Наталья Касаткина: «Нас друг другу Бог послал»

Супружеская пара балетмейстеров, лауреатов Государственной премии СССР, народных артистов России Натальи Касаткиной, недавно отметившей свой 80-летний юбилей, и Владимира Василёва — человеческий и творческий феномен. Вместе живут — вот уже почти 60 лет, вместе работают — на их счету 28 балетных и оперных постановок, вместе отдыхают и практически никогда не расстаются. В театральных кругах их называют просто «Касвас» — как одного человека, а на Западе — «Нат энд Влад».

— Наталья Дмитриевна, в чём секрет феномена Касаткиной и Василёва?

— Нас друг другу Бог послал. И всё. А что еще? Действительно, Бог послал. И никаких других рецептов быть не может. Одни люди живут вместе, потому что они вместе работают. Есть люди, которые из разных профессий, встречаются они только по вечерам и по выходным и хорошо живут. У всех всё по-разному. Секретов никаких здесь нет — так случилось.

Мы встретились в Большом театре. Володя был первым мужчиной, который ко мне прикоснулся. Конечно, кроме партнёров по сцене. Нас часто спрашивают: вот когда вы сидите на руке партнёра, что вы чувствуете? А мы отвечаем: думаем только о том, чтобы не свалиться! Это совсем другие прикосновения, хотя партнёрам разрешено прикасаться абсолютно ко всему. Но это партнёр, это другое дело.

— А как вы познакомились с Владимиром Юдичем?

— Когда мы познакомились, мне было девятнадцать, а Владимиру Юдичу двадцать три. Он раньше меня закончил хореографическое училище, уже работал в Большом театре и должен был ехать на гастроли в Поволжье, а меня ещё задержали, потому что сначала надо было всех «блатных» принять, как это полагается в нормальных театрах. Но балерина, которая с ним танцевала, заболела. Тогда приятель Владимира Юдича Андрей Крамаревский сказал ему про меня: «Возьми девочку, она очень талантливая и много всего знает». А меня называли «заслуженной артисткой ГИТИСа», потому что я перетанцевала массу партий у будущих балетмейстеров на показах и экзаменах. Умела быстро выучить роль, музыку хорошо слышала и многое сочиняла сама, что мне потом очень пригодилось.

Когда Андрей нас провожал, он сказал: «Володя, последи за этой девочкой — я хочу на ней жениться». После таких слов Володя сразу же обратил на меня внимание — раз кому-то нравится, значит, в ней что-то есть. Мы вместе репетировали, вместе танцевали, и у нас завязались отношения. Но он меня очень долго берёг. А потом всё-таки предложил руку и сердце.

— И где это произошло?

— У него дома. Он сказал: «Ну, наверное, я обязан на тебе жениться». А я ответила: «Нет, необязательно», — и ещё год не давала согласия. А потом мы уезжали на гастроли в Лондон. Это были первые, самые знаменитые гастроли Большого театра в Лондоне, после чего театр стал лучшим в мире, а его солисты — мировыми звёздами. И вот нас с Володей — уже все знали, что мы вместе — вызывают в первый отдел (для тех, кто не застал времена СССР, поясним, что это своего рода «представительство» КГБ при каком-либо учреждении — заводе, институте или, как в данном случае, театре. Во всех сколько-нибудь значимых советских организациях существовали «первые отделы», и офицеры спецслужб контролировали политическую благонадежность сотрудников, соблюдение ими режима секретности, а также инструктировали по вопросам «морального облика» при выездах за границу — прим. ред.).

Нас предупредили, что мы не сможем жить в одном номере, если не поженимся. Поэтому мы говорим, что нас поженил КГБ. Мы, в чем были, побежали в ЗАГС, который находился в каком-то подвальчике, и быстренько расписались. Никакой свадьбы у нас не было. В Лондон поехали, уже став официально мужем и женой.

— Была ли у вас любовь с первого взгляда, или это чувство пришло позже?

