Завидую я нынешним детям: они могут позволить себе то, что в наше время было многим непозволительно.

Многим из нас нельзя было не то чтобы проявлять, даже испытывать почти любые чувства, особенно неудобные для всех — «негативные». Нам отчетливо давали понять, что завидуют только жадные дети, боятся трусы, жадничают эгоисты, если расстроился — плакса, не хочешь чего-то — вредина и капризуля, стоишь на своем — упертый, со всем соглашаешься — «ни рыба, ни мясо», слишком весел и активен — «прекрати, ты всем мешаешь».

Как я уже писала, благожелательно относились только к виноватым и стыдящимся детям. Взрослые часто испытывали удовлетворение, если замечали в ребенке проявления стыда и вины. Вероятно, потому что именно они были знаком для взрослого, означающим раскаяние в совершенном поступке.

Мне всегда было удивительно, почему одни знаки о происходящем в детской душе принимались взрослыми благожелательно, а иные подвергались обструкции.

Ведь любая наша эмоция — это проявление, знак того, что в душе у нас что-то происходит. Почему же именно стыд и вина так были важны? А все остальные чувства были лишь знаками того, что кому-то надо немедленно перестать чувствовать.

Полагаю, что из-за идеи воспитания как таковой. Не только в нашей стране, во всей Европе ребенок еще не так давно (всего каких-нибудь 70 лет назад) считался «недостаточно хорошим объектом», из которого путем направленного воздействия — воспитания — нужно было создать «хорошего взрослого». Исследования 50-х и 60-х годов, направленные на особенности детского развития и создавшие теории привязанности, показали, что дети — это достаточно впечатлительные, нуждающиеся не только и не столько в воспитании (как переделке из плохого в хорошее), по особому устроенные маленькие уже живые люди.

Но если все-таки всерьез подозревать в них наличие жизни, то необходимо иметь дело и с тем, что эта жизнь внутри маленького организма, обладающего психикой, будет давать о себе знать — в том числе этими самыми знаками, каковыми и являются детские эмоции. Почему же взрослым так тяжело с ними? Почти со всеми детскими проявлениями: с желаниями, чувствами, эмоциями, реакциями?

Думаю потому, что:

— некоторые взрослые недостаточно повзрослели, и им трудно справляться со своими эмоциями, своей жизнью и взрослыми задачами, а тут еще дети. Живой ребенок — это беспокойство и нагрузка, и не всем она по силам;

— им самим запрещали чувствовать и проявлять то, что у них внутри, они и не понимают, насколько это естественно — выражать то, что чувствуешь;

— они теряются, не знают, как реагировать на эмоции детей, сами впадают в беспокойство, начинают тревожиться, пугаются, напрягаются, и тогда им остается только одно: сделать так, чтобы проявление эмоций как можно быстрей сошло на нет;

— есть совершенно очевидный риск того, что дети разбудят во взрослых жизнь (чем они совершенно не специально и неосознанно регулярно занимаются), и тогда и тем придется (о, ужас!) чувствовать, хотеть, реагировать.

Можно запретить детям чувствовать и проявлять то, что внутри? Можно. Ребенок ради важного близкого сделает все что угодно, станет, каким скажут. Ему предстоит адаптироваться к своей семье, и он сделает это даже ценой своей эмоциональной жизни. Но, лишившись права проявлять то, что внутри, он в итоге потеряет связь с собой, а близкие потеряют связь с ним, — да и с самими собой, причем окончательно и бесповоротно.

Жизнь и правда теряет смысл, если представить, что ее проявления во мне никого не интересуют. Самых важных на свете людей — не интересуют, потому что те не могут этого вынести. Грустно, правда?

Мы живем в удивительную эпоху — мы свидетели времени, в котором нынешним детям не только позволено быть человеком (а значит, испытывать самые разные чувства в ответ на происходящее), но и быть детьми, а значит, чего-то не уметь, с чем-то не справляться, учиться у своих взрослых, постепенно взрослеть и не быть за это «распятыми» недовольством их родителей. Времена другие, жить легче.

Источник: Блог автора в фейсбуке