2017 год в художественной жизни России ознаменован многими яркими событиями. Среди них особенно выделяется серия мероприятий, связанных с осмыслением столетия революционных потрясений в нашей стране, без преувеличения, изменивших ход мировой истории. Крупнейшие музеи страны отозвались на эту эпохальную дату интереснейшими художественными выставками, которые, не давая исторических оценок и почти не опираясь на документы времени, сумели, тем не менее, на интуитивном уровне передать эмоциональную окраску слома эпохи. В начале сентября ГМИИ имени Пушкина представил смелый проект современного китайского художника Цая Гоцяна «Октябрь», а сегодня в Третьяковской галерее открываются две выставки, посвященные этой сложной теме.

Масштабная экспозиция «Некто 1917» объединяет в одном зале более 100 произведений живописи, графики и скульптуры, отобранных исключительно по дате своего создания — в 1917 году и иногда в 1916 и 1918-1921. Названием проекта были выбраны пророческие слова Велимира Хлебникова о времени падения государств, опубликованные в сборнике «Пощечина общественному вкусу» еще в 1912 году. Отсутствие ограничений в теме или стилистике показанных работ позволяет очень отчетливо увидеть реальную картину художественной жизни эпохи. Яснее, чем теоретические построения, тома мемуаров и метры кинохроники, эти на первый взгляд не связанные с революционной темой пейзажи, портреты и натюрморты рассказывают нам о том страшном и противоречивом переломе, с которым столкнулась наша страна сто лет назад.

Структура выставки включает несколько разделов: «Мифы о народе», «Город и горожане», «Эпоха в лицах», «Смутное», «Утопия нового мира», «Шагал и еврейский вопрос» и «Прочь от этой реальности!». Многоголосию тем и их трактовок отвечает и стилистическое разнообразие произведений: от фигуративной живописи Б. Григорьева, Б. Кустодиева, М. Нестерова, З. Серебряковой и К. Петрова-Водкина до абстрактных поисков К. Малевича, В. Кандинского, Л. Поповой и А. Экстер.

Поражает картина изобилия художественного мира того времени. Соседство таких разных, но, без сомнения, выдающихся талантов на одной территории в одно время заставляет вспомнить живописную избыточность Италии эпохи Возрождения. Супрематизм Малевича, романтические образы Нестерова, Серебряковой и Петрова-Водкина, импрессионизм Коровина, яркие образы природы у Рылова, изощренные и декоративные композиции Головина, изысканный декаданс Сомова и орнаментальное ар-деко Калмакова — трудно поверить, что все эти яркие явления могли воплотиться в узких временных рамках одного года.

Но все это невообразимое множество при более близком рассмотрении роднит одно иногда очень явное, иногда едва уловимое настроение смутной тревоги и напряженного ожидания.

В центре внимания художников оказываются новые герои. Парный портрет вора и проститутки кисти Бориса Григорьева рисует изломанные фигуры, зажатые в тесных рамках полотна. Их жесты напряженные и угловатые, взгляды тревожные и потухшие. Само пространство, кажется, пошатнулось и потеряло свои точки опоры. В портрете инвалида физическое увечье отражается в изломанности и беспокойной динамике окружающего пейзажа.

Те же сдвиги пространства и тревожная подвижность оттеняют новые сюжеты натюрмортов Р. Фалька и В. Шухаева. Скудные композиции с бутылкой, газетой и пустой тарелкой впечатляют не только своей бедностью, но и удивительной грустной поэтикой.

«Селедки» Давида Штеренберга поражают ощущением нестабильности и шаткости, мастерски переданным не столько скудным сюжетом, сколько выразительными художественными средствами. Одинокая обособленность каждого предмета подчеркнута редуцированной цветовой палитрой и вязкостью глухого, безвоздушного фона, вакуума, в котором балансирует лишенная опор столешница.

Портретная живопись — драгоценное свидетельство настроений эпохи. Рядом с задумчивой глубиной «Философов» Нестерова мы видим тревожную сосредоточенность Феликса Юсупова кисти Яна Рудницкого и беспокойный, тяжелый взгляд молодого поэта Владимира Каменского, выразительно переданный Д. Бурлюком.

Рядом с ними иллюзорный театральный мир С. Судейкина, расслабленный богемный образ Мефодия Лукьянова, мастерски написанный его другом Константином Сомовым, и яркий порочный взгляд женщины-вамп на полотне Н. Андреева создают впечатление пира во время чумы.

Интересно сравнить две работы Б. Кустодиева, представленные на выставке. Знаменитая «Масленица» 1916 года сияет нежными ясными красками русской зимы, жанровые мотивы народных гуляний появляются как эпизоды спокойного, ритмичного повествования.

Картину «Лето» художник выполнил уже в 1918 году. Тот же спокойный горизонтальный формат включает в себя совершенно иную по замыслу композицию. Яркие радостные цвета и плавные округлые линии не изменились, но стремление передать все эпизоды летнего крестьянского быта, включить в единое повествование как можно больше картин традиционного уклада говорят о том, что это полотно — скорее воспоминание о былой жизни, которое хочется сохранить, зафиксировать, оставить в памяти, потому что реальность уже изменилась.

Великолепно полотно К. Петрова-Водкина на ту же тему («Полдень. Лето»). Светлый, радостный колорит сочетается здесь с резкими изломами пространства. Похоронная процессия пересекает этот еще пока безмятежный пейзаж, а образы крестьянок с детьми воскрешают в памяти изображения Богоматери с Младенцем Васнецова и «Петроградской Мадонны», позже написанной самим Петровым-Водкиным. Тревожность и волнение внушают эти одинокие фигуры матерей, олицетворяющие собой жертвенность и уязвимость.

К крестьянской теме обращаются в то время многие знаменитые авторы. Мощь и скульптурная пластика — основные приемы З. Серебряковой, запечатлевшей в своей работе «Беление холста» скрытую внутреннюю динамику и экспрессию статуарных фигур крестьянок.

В картине Б. Григорьева «Лики России» на первый план выходит надлом и угрюмая покорность его персонажей. Их безмолвное предстояние и пугающее спокойствие неподвижных поз контрастируют с искаженными лицами и невидящими взглядами.

И.Е. Репин в своей работе «Большевики» доходит до брейгелевского обобщения и гротеска. А В. Кузнецов трактует образы молящихся в храме с очевидной антипатией и насмешкой.

Совсем другим предстает Россия в масштабном полотне М. Нестерова «На Руси. Душа народа». Выполненное в 1914-1916 годах, это произведение служит как будто эпиграфом и к выставке, и к самой русской истории XX столетия. Устремленные к небу, трепетные образы людей написаны автором с глубокой нежностью и светлой печалью. Страдающий и святой народ на полотнах Нестерова — это идеальный, надмирный образ, помещенный в идиллический русский пейзаж. Но при всей своей типичности и обобщенности его образы проникнуты удивительной теплотой, нежностью и индивидуальностью. Это ностальгия по знакомому и до боли родному миру, крушение которого уже предчувствуется в тревожной тонкости и болезненной эфемерности его трактовки.

Совсем другие эмоции переполняют абстрактные композиции К. Малевича, А. Родченко, О. Розановой, А. Экстер. Их смелые открытия нового изобразительного языка, упоение идеальными соотношениями форм и цветов, поиск новой выразительности и нового искусства — яркая иллюстрация перелома эпох, который не мог ускользнуть от чуткого взгляда художника. Свобода выражения идей, не связанная условностями фигуративности, своей художественной выразительностью и мощью дала активный толчок развитию всего мирового искусства XX и даже XXI века.

В абстракциях В. Кандинского, более биоморфных, трепещущих, живых, преобладают ощущения смутных и стихийных сил, завладевших историческими процессами. Новый мир, вырастающий на глазах зрителя из шаткого цветного хаоса, — неокрепший, неустойчивый, непредсказуемый и уязвимый. Город здесь больше похож на лес, он весь движется, растет и вибрирует.

Революционные события в художественном мире, как и в мире реальном, были как будто не замечены определенной частью художников, намеренно обративших свой взгляд на образы природы, тихой усадебной жизни и беззаботного искусства. Однако в импрессионистической свежести полотен К. Коровина, К. Горбатова, С. Виноградова и С. Жуковского в 1917 году происходят едва заметные изменения: сгущается колорит, мазок становится более подвижным и напряженным. А спокойный, казалось бы, «Закат» А. Рылова расцвечивается кровавыми всполохами.

Картину переломной эпохи дополняет коллекция плакатов, карикатур и документальных фотографий, иллюстрирующих основные события времени от убийства Г. Распутина до пронзительных образов беспризорных детей во время Гражданской войны.

Образы детей — самые яркие и трогательные экспонаты второй небольшой выставки, открывшейся сегодня в залах Третьяковской галереи. Показ коллекции скульптуры 1918 – начала 1930-х годов назван «Ветер революции» и служит логическим продолжением более масштабного проекта «Некто 1917». Эти произведения показывают постепенное движение искусства в новом Советском государстве к одноплановой выразительности, к переходу от стилистической свободы и разнообразия к единому языку монументальной пропаганды.

Проект, осуществленный Третьяковской галереей, впечатляет своим масштабом и полнотой. А еще невероятной яркостью и отчетливостью образа России 1917 года, который невольно встает перед глазами. Отвлеченные книжные сведения одеваются в живую и теплую материю эмоционального переживания. Его очень трудно определить и описать, но благодаря искусству очень легко почувствовать. И, пожалуй, в этом состоит самая главная ценность этого художественного свидетельства об ушедшем времени и яркого материала для его осмысления.