Любимый русский святой глазами «писателя-праведника»

В литературе Серебряного века творчество Бориса Константиновича Зайцева отличается особенным светом и тишиной. И неспроста. Это был очень дружелюбный и миролюбивый человек, который одним своим появлением прекращал ссоры: при нем было как-то стыдно ругаться. Вспоминали также, что от Зайцева никогда не слышали ни о ком плохого слова.

Ужасы революционного лихолетья привели писателя к осмыслению православия и Церкви, верным чадом которой он останется до конца своих дней. С этих переломных лет в его творчестве, по собственным словам писателя, «хаосу, крови и безобразию» будут противостоять «гармония и свет Евангелия, Церкви». В эмиграции тема России станет главной в творчестве писателя. В 1925 году вышла в свет его книга «Преподобный Сергий Радонежский». Написание повести было приурочено к открытию Сергиева подворья и богословского института в Париже.

В своей повести Зайцев совершил переложение текста древнерусского жития святого Сергия Радонежского, написанного Епифанием Премудрым. Древнерусские тексты большинству современных читателей непонятны. Во-первых, язык того времени сильно отличается от современного: иные грамматические конструкции, лексический запас. Во-вторых, мы не знаем многих исторических событий и реалий того времени: то, что было очевидно людям XIV века, неясно сейчас нам. Конечно, также сказывается огромная разница в мировоззрении, ощущении жизни и совершенно ином способе ее проживания. И само древнее житие преподобного Сергия, написанное Епифанием Премудрым, отличается особой витиеватостью изложения, обилием синонимов, что затрудняет восприятие текста.

Поэтому часто для современного человека нужен своеобразный «переводчик» языков эпох. И Борис Зайцев прекрасно с этой ролью справляется. Он смог не только прочувствовать и передать читателю особенности эпохи Сергия Радонежского, но и максимально доступно раскрыть его личность и характер. С какой любовью он пишет о святом! Автор размышляет о мотивах его поступков, желает понять его мысли и чувства и даже представить себе его внешность: «О, если бы его увидеть, слышать. Думается, он ничем бы сразу и не поразил. Негромкий голос, тихие движения, лицо покойное, святого плотника великорусского». Искренность повествования подкупает читателя, он откликается на живой рассказ, и ему преподобный Сергий становится родным и близким.

Зайцев видел свою миссию в трудные годы лихолетья в том, чтобы напомнить читателям о великом подвижнике, «печальнике земли Русской», свет жизни которого не гаснет сквозь столетия. Духовный подвиг преподобного Сергия, возродившего Русь в годы ордынского ига, служил напоминанием о том, что в трудное время нового, более страшного ига необходим внутренний созидательный труд. «В тяжелые времена крови, насилия, свирепости, предательства, подлости – неземной облик Сергия утоляет и поддерживает. Не оставив по себе писаний, Сергий будто бы ничему не учит. Но он учит именно всем обликом своим: одним он утешение и освежение, другим – немой укор. Безмолвно Сергий учит самому простому: правде, прямоте, мужественности, труду, благоговению и вере».

По мнению историка Г. П. Федотова, преподобный Сергий явил гармонический идеал русской святости: «Мистик и политик, отшельник и киновит совместились в его благодатной полноте». Деятельное и созерцательное начала, пути Марфы и Марии, которые, казалось бы, несовместимы, удивительно слились в его жизни: он «меньше всего думал об общественности, уходя в пустыню и рубя собственноручно «церквицу»: а оказался и учителем, и миротворцем, ободрителем князей и судьей совести…»

Чем же так притягателен образ преподобного Сергия? Почему святой так любим русскими и «глубоко созвучен народу»? Конечно, говоря о святых, всегда сталкиваешься с какой-то тайной их возрастания, с трудно определяемой неповторимостью их пути. Но все же основные особенности облика почувствовать можно. Сам Зайцев подчеркивает, что скромность, простота, смирение – основные качества святого: «Смиренная кротость – основная духовная ткань его личности… ни вериг, ни истязаний плоти, – но сильнее безответная кротость, доходящая у игумена почти до безвластия». Наверное, именно его смирение, «простота без пестроты» (выражение Г. Федотова) влечет народные сердца к Сергию Радонежскому.

Преподобный Макарий Великий говорил: «Ни на небе, ни на земле нет большей красоты, чем душа человеческая». Читая повесть, в этом по-настоящему убеждаешься: прекрасен человек и высоко его призвание.

В глубину зайцевского текста буквально ныряешь с первых строк. Он пленяет, завораживает красотой языка и мысли, и от книги невозможно оторваться. Повесть несет в себе необыкновенный источник радости и света. Действительно, прав был М. Е. Салтыков-Щедрин, когда говорил, что «нет более просветляющего, очищающего душу чувства, как то, которое ощущает человек при знакомстве с великим художественным произведением».