— У меня вообще никакой любви не было. Думала: «Ну, мне уже девятнадцать, уже перестарок». Я совершенно спокойно ко всему этому относилась, тем более что Володя был безумно красивым, и, как говорил один наш знакомый, весь кордебалет Большого театра висел на нем, и не только кордебалет. Там претенденток было навалом. И я думала: «Зачем мне это всё нужно?». Мама тоже очень боялась Володиной красоты. Но как-то так всё само собой сложилось.

Осознавал ли Володя, как он ко мне относится, трудно сказать. Ну, молодые, ну, все на него бросаются. Я жила с родителями на Фрунзенской набережной, и мои одноклассники приплывали на лодках под наши окна, пели мне серенады и дарили букеты цветов. Потом, когда я уже перешла жить к Василёву, они ему говорили: «Вот, жемчужину украл».

Первый год мы жили в одной комнате с Володиной мамой, у нас диваны стояли под углом друг к другу. Представляете, какая это была любовь? Мы пользовались моментами, когда мама уходила на работу. Это была огромная коммунальная квартира в доме знаменитого гусара, героя Отечественной войны 1812 года Дениса Давыдова на Кропоткинской, там жили двадцать девять человек. Мы просыпались — и сразу в метро, в Большой театр. Там и завтракали, и всё на свете. А потом моя мама нам помогала, но это отдельная история, связанная с моим отцом.

— А кто был ваш отец?

— Очень крупный инженер-строитель Дмитрий Алексеевич Касаткин. Он строил в Париже советский павильон на выставке 1938 года и постамент под знаменитую скульптуру Мухиной «Рабочий и колхозница», после чего его отстранили от всех дел. Не посадили потому, что только он умел рассчитывать какие-то определенные вещи. В Париже строителями у него были, естественно, французы. Пришло распоряжение от Сталина сделать советский павильон выше, чем у Гитлера. Был прислан новый проект, и папа не успел сделать чертежи. Он чертил прямо на земле. Все говорят, что он был невероятно талантливым.

Шесть месяцев он прожил в Париже, а когда вернулся, на него уже было накатано письмо на Лубянку — общение с иностранцами и отсутствие чертежей. Несколько лет назад, когда реконструировали мухинскую скульптуру, по телевизору я услышала, как комментатор говорил о том, что не смогли найти чертежи, их якобы потеряли. А их просто не существовало изначально. Я спрашивала маму: «Папу не посадили, мы, вроде бы, нормально жили?» Она отвечала: «Нет. У папы была самая маленькая зарплата».

Мама — Анна Алексеевна Кардашова — потому и стала писательницей, чтобы хоть что-то заработать. Мы жили в коммуналках. У Владимира Юдича коммуналка, и у нас коммуналка. Но в год, когда умер Сталин, папу вызвали на Лубянку, показали ему это письмо и сняли с него все обвинения. А папа был очень скромным человеком, и его просто затюкали — у него открылась язва, начался диабет на нервной почве. И мама заставила его пойти к начальству и попросить отдельную квартиру. Ему дали квартиру на всю нашу семью — бабушка с дедушкой, мама с папой и я. И у нас с Володей образовалась своя шестиметровая комнатка. Это спасло наш брак.

А когда состоялись первые гастроли Большого театра в Америке с Соломоном Юроком, то Владимира Юдича не взяли, потому что он что-то не то сказал или, может быть, кому-то помешал. И вот тогда, в разлуке, которая длилась три месяца, в полную силу обострились наши чувства к друг к другу. У меня до сих пор хранится полная шкатулка наших писем.

После того, как я приехала, я сразу забеременела. Проявилось что-то такое настоящее в наших отношениях, мы себя проверили. Опять-таки КГБ, который не выпустил Володю за границу, этому способствовал.

Вскоре Владимир Юдич начал ставить балеты. Первый раз он на меня поставил, но эта постановка так и не увидела свет. Потом и я втянулась в постановочную работу. Мы стали сочинять либретто будущих спектаклей. Один раз мы писали либретто в новогоднюю ночь, как раз перед рождением сына, я уже была на большом сроке, и так мы увлеклись, что не заметили, как загорелась елка, на которой были настоящие свечи.

— Как вы решились родить ребенка, ведь в те времена в балетной среде среди ведущих солисток это было редкостью?

— Для меня вопрос не стоял. Раз он у меня завелся, я должна была его родить. И потом я не единственная. Рвалась, конечно, танцевать, ужасно рвалась. На третий день после родов я уже встала с постели и, держась за спинку кровати, начала заниматься.

Через три месяца я вышла на сцену. За беременность я набрала восемнадцать килограммов. Потом это всё быстро ушло. Я тут же вернулась в свой вес. Ну, не совсем в свой. Перед рождением ребенка я весила сорок девять килограммов, а потом мой нормальный вес стал пятьдесят два килограмма. Учтите, что у балерин мышцы гораздо тяжелее, чем у тех женщин, которые сидят в зрительном зале. Мы весь мир делим на сцену и зрителей. Зрительница может выглядеть толстушкой, а весить меньше, чем мы. Какие-то мышцы у меня сохранились, поэтому, может быть, сейчас мой вес слишком большой.

— Как вы совмещали уход за ребенком и балетную карьеру?

— Никак не совмещала. Мама воспитывала Ваню, и это было для него счастьем, потому что у мамы блестящее домашнее образование, она ведь из аристократической полу-английской семьи. Из-за этого ей не дали поступить в институт, она закончила техникум и работала чертёжницей у папы. Но среда, в которой она вращалась, была настолько высокого ранга, что она воспитала Ваню замечательно. Ну и потом, у него таланты, которые он собрал со всей семьи. Он прекрасно рисует, чертит, соображает.

Мы планируем открытие летнего театра на Скаковой улице. Как он умудрился его развернуть! Нельзя было трогать исторический памятник — кузницу, и мы могли разместить сцену только до этого памятника, и у нас не получалось. А Ваня принес чертежи, я смотрю — он взял и развернул. Хоть строй сцену от Скаковой до Ленинградского проспекта. У него замечательная голова в этом смысле. Это от дедушки. А от бабушки — любовь к литературе, абсолютное знание русского языка. И английский он выучил, как родной, потому что жил и с прабабушкой Верой Николаевной, англичанкой Шервуд-Бромлей. Любовь к природе передалась ему от прадедушки — скульптора-анималиста Алексея Кардашова.

Кроме англичан, в роду были немцы, голландцы, французы — уже по линии бабушкиной мамы Веры Владимировны Шервуд. А сестра Веры Владимировны была матерью живописца Фаворского. Эти аристократические семьи были так тесно связаны, что мамин брат Лев Алексеевич Кардашов был женат на своей родственнице — правда, дальней, на урожденной Дервис. А Дервисы были связаны с Чеховыми и Серовыми.

В Ясной Поляне я видела книжку с генеалогическим древом Толстого — выяснилось, что и там есть какие-то связи. А еще мы дальние родственники с Михалковыми и Кончаловскими. Есть связь и со Станиславским. Сестра бабушки Наталья, в честь которой меня назвали, вышла замуж за сына Станиславского, который был великим историком, предсказал войну и многие наши сегодняшние вещи.

Сначала мне дали имя Мария, а Наталья Николаевна возмутилась и сказала, что проклянёт меня, если меня назовут Марией. У нее какие-то свои соображения были на этот счёт. И тогда мама быстренько переименовала меня в Наталью, на всякий случай, чтобы не было никаких неприятностей.

Мамин брат был химик — главный специалист СССР по полимерам. И женат он был на дочке Демьяна Бедного. Так что у Демьяна Бедного я на руках сидела.

— У вас с Владимиром Юдичем похожие характеры, или вы друг друга дополняете?

— Мы совершенно разные. И ко всему — и в жизни, и в быту — подходим с разных сторон. Очень часто вначале мы не понимали друг друга. Всё, чего ему хочется и мне хочется, противоречит одно другому. А потом, как говорила одна наша очень близкая подруга, происходит сшибка. И вот тут зарождается какая-то искра, и выясняется, что мы идем к одному и тому же, только с разных сторон.

Раньше мы ссорились, иногда надолго. Начиналось с творчества, а потом переходило на личности. Сейчас мы тоже ссоримся, но это буквально тут же проходит. Первой мирилась всегда я. Но Володя иногда переступал через себя и говорил: «Ну, наверное, я был не прав». Надо было вытерпеть какое-то время, чтобы он это сказал. А у меня терпенья-то не хватает! Иногда же он ничего не говорит, просто за руку возьмёт, и все.

Утром он обычно встаёт раньше меня, приходит ко мне, я ему протягиваю свой мизинчик, и мы так здороваемся.

— Как вам удается за столько лет не надоесть друг другу?

— Мы живем творчеством. Все наши спектакли разные, и каждый раз мы живём другой жизнью. Восемь лет мы прожили в эпохе Петра I, когда ставили оперу. Нам это было безумно интересно. Квартира была завалена книгами, материалами с его указами, письмами. Мы даже друг с другом разговаривали на языке Петра. Для нас это был очень радостный труд. Каждый раз у нас встреча с разными артистами, с интересными людьми, завязываются какие-то отношения. Просто так — в тусовках — мы не участвуем. Когда зовут — вроде, неудобно отказываться, но, в принципе, стараемся не ходить.

— Что помогает вам сохранять молодость, бодрость духа?

— Движение, творчество, репетиционный зал. Я всегда говорю о том, что я сейчас очень хорошо выгляжу по телефону, а еще лучше — по пейджеру; шучу, конечно. Естественно, я слежу за собой.

У нас в жизни и работе много проблем, но перед нами стоит цель, невыполненная мечта — создать Международный центр балетного искусства, и пока мы этой цели не достигнем, мы не имеем права стареть. Очень хочется это сделать и поделиться всем, что мы умеем, с людьми. Желание воплотить эту мечту в жизнь придает силы.

— А какой у вас режим дня?

— У меня его нет. Если бы у меня был режим, я бы удавилась. Распорядок дня диктуют репетиции. Мы любим приходить на репетиции попозже, чтобы с утра собрать мозги и подготовиться. Мы появляемся в театре во второй половине дня и стараемся развеселить артистов, чтобы они не уставали. Постановочные репетиции бывают, как правило, после двух. Спать ложимся по-разному. Иногда вообще не ложимся, потому что идеи захватывают — и такое бывает. А в принципе, не очень рано. Иногда после репетиции минут на тридцать-сорок прикладываемся к подушке, восстанавливаем силы. Немножко поспим, а потом уже — и разговоры, и какие-то передачи смотрим по телевизору. Очень любим передачи про животных.

Я уже говорила, что мы по-разному ко всему подходим. Владимир Юдич, когда сочиняет, он жутко топает, потому что всё сразу пробует. А я сочиняю, лёжа на диване. Мало того — у меня включен в это время телевизор, если там идет что-нибудь немудрящее. И мне хорошо сочиняется, потому что это для меня как ширма, отделяющая от жизни, от проблем, от всего.

— В вашей семье никто не был связан с балетом, вы первая.

— У нас все заранее знали, кто кем будет. Бабушка каждого назвала в чью-то честь: Анну — в честь Анны Карениной, Лёву — Льва Толстого, Давида — Дэвида Копперфильда, но не фокусника, а из Диккенса. Лёве было шесть лет, когда он начал резать фигурки, и с детства знал, что он скульптор. Давида звали «адский поджигатель»— он с трёх лет увлекся химическими опытами. Я всегда знала, что я балерина. В восемь месяцев мама носила меня к профессору Сперанскому — ей показалось, что у меня кривые ножки. Он посмотрел и сказал: балериной будет. Вот я и стала балериной.

Беседовала Елена Ерофеева-Литвинская