Что двигало женщинами, которые отказались от своих детей, как они живут сейчас и почему не стоит сгоряча их осуждать, — многодетная приемная мама Светлана Строганова рассказывает о судьбах родных матерей своих детей.  

У меня всего шестеро детей, из них четверо приемных, и только с одной из мам я виделась. Первая моя история, где я и мама и не мама, началась, когда я вышла замуж за отца-одиночку. У него была дочь, которую он растил с четырех лет. Ее мама на тот момент была жива, потом умерла от алкоголизма. Это первый опыт, когда я выполняла функции мамы, но при этом был еще кто-то.

У меня не было ревности, и мать я ни в чем не обвиняла, она была больным человеком, — я искренне считаю алкоголизм болезнью. Мне было ее просто жалко. Потом у нас с мужем появился общий ребенок. И уже после него — приемные дети, которые приносили свои истории.

Когда люди узнают, что у тебя приемный ребенок, часто бывает такое: вы святые, а те — гадины, которые бросили своих детей. Кукушки. Я всегда встаю на защиту этих матерей. Говорю: в конце концов, они не сделали аборт.

Я стремлюсь к тому, чтобы не было осуждения. Потому что так или иначе мне с моими детьми приходится говорить про их кровных родных. И они не должны чувствовать плохого отношения. Для меня идеально то, что я испытываю к маме Назара. С одной стороны, ее жалко, с другой — я ей благодарна, она хотя бы что-то успела сделать.  Мама Сони, слава Богу, не сделала аборт. Или мама Полины — молодая дура. И осуждение у меня только в адрес матери Оли. Мне было бы легче знать, что она мучается и переживает.

Мама Сони: трое детей, алкоголизм и дом на отшибе

Соню я удочерила в 7 месяцев, она никогда не видела свою родную маму. Мама ее родила и тут же написала отказ. У нее было еще трое детей. Соня была явно нежеланная, мать вела асоциальный образ жизни, употребляла алкоголь. Ей было 30 лет, она периодически работала, с мужем была в разводе. Он работал вахтовым методом, и ребенка воспитывать ему было не под силу. Мать написала отказ, и он после общения с опекой тоже.

Я проходила с этой мамой типичные стадии приемных родителей. Сначала я ее называла «тетя, которая тебя родила». Отказывалась считать матерью. Муж даже предложил, а давай скажем, что это была суррогатная мама, и Соня наш ребенок. Я посчитала, что это слишком. Через какое-то время я стала ее называть «биологическая мама». Потом — нет, это какой-то инкубатор. И еще через пару лет я стала думать про нее как про маму. Я рада, что Соня есть и что ее мама не сделала аборт. Она ее доносила, родила, не стала травить в животе. Мне стало ее жалко. Денег нет, условия жизни не очень хорошие, вырваться некуда, тяжелый и суровый климат Сибири. Плюс трое детей и алкоголизм. Куда еще младенца повесить, живя в халупе на отшибе.

У меня есть только черно-белая копия паспорта мамы, а Соня в последнее время постоянно спрашивает, а как ее звали, какого она была роста, какие у нее были глаза. Эту тему она не может внутри себя закрыть и переработать. Я ей говорила, что мама ее болела, поэтому не могла забрать. Оказалось, внутри ребенка поселился страх, что она покроется пятнами и заболеет, как мама, — пришлось идти к психологу. Тогда я рассказала семилетнему ребенку про алкоголизм.

Соня периодически спрашивает, можем ли мы к ней поехать в гости, проигрывает в играх все ситуации, как кого-то бросили или забрали. Позавчера я ее спросила: «Соня, ты хочешь, чтобы мы вместе поехали туда?» И она мне: «Домой?» И потом: «Ой, ну в смысле не домой, а туда?» И я поняла, что в ее представлении здесь все равно не дом. Она никогда не видела маму, никогда там не была, всю жизнь с нами: мама, папа, но дом — это там. «Я не хочу у нее остаться жить, но я хочу ее увидеть». Я поняла, что надо срочно искать эту маму. Единственное, надо готовить дочь к тому, что мама может не захотеть увидеться.

Если мама откажется ее видеть, тогда мы, наверное, просто поедем в дом ребенка, я ей покажу хотя бы какие-то места, город, чтобы хоть чем-то закрыть эти дыры в сознании. Про братьев-сестер пока не спрашивает, но когда-то мне придется отвечать на вопрос, а почему именно меня оставили, что со мной не так.

Я вдруг поняла, что если мы приезжаем, мама падает в ноги, живет хорошо, вылечилась и хочет вернуть, значит, мы что-то будем делать с этим. Конечно, мне будет тяжело и сейчас страшно представить, чем это закончится.

Мама Назара: детдом, наркотики, украденная коляска

Когда я забирала Соню, я вообще-то хотела маленького мальчика. И потом подумала, что ей будет легче принять свою приемность, если рядом будет тоже кто-то приемный. Назару было 10 месяцев, его родила наркоманка. Она от него не отказывалась, ушла вместе с ним из роддома. Когда ему был месяц, она пыталась украсть коляску около магазина, ее поймала полиция.

Обнаружили, что с ней ребенок, он истощен и болен, его поместили в больницу. Мама один раз пришла к нему в больницу и потом пропала. Его поместили в дом ребенка, а ее больше никто не видел.

Она из династии детдомовских, родители были лишены прав. Она вышла из детского дома и вернулась к матери, они вместе пили, употребляли наркотики. Конечно, детей она не могла нормально воспитывать. Мы эту маму искали долго. Хотя бы для того, чтобы лишить прав. Найти ее не удалось нигде. Все дома, где она могла быть, заколочены-заброшены. Четыре года по месту ее прописки лежит ордер на новую квартиру, и никто за ним не приходит. Я предполагаю, что она уже умерла.

У нее есть еще один ребенок, ему сейчас 14 лет, он находится в интернате для детей-инвалидов и умственно отсталых. Если к нему они периодически приезжали и забирали на выходные, то теперь туда тоже никто не ездит.

Человек, который был записан отцом в свидетельстве, им не являлся. Когда шли суды по лишению прав, мужик обнаружился в Рязанской области и впал в прострацию. С мамой Назара он познакомился в 2009 году в реабилитационном центре. Они вместе лечились, потом поженились и приехали к ней. Жена с мамой пили, а он их уговаривал, что так нельзя.

А потом он уехал, она обещала развестись с ним через ЗАГС, общих детей у них не было. Он сделал новый паспорт без штампа и женился. Мужик этот рассказывал, что она безбашенная была абсолютно: «Я никогда бы в нее не влюбился, если бы трезвый познакомился. Бухала, могла деньги украсть, пообещать и не сделать». Назар родился намного позже, от кого-то другого.

К маме Назара я испытываю огромную благодарность. Когда он родился, она ведь его не бросила. Да, он был истощен, из-за наркотиков она не могла хорошо о нем заботиться, но он был с ней. И коляску она для него пыталась украсть.

То, что он с рождения до месяца был с ней, это очень важно. Из всех приемных детей он самый психологически устойчивый. В животе 9 месяцев все спокойно и понятно, болтаешься в этой воде, ничего тебя не волнует, а когда рождаешься — огромный стресс и ужас. И если отказались — ребенок лежит один в этом ужасе, никто его не берет. У Назара такой травмы не было, думаю, что и грудью мать его кормила. И за это ей огромное спасибо. У него ровное и спокойное отношение: да, была мама, болела и умерла.

Мама Оли: простая семья, трое детей, нормальная жизнь

Единственная, кого я осуждаю, — вот эта мама. Мне обидно, что Оля такая невезучая. Я взяла Олю в пять лет, и у нее в свидетельстве стоят прочерки. А город небольшой, все друг друга знают. И все знают, кто на самом деле родил эту Олю.

Она родилась в 26 недель с весом в 1200 граммов. Оля до четырех с половиной лет лежала скрюченная в кроватке. Ей меняли памперс и давали бутылку. Все. Это небольшой городок на границе с Казахстаном, металлургический завод закрылся, бедно, скудно. И, скорее всего, маме сказали, что это инвалид, зачем себе жизнь портить. С таким весом, при таком медоборудовании в том городе… скорее всего, ребенок не жилец. Она и документов не стала показывать никаких. Может быть, она и не знает, что Оля жива.

Но фамилия фигурировала в бумагах. Я нашла ее в «Одноклассниках». У меня не было никаких сомнений, что это она. Через два года эта мама родила еще дочь, явно там хотелось дочь. И это прямо клон Оли, один в один. Просто Оля оказалась недостаточно хороша, неликвид.

Она замужем, у нее есть двое мальчиков старше Оли, и вот эта девочка младше. Они все там на одно лицо. Судя по внешности — выпивает, но не так чтобы очень. Есть фотографии, где они ходят в парк, торговый центр, отмечают Новый год. В «Одноклассниках» все родственные связи прослеживаются, у меня теперь целое генеалогическое древо.

Отец что-то с машинами делает, мама вроде продавец чего-то. Обычная простецкая семья. Иногда выпивают, живут небогато. Но каким-то образом существуют. И мне стало в какой-то момент обидно, потому что когда я Олю забрала в пять лет, она не ходила и не говорила. Через полгода она стала ходить и говорить, пусть не очень хорошо. И все врачи сказали, что если бы ею сразу занялись и она оказалась в семье, то ничем бы не отличалась от обычных здоровых детей. Но Оля никогда не будет ходить как здоровый человек.

Если б они были нищие алкоголики, которые ничего не могут себе позволить, а я вдруг вижу эти фотографии, как она ведет своих сыновей на машинках кататься. И я думаю, вот ты их ведешь, а здесь ты человека бросила и жизнь ему загубила. Я смотрю и думаю: как ты живешь с этим? Я пытаюсь найти ей оправдания: может быть, она думает, что девочка умерла?

Ребенка за это время никто не искал. И я никак не могу устаканить это у себя в голове. Вот ты знаешь, что твоя дочь лежит и пойдет она в интернат для умственно отсталых, сгниет там или в ПНИ, а ты рожаешь следующую, тетешкаешься и всем показываешь, родственники ставят лайки под вашими фото. И у одной твоей дочки день рождения и торты, а другая лежит за решеткой, скрючившись, и нет у нее ни тортов, ни платьиц. К счастью, Оля меня не спрашивает, кто ее мама.

Я бы очень хотела эту маму пожалеть, но не получается. Мне бы хотелось знать, что она живет и мучается. Не позлорадствовать, а я бы успокоилась, что совесть у нее есть. Тогда бы я ей написала, отправила фото и рассказала, что все хорошо и Оля в семье.

Мама Полины: роды в 16 лет, муж на зоне, алкоголь

Тут все просто. Мать была малолетняя, росла без отца, родила Полину в 16 лет. Она не бросала, просто начала пить. Семья совсем небогатая. Отец очень быстро сел, мама осталась одна с Полиной. К ней стали ходить разные кавалеры, жила за их счет, не работала. Когда Полине исполнилось три года, пришла опека и забрала ее.

Матери на тот момент было 19, что она там соображала. Бабушка начала слепнуть. Полина попала в приют, отец из тюрьмы договорился со своими знакомыми, которые ее забрали. Она жила у них пять лет и с мамой почти не общалась, иногда видела на улице. У той женщины, с которой Полина жила, умер муж, и ее отдали обратно в детдом. Тогда появилась кровная мама и сказала: «Давай я тебя заберу».

Она пообещала, что придет 25 августа с оформленными бумагами. И вот 25 августа Полина сидит с вещами, но мама за ней не пришла. И потом она тоже не появилась. Дальше папа выходит из тюрьмы, забирает Полину, привозит ее в квартиру и уходит по делам. Его не было три дня. Потом он вернулся, и отвез Полину обратно в детский дом. За это время у ее мамы родился еще один ребенок, которого тоже забрала опека.

Мама такая маленькая, миниатюрная, на вид девочка, 30 лет, питье еще пока не сказалось. Вот она сидит, молчит, такая вот ни рыба ни мясо. У нее очередной кавалер и его мать, свекровь ее. Мы приехали на встречу перед тем, как я забирала Полину в Москву. Эта мама очень ведомая. Куда повели — туда и пошла. Чай налить? Чай. Или кофе? Или кофе. Ей новый муж даст выпить — выпьет. Не даст — не выпьет. Чужой для Полины человек. Она понимает, что это мама, но она даже это слово произносит с удивлением.

Когда она ждала ее тогда, 25 августа, то воспринимала как маму. Сейчас, когда ехали на встречу, она переживала. «О чем ты переживаешь?» — «Ну, вдруг они бухие приедут. Ты обо мне плохо подумаешь». — «Почему о тебе, если они бухие приедут?»

Все мы сидим за столом: я, бабушка Полины, ее мама, мужик этот мамин новый и новая свекровь. Она начала спрашивать, где и как будет учиться Полина, в какой кружок пойдет, а где вы живете. Это единственный человек, который расспрашивал, как я буду заботиться о Полине. Есть смутная надежда, что она эту маму приведет в божий вид. Я маму Полины воспринимаю как ребенка, не могу по-другому. Ей самой хочется семью найти.

Полина и мама сидели рядом. Но не говорили. Единственный диалог был про телефон: «А вот у тебя экран треснул». Полина: «Ну да». Мама: «А что ж не починишь?» Полина: «Ну, денег нет». И все. Им абсолютно не о чем говорить. У них нет общих воспоминаний. К этой маме я равнодушна. К ней ни благодарности, ни жалости.

В этой ситуации я испытываю злость к отцу. Он старше этой мамы на двадцать с лишним лет. То есть ему было почти сорок, когда он начал вступать в отношения с малолетней. Она ему рожает, он занимается темными делами, садится, какое-то скотство. И Полине он сейчас говорит: «Вот будет тебе 18 лет, подам в суд на алименты, будешь мне алименты платить». Сволочь он, нехороший человек, гад.

Знание о кровных родителях — это опора

Лиана Шубина, детский психолог фонда «Арифметика добра»:

До того, как люди приходят в ШПР (Школу приемных родителей), чаще всего у них очень негативное отношение к биологическим родителям приемных детей. По-человечески это понятно: у детей тяжелые судьбы, кого-то бросили, с кем-то плохо обращались. На ШПР обучают относиться к ним как к части личности ребенка, части его прошлого. Это невозможно затереть. Знание о кровных родителях — это опора. Если ее нет, ребенок чувствует себя очень неуверенно, он полон иррациональных страхов, вплоть до боязни пуговиц, например.

С ребенком нужно разговаривать, добавляя информацию о его происхождении по мере взросления. Для психологического здоровья ему это знать необходимо. Как приемный родитель будет относиться к тем, кто родил ребенка, — так и ребенок будет относиться к своим кровным родственникам. Так он будет относиться и к себе: может чувствовать себя виноватым, плохим в случае негатива. Не надо говорить, что его мама плохая. Можно сказать по-другому: «Так бывает, что мамы по разным причинам не могут заботиться о своем ребенке. И дети в этом не виноваты. Возможно, оставить тебя в безопасном месте был единственный способ сохранить твою жизнь». Важно донести информацию максимально безоценочно.

Можно спросить себя: «Я говорю о маме ребенка плохо — зачем? Я делаю это, чтобы отыграть свои чувства или хочу ему помочь?» Должна быть максимально зрелая позиция помощника. Можно сконцентрироваться на том, что у ребенка теперь другая жизнь, и уже она может стать для него примером. И сказать себе, что моя задача — не ненавидеть тех людей, которые с ним поступали плохо, а любить его. То есть дополнить или компенсировать то, что по каким-то причинам не смогли дать кровные родители. Если приемному родителю трудно справиться с эмоциями, лучше посетить психолога. А почитать можно книгу Лили Пушковой и Ольги Неупокоевой «Как я узнал, что у меня две мамы». Это поможет начать разговор с ребенком о его прошлом.

Валерия Дикарева