Вот сижу я, такая красивая, одна в кухне, в ночи доедаю второй кусок торта под историческую книжку, и мне почти сутки как сорок один год, а я все еще не поняла, что пятый десяток — это здесь, со мной и сейчас.

Окей, мне сорок один, и я моложаво выгляжу, если фотографировать в правильном ракурсе. До чего же слово это противное — моложавый. И когнитивный диссонанс тут как тут — я же в детстве намеревалась умереть в сорок два года, потому как: 1) так делают все приличные гении; 2) ну чего жить-то дальше, ведь скучно, к этому моменту мне будет уже все известно про себя и про мир. Теперь, когда до назначенного финала не так уж далеко, я точно знаю, что умирать в сорок два рановато по многим причинам. Но легче собственный возраст от этого не воспринимается.

Возможно, дело в том, что путь передо мной пуст. У моего поколения не было позитивных образцов взросления. Наших матерей до срока состарил быт, условия труда, общественные требования, специфическое питание, медицина, косметика, даже мода. В большинстве своем мамы не имели выбора, как строить жизнь, ибо дети, работа и кухня были тремя основными китами самореализации, и в свои сорок лет они выглядели лет на десять-пятнадцать старше. А сейчас, при мысли о том, что я ровесница Мымры из «Служебного романа» и теперь мне надо благодарно принимать все, явившееся по мою душу (до чего же упаднические интонации в том саундтреке!), я, конечно, начинаю смеяться, но смех этот прикрывает панику. Потому что непонятно, куда и зачем бежать, кроме как в спортзал. И надо ли бежать вообще.

Нет образца, нет примера для подражания, стало быть, нет цели. Куда стремиться, если флагман не виден? Мы живем в интересное время, когда индивидуум за сорок может выбирать направление сам — до известных пределов, пока не расшибет себе лоб о кризис среднего возраста. И если вы думаете, что кризис этот придуман только для отличниц, у которых все по плану, то я вас утешу: для отстающих, вроде меня, своя порция карамелек тут тоже предусмотрена. Я медленно взрослею, время для меня течет с разной скоростью, наполненностью, интенсивностью. То, на что мои сверстницы тратили годы, а то и десятилетия, у меня идет где в сокращенной форме, а где экстерном. Отсюда шрамы глубже и раны злей. Вот и сейчас, в сорок один, мне пришлось разом осмысливать огромный кусок тем про зрелость и наметочных разговоров — внутри себя — про старость. Потому что только кажется, что старость далеко, а она ведь практически послезавтра — несмотря на успехи медицины, уговоры коучей, трескучие статусы соцсетей. Да что там, седина активно видна уже и на селфи. И вот они, убывание витальности и страх смерти, и вообще этот обращенный к мирозданию беспомощный, детский вопрос: что, это правда все со мной? Что, в самом деле в финале деваться некуда? Это точно случится?

Случится, да.

Что такое принимать и понимать свой возраст? Для меня — перестать даже пытаться соответствовать чьим-либо ожиданиям.

Лучше чувствовать тело — в моем случае правильней будет сказать, вообще начать чувствовать свое тело.

Пересчитать шрамы, рубцы, потери, обменять их на опыт. Согласиться с тем, что именно этот опыт был нужен именно мне.

Посмотреть в зеркало, снять черные-черные очки и дальше честно любить себя вот с этим вот лицом, оно у меня уже результат не только природы, но душевных усилий и того самого опыта, так что уникально само по себе.

Не производить впечатления ни на кого и никогда — потому что пустая трата времени и сил, да и вообще оценка со стороны не так уж важна: ценна только от ближнего круга.

Спокойно пускаться на поиски себя, не оглядываясь на мужские комплексы и запросы. И вдвойне существенно — не бегать за мужчинами и за автобусами, которых и которые уже пропустила.

Выучить волшебную формулу счастья: либо тебя любят такой, как есть, либо не полюбят уже никогда и ни при каких обстоятельствах. Время жизни слишком коротко, чтобы ждать пробуждения равнодушных, оживления камней.

Да, и не забыть хотя бы иногда убирать прописанное во взгляде «не влезай, убьет», хотя и являешься хроническим интровертом.

Отгоревать непрожитое и разобрать завалы не только в шкафу, не только из одежды, которую не носишь, но из отношений, из которых выросла.

Принять свое неидеальное материнство. Понять, что оно, скорей всего, у тебя единственное, и уменьшить количество косяков — второй попытки не будет.

Принять то, что ты, именно ты, оказывается, можешь быть в жизни несчастлива — и мир от этого не рухнет. И понять, что никто не вывезет тебя из этого внутреннего Мадагаскара, кроме тебя самой.

Согласиться, наконец, с тем, что луну с неба не выдают по первому требованию, иногда не выдают вообще, довольно часто — не выдают именно тебе. Но это не делает ее, луну, и жизнь вообще менее прекрасными.

Сместить приоритеты, забрать с собой в новый десяток то, что тебе действительно ценно, и любить впредь только то, что любишь именно ты, но не то, что окружающие любят в тебе.

О цельность, функция возраста, как ты далека и одновременно — дышишь мне в затылок в начале пятого! Где там мой третий кусок торта на ночь? Я честно его заслужила.