Много раз доводилось мне читать рассуждения феминисток о том, как губительны гендерные стереотипы при воспитании девочек, как они воспроизводят в сознании патриархальную, невыгодную женщинам модель. В моем же личном опыте был, кажется, только один пример гендерного неравенства при воспитании, и пошел он во вред отнюдь не девочке.

После первого курса поехала я на свою первую ролевую игру под Новосибирск – тогда я жила в Томске. Вернее, поехала вся наша теплая компания: я, сын маминой подруги (назовем его Е.), его одноклассница со своим братом, еще какие-то люди. Возвращались на «собаках», то есть электричках, приехали заполночь. Никакой транспорт в те годы в такое время суток не ходил, денег на такси не было, да и привычки не имелось его вызывать…

К счастью, электричка шла до Томска-2, который находился в пешей доступности от нас. Но какая до него была дорога! Через частный сектор, гаражи, железнодорожный тупик… Одна бы я не пошла – ни этой светлой июньской ночью, ни даже днем, – но голь на выдумки мудра: я решила прихватить с собой Е., чтобы он проводил меня до дому и заночевал у нас. Они с мамой у нас часто гостили с ночевкой и ездили к нам на дачу, с тех еще пор, когда мы были совсем маленькие.

Мы пришли, мама покормила нас ужином, для Е. постелили в моей комнате, для меня – у мамы. Мама, перед тем как спать, деликатно напомнила, что не худо бы Е. позвонить своей маме – сказать, что приехал, все в порядке, переночует у Полины, завтра будет. Он сказал, что не надо, его ждут только завтра.

Утром проснулись поздно, после очень неторопливого завтрака Е. пошел домой, а некоторое время спустя позвонила его мама. В гневе и истерике. Она почти плакала в трубку: дескать, она всю ночь беспокоилась, где сын, почему не вернулся вовремя, упрекала нас в том, что мы заставили ее переживать. Мама от неожиданности стала оправдываться: «Я вообще-то ему предложила позвонить, он сам не стал». И в ответ услышала коронную фразу: «Зачем ты предлагала, надо было самой позвонить! Но так, чтобы он не слышал». В ответ на мамино молчание она пояснила свою позицию. Он же мужчина! Полинка – девочка, ее надо держать строго, а его достоинство надо уважать, воспитывать в нем самостоятельность, нельзя его унижать, предлагая ему, как ребенку, отчитываться перед мамой. Мама выпала в осадок и пересказала мне этот разговор с риторическим вопросом: «А разве за спиной тихонько звонить – это не унижать?!!»

Теперь, по прошествии лет, я понимаю, что это было. Наши мамы обе были одиночками. Обе искренне любили своих детей, обе допускали ошибки. Но девочку-безотцовщину воспитывать легче, чем мальчика. В сыне мать часто видит его отца и, что греха таить, старается его удержать, как не смогла удержать отца. Стратегии могут быть разные, от ежовых рукавиц до бархатных лапок, но смысл один: сын рассматривается как замена мужа, поэтому его уход – отъезд из дома или эмоциональное отдаление от матери, связанное с взрослением – воспринимается как катастрофа, крушение женской судьбы, проявление несостоятельности. Мамина подруга решила стать своему сыну «восточной женой» – покорной, не гладящей против шерсти, но гиперопекающей. Той самой, про которую говорят: муж – голова, женщина – шея.

Из того парня по жизни так ничего хорошего не вышло. Его всю жизнь «тихонько» пристраивали в вуз, в другой (ни один не окончил), на работу, на другую (со всех вылетел, на какой-то в конце концов остановился). Сейчас я даже не знаю, где он и что он.