чтобы я была более самостоятельной, то ли боялся, что покупать ее придется, а жили мы тогда небогато. Вот я подумала-подумала и поняла, что никакого отношения его слова ко мне не имеют. Короче, пошла я на вождение,  а машину скоро купим!

— Отлично! – говорю я. – Вождь одобряет! Теперь ему и броневик не понадобится. Сделаем революцию только так!

Обменявшись шутками, мы прощаемся, а я думаю, что Инессе легко удалось избавиться от слов, вложенных в  ее голову. Многим для этого требуется психоанализ, психотерапия и другие методы. Это сложная, дорогостоящая, порой очень длительная работа. Может быть, Инесса тоже обращалась к кому-то, но не рассказала мне об этом, на что, конечно же, имеет полное право. Было бы интересно посмотреть спустя годы на Лену, но этой возможности я не имею. Смогла ли она выкинуть свой свиток и обрести новый? Это возможно. Даже один из големов у Пратчетта обрел-таки свободу.

А человек — если он хочет работать над собой и жить полной жизнью – сможет и подавно. Нужно только захотеть.