Что нам за дело до ленивого помещика, жившего полтораста лет назад? Вроде бы никакого, если бы чуть ли не каждый из нас не обнаруживал в глубине своей души Обломова, не мечтал бы лежать на диване и покрикивать: «Захаааар!» Сейчас уже не говорят об обломовщине, зато говорят о прокрастинации. А старшеклассники считают, что Обломов — типичный хикикомори и был бы счастлив, если бы у него был компьютер. Может, это такая русская душа? Вечный Емеля, лежащий на самоходной печи? Или русский Гамлет, и «сойти с дивана иль не сойти» — наш вечный вопрос? 20 марта в лектории «Живое общение» писательница, журналист, преподаватель литературы школы «Интеллектуал» Ирина Лукьянова прочла лекцию «Обломов: ради чего вставать с дивана».

Сонная немощь

Помню, когда после школы первый раз начала перечитывать «Обломова» Гончарова, шли новогодние каникулы, мне не надо было никуда идти, я лежала на диване и читала о том, как другой человек лежит на диване. Но уже через 4 часа этого удовольствия мне захотелось бешено вскочить, бегать вокруг дома и хоть что-то активно делать, чтобы стряхнуть ту сонную немощь, которую на меня так усердно нагнал Гончаров.

Когда «Обломова» прочитал Салтыков-Щедрин, он довольно жестко описал свои впечатления в одном личном письме: «я обломал об него весь мозг». «Если нам, читателям, было тяжко провести с Обломовым 2 часа, то каково же было автору провести с ним 9 лет?» — восклицает он.

Действительно, роман очень нединамичный, очень медленный. Зачем Гончаров «насыпал столько маку», по словам того же Салтыкова-Щедрина? Зачем он будто повязывает читателя по рукам и ногам, парализует волю? А ведь он сознательно это делает. В Обломовке нет романтических пейзажей, морей, гор, и почему-то нам полстраницы рассказывают о том, чего там нет. Там нет моря, над которым носятся чайки, нет того, нет сего… Это как релаксационная запись с легким гипнозом, где спокойный голос говорит «вообразите море, его волны медленно накатывают на берег», и человек убаюкивается и засыпает. И вот когда читатель романа Гончарова уже тоже готов всхрапнуть, его погружают в мир Обломовки — спокойный, мирный, круглый, где все идет по заповеданному распорядку, где даже грозы гремят только в Ильин день. И само название «Ооблоомоов» — такое кругленькое, с тремя кругленькими «о».

Английский сплин или русская хандра

Как-то я провела опрос у своего 11-го класса, почему «Обломов» интересен современному человеку. Ответы были довольно любопытны: «Потому что каждый из нас — Обломов», «Все мы прокрастинируем и не знаем, как себя стащить с дивана», «В каком-то смысле Обломов прав: а зачем нужны все эти телодвижения?», «Обломов — это такой японский хикикомори, если ему дать компьютер и подставлять тарелку с едой под дверь — он будет счастлив». И действительно, виртуальный мир Обломова, в который он погружен, намного лучше реального!

«Обломов» был одним из первых русских романов. На тот момент в литературе стояла задача произвести великий русский роман, которого еще не было. У французов и англичан сколько угодно, у нас — великолепная поэзия Пушкина и Лермонтова, а романа нет. Что мы хотим показать в «великом русском романе»? Об этом задумывались все литераторы.

Об эпидемии хандры — или английского сплина — все уже к тому моменту слышали. Хандра гонит Печорина неизвестно куда, хандра не дает остановиться на чем-либо конкретном Онегину. Что с ними такое, может быть, это Байрон навеял такую вот иностранную заразу? Романтические герои во всем разочарованы, они бегут в леса, поля, глушь, экзотические страны. Там предаются мечтаниям, снам, сказкам, как гофмановские персонажи. Может быть, действительно это все — просто романтика?

Но разве Обломов — романтический герой? Это большой вопрос.

На момент выхода романа Гончарова уже вовсю правил бал реализм, романтика становится никому не интересна. Но Обломов продолжает пребