Там, где прошло мое детство… В юности человек стремится как можно скорей оторваться от родительского гнезда, заявить о своей самостоятельности, а воспоминания детства кажутся ненужной сентиментальностью. Но годы проходят,  жизнь порой не очень ласково обходится с нами, и когда тебе уже за сорок, а в багаже горький опыт поражений и потерь, так хочется вернуться в край своего детства, туда, где тебе было так хорошо…

Я родилась и выросла в старинном русском городе Коломне, что стоит на берегу трех рек: Москвы, Оки и Коломенки. Мама работала на мебельной фабрике, бабушка была на пенсии, поэтому участь детсадовского ребенка меня миновала. Каким было мое детство?  ХОРОШИМ!!!  Мы жили в двухэтажном кирпичном красном доме на 8 квартир. Все друг друга знали, и друг про друга всё знали. Это было то время, о котором так щемяще поется в известной песне:

Где рождение справляют
и на веки провожают
всем двором….

Время было другое. Нас, пятилеток, свободно отпускали во двор гулять. Тогда у  домов еще были дворы — огороженная территория, на которую чужаки не заходили. Не то, что у нынешних многоэтажных коробок, где двор — условное понятие.

Весь двор был поделен  жильцами на крохотные кусочки «своей территории». У голубенького заборчика был цветник бабы Дуси. Золотые шары и космея, из лепестков которой мы делали себе «ногти», а баба Дуся ругалась в окно и грозила палкой за общипанные цветы. У противоположной стороны, выходившей на поповский домик, росли вишни дяди Васи. Дядя Вася был куркуль, то есть торговал этими вишнями на рынке, и очень не любил, когда дети обрывали его вишни — сразу начинал стучать в окно. Но мы все равно тайком их таскали. Третья сторона забора граничила с двором другого дома. Это был частный дом, но на две семьи. В одной половине жила моя подружка Оксана, а в другой половине — одинокая баба Катя, дочка репрессированного купца.

Она в дом к себе никого не пускала, потому что вся жилплощадь была заставлена антиквариатом, оставшимся от родителей, который ей каким-то чудом удалось сохранить. Единственный раз мне посчастливилось войти в святилище и посмотреть на эти сокровища. Что и говорить, смотреть там было на что — настоящий музей. Больше всего мне запомнился торшер в виде фигуры негритянской девочки, весьма правдоподобно исполненной в натуральный рост. Девочка как бы стояла под деревцем, вместо цветов у которого были разноцветные плафончики с лампочками.

На первом этаже жил ветеран войны дядя Толя с дочерями Любкой, Надькой и Веркой. Одна нога у дяди Толи была деревянная, приходя домой, он снимал ее и ставил в угол, как зонтик или тросточку. Нога эта была с меня высотой, холодная и мертвая, покрашенная розовой краской, и все дети страшно ее боялись. А над ними на втором этаже жили пожилые чудаковатые супруги дядя Володя и тетя Вера. Они оба прошли всю войну, и, как говорили, от военных ужасов тетя Вера была немного «того». Детей у них не было, зато был Гриб. Страшный темный Гриб, который жил в банке на столе. Он производил то ли квас, то ли чай. Иногда меня оставляли под присмотром дяди Володи и тети Веры, и тогда больше всего на свете  я боялась остаться один на один с этим Грибом.

Сам дом стоял на берегу реки Москвы. Река в этом месте была тихая, спокойная. Хозяйки стирали на мостках белье, летом в реке купались и ловили раков. На той стороне были колхозные поля, и мы ходили в них рвать горох и кукурузу. И вот однажды мы пошли туда гулять (я, мама и наши соседи), мне было лет 5. Я прихватила с собой сачок, который был красного цвета – прошу вас запомнить это обстоятельство, оно сыграло очень важную роль в дальнейшей истории.

Итак, мы шли по берегу к излучине. Я скакала по траве, размахивая своим сачком – как нарочно ни одной бабочки не было. Так скакала я такая, скакала и начинала потихоньку скучать… как вдруг из-за поворота показалась баржа. Я очень любила разглядывать баржи, ведь и правда интересно – плывет мимо тебя целый мир. Ходят люди, сушится белье, как-то я даже видела качели на одной барже. И вот стояла я так, ожидая, пока судно приблизится ко мне, и тут пришла мне в голову хулиганская мысль. Не знаю, для чего, но я улеглась в траву и высоко, насколько могла, подняла вверх руку с сачком. Даже не знаю, до сих пор не знаю, зачем я это сделала. И вот лежу я в траве, сачок маячит в метре над землей. Баржа приближается, равняется со мной… И останавливается.

Если бы это была машина, можно было бы сказать, что капитан ударил по тормозам, так резко остановилось судно. И я слышу, как он включает рацию и начинает с кем-то переговариваться. Тут до меня дошло, что я что-то натворила. Подняться боюсь – а ну как заругают или того хуже, позовут милиционера… Баржа стоит. Стояла она так минуты три. В конце концов капитан, видимо, выяснил, в чем дело, дал полный вперед и включил музыку. Я, поняв, что разоблачена, а, главное, что милицию вызывать не будут, поднялась с земли, спрятав сачок за спину. Баржа проплыла мимо, а я быстро соображала. Видимо, мой сачок что-то значил для капитана, раз он даже остановил свою баржу. Я брела по берегу, моя баржа уже скрылась за следующим поворотом, как вдруг… Показалась вторая баржа. Нисколько не сомневаясь, я решила повторить свой опыт. И опять улеглась на землю, подняв вверх сачок. И что вы думаете? Мой фокус удался. И эта вторая баржа остановилась, едва поравнялась со мной. Правда, видимо, первый капитан предупредил своих товарищей, в чем дело, заминка была секундной. Баржа пошла дальше, а капитан гаркнул на всю реку в громкоговоритель:

— Ты что балуешься?!

Мне эта проделка понравилась. Поскольку баржи по реке обычно ходили толпами по нескольку штук сразу, то вполне логично было ожидать, что вскоре покажется еже одна жертва. Я легла на землю и стала ждать. И не была обманута. Через пару минут из-за поворота вышла третья баржа. Я опять пустила в ход свою уловку, но на это раз мне не так повезло: капитан уже был готов ко встрече со мной и заранее включил музыку. Потом мне объяснили, что капитаны видели красный круг моего сачка и воспринимали его как сигнал тревоги, и поэтому останавливались.

Это, конечно, разовый эпизод, а так игры у меня были обычные для детей того времени: пупсик с одеяльцем, распашонкой и ванночкой, настоящая немецкая кукла с голубыми глазами и смуглой кожей, пластмассовый негритенок в шортиках, белый бычок со звездочкой на лбу… Помню божью коровку – это была большая, сферической формы игрушка, изображавшая этого милого жучка. Крылья у неё были выкрашены перламутровой краской цвета баклажана, а сверху красовались черные кружочки – по три с каждой стороны. Игрушка была инерционная. Если её раскатать и потом отпустить, то она могла с полметра проехать «сама», урча скрытым в своих перламутровых недрах механизмом, как настоящий жук. Еще помню карусельку с подвесными корзиночками, в которых сидели белые пластмассовые зайцы. Карусельку полагалось раскручивать за пимпочку на шатре, и тогда зайцы весело кружились в своих корзиночках и иногда даже выпадали из них.

Была у нас машинка швейная, по тем временам «крутая» — «Веритас» со столом. Покупали её еще до моего рождения, долго бегали по магазинам, отмечались в очередях, пока в каком-то магазине уборщица за рубль не согласилась предупредить, когда же именно их привезут. Только так родители смогли её купить. Когда на ней шили, стол раскладывался вверх и в сторону, из-за чего с тыльной стороны получалась такая комнатушка с двумя стенами и крышей. Бабушка набрасывала сверху покрывало (что вызывало неудовольствие мамы, ведь ей мои забавы мешали шить), и я играла в этом домике, который для меня был самым настоящим домом! Я «жила» в нем со своими куклами, расставляла для них игрушечную мебель (диванчик, два кресла и стол), кормила их обедами и укладывала спать.

В полукилометре от нашего дома был военный полигон — тренировочная полоса для курсантов артиллерийского училища. Полигон этот был просто сказкой для нас, детей, ведь там чего только не было — окопы, турники, деревянные стены с окнами, макет самолета и огромная конструкция, имитирующая самолет, из которой выходили рельсы: к рельсам прицепляли курсантов и они учились спускаться на землю с парашютом. А главным аттракционом была парашютная вышка. Говорили, что ее высота была 90 метров, но сейчас, вспоминая ее, я сказала бы, что метров 30. Впрочем, и этого было предостаточно. Полигон большей частью пустовал, и, чтобы народ не лазил на вышку и головы себе не сворачивал, все перекрытия на ней разобрали. Но разве нас это могло остановить? Мы все равно по каким-то жердочкам залезали на самый верх (ювеналки на наших родителей не было!). Сердце замирало от страха, ноги и руки дрожали, но мы лезли вперед, чтобы никто не смел назвать нас трусами. Просто удивительно, что никто из нас не сорвался. Родители знали, и никто нас не останавливал, что удивительно.

Сейчас эти места сильно изменились. Дом, в котором жила купчиха, как и поповский домик, снесли. На поповских огородах теперь стоит Арбатская слободка.  Полигон уничтожен, да и само училище расформировано. Наш кирпичный дом тоже сильно изменился. Он обзавелся пластиковыми окнами, голубенький заборчик канул в Лету, на его месте теперь красуется кованая ограда. Нет ни космеи, ни золотых шаров, ни вишневых деревьев. И прежних жильцов тоже нет. Стариков схоронили, а их дети разъехались по всей стране. И только тихая река, как 40 лет назад, несет свои воды мимо крутых берегов…