В Музее русского импрессионизма открылась новая выставка. И снова это напоминание для широкой публики сразу двух почти забытых имен: Павла Бенькова и Николая Фешина — чьи судьбы и творчество развивались рядом и как будто по одному сценарию, хотя и характером, и живописным видением эти художники расходились кардинально.

И аристократичный, немного замкнутый Фешин, и простоватый, активный Беньков родились в Казани. Там же, в стенах Казанской художественной школы и началась их многолетняя дружба, продолжившаяся затем в Императорской академии художеств в Петербурге. Здесь, однако, сразу произошло событие, нарушившее симметрию их судеб: Фешин попал в класс Ильи Ефимовича Репина, что было исключительно престижным и завидным жребием, и окончил академию с золотой медалью. Беньков же оказался в мастерской Кардовского, чем был очень недоволен, прогуливал занятия, занимался по своей инициативе у Репина и в итоге был отчислен, не явившись к началу очередного учебного года из заграничной поездки. Позже ему разрешили представить картину на соискание звания классного художника, что он все-таки вовремя выполнил и звание получил.

Несмотря на все различия в характерах и, как следствие, обстоятельствах жизни двоих друзей, оба они после окончания учебы решили вернуться в родной город и поступили преподавателями в ту самую художественную школу, которую в свое время окончили. Авторитет обоих художников был в это время настолько велик, что все ученики школы разделились на два враждующих лагеря — «беньковцев» и «фешинцев». Однако при всем желании столкнуть двоих друзей в противостоянии, это так и не удалось: миролюбивые художники ценили свое общение больше, чем азарт соперничества.

Однако, сравнивая работы обоих авторов, мы не можем не заметить их принципиально разные подходы к живописи. Ясный, иногда утрированно открытый колорит Бенькова спорит с изысканной, немногоцветной, почти монохромной палитрой Фешина, звучащей в диапазоне от черного к белому с редкими яркими акцентами. Композиционная строгость и четкость первого противопоставлена изощренной многослойности второго. Мягкие, как будто переливающиеся на солнце нежные мазки — и густое, пастозное месиво краски, оживленное острыми, как будто хрустальными всполохами холодного серебристого цвета.

В своих выразительных и загадочных портретах Фешин оперирует виртуозно точной линией и пастозной массой красок. Из этого сумрачного, таинственного месива с обескураживающей точностью внезапно и неожиданно проявляются яркие и значимые детали: острые взгляды, мягкие очертания лиц (особенно это характерно для детских образов), быстрые завитки волос, как будто тронутые легким ветерком. Вся живописная масса плывет, движется, растет, вплетается в угадываемые глазом формы и снова растворяется в хаосе пастозных мазков.

Совсем другое чувство формы и пространства мы наблюдаем на полотнах Бенькова. Любимый им пейзажный жанр позволил максимально полно и выразительно воплотить присущее художнику обостренное видение воздуха и света. Яркий, контрастный или приглушенный, рассеянный солнечный свет наполняют каждое касание кисти, каждый оттенок его палитры. Вид на Волгу в деревне Ташёвка, где семья Беньковых снимала дачу после женитьбы художника, пронизан влажным речным воздухом. Все формы мягко вибрируют, трепещут, подчиняясь движению этого напоенного влагой пространства. В оттенки теплого, золотистого колорита вплетены солнечные лучи, оживляя и просвечивая каждый мазок.

После революции оба художника вынуждены были спасать свои семьи, так или иначе связанные с дворянским сословием. Да и сами выпускники Академии, преподаватели художественной школы оказались под угрозой причисления к «бывшим» со всеми вытекающими последствиями. Получив еще в начале века известность и любовь американских коллекционеров, Николай Фешин обратился к ним за помощью в оформлении выезда в Соединенные Штаты. После года бюрократических формальностей в 1923 году он вместе с женой и дочерью навсегда покинул Россию.

Павел Беньков до конца 1920-х годов пытался выжить в советской Казани, зарабатывая преподаванием в родной школе, за несколько лет сменившей полдюжины названий и пережившей еще больше административных перипетий, и оформлением спектаклей. Однако после поездки в Узбекистан он так влюбился в эту солнечную патриархальную страну, как будто не подвластную ни времени, ни политическим переменам, что решил окончательно перебраться туда, а потом перевез и семью.

В новых условиях обоим художникам сопутствовал успех. И в их художественной практике произошли изменения, стиль обоих как будто отточился, кристаллизовался, стал отчетливее и яснее. После нескольких удачных лет в Нью-Йорке у Николая Фешина обострился туберкулез, доктора рекомендовали сменить климат, и художник переехал в многонациональный и мультикультурный Таос в Нью-Мексико, где местные индейцы, мексиканцы, потомки испанских колонизаторов и европейские эмигранты составляли пеструю толпу, напоминавшую смешением народов и языков Казань. Освоив местные традиции архитектуры домов-адобе из необожженной глины, Фешин принялся за строительство собственной усадьбы. Так называемый «русский дом» соединил в своем облике и традиции русского деревянного зодчества, и черты позднего модерна, став цельным и законченным ансамблем, гармоничным и прекрасным. Трагедия Фешина разыгралась к окончанию стройки. Любимая жена Александра, которая была для художника центром и основой его жизни, по не до конца ясным причинам решила прекратить их отношения. Потрясенный и потерянный Николай с дочерью Ией отправились в поездки по стране, а непреклонная Александра окончила жизнь в нищете в роскошном доме, построенном мужем, расплачиваясь за обеды его картинами.

В Таосе палитра Фешина обогатилась впечатлениями яркого местного колорита и стала свободнее и смелее. Портреты индейцев под его кистью утратили оттенок этнографических штудий и экспонатов кунсткамеры, характерный в это время при изображении подобных сюжетов. Любопытные черты костюма или антуража в работах русского мастера играют роль выразительных, но второстепенных акцентов, когда главное внимание всецело занимает характер и настроение персонажа, особенно ясно и остро воплощенные во взгляде.

Работа живописными массами в эти годы становится еще виртуознее, смелее и точнее, колорит, при всей своей изысканности, ярче. Существует легенда о манере Фешина. Когда почитатели и ученики спросили, как ему удается так точно положить мазок нужного оттенка в идеально нужное место полотна, он ответил: «Это же очень просто. Берете нужный оттенок и кладете его в нужное место». Действительно, выразительная мощь и глубина пространства, рожденные из абсолютно (на первый взгляд) случайного и хаотичного красочного месива, восхищают и в портретах, и в ароматных натюрмортах, и редких у Фешина пейзажах, вылепленных масштабными рваными мазками с острыми, изящными акцентами, которые наполняют все живописное пространство хрустальной чистотой и хрупкостью.

Столь же плодотворным оказалось воздействие солнечного климата Бухары и Самарканда на живопись Павла Бенькова. Его светолюбивый и солнцелюбивый талант нашел здесь богатую почву для творчества.

Чистые, прозрачные, ясные цвета палитры мастера со временем все больше наполняются светом, выбеляются, светлеют. Сияние теплого золотистого воздуха усиливает ощущение детской радости и безмятежности, заложенной сюжетом его работы «Дворик». Этнические мотивы здесь, так же, как и у его друга и соратника, не оттягивают на себя внимание, а служат деликатными декорациями к солнечному, жизнерадостному настроению картины.

И жизнь, и творчество Павла Бенькова и Николая Фешина пришлись на сложные периоды исторических катастроф и художественных революций. Несмотря на все это в их полотнах, так же, как и в их биографиях, поражают удивительная цельность, последовательность и наполненность их жизненных путей. Увлеченность красотой окружающего мира и нюансами его многоголосого звучания — пожалуй, та основная черта, которая роднит этих непохожих художников и наполняет пространство их парной выставки сложным, но стройным равновесием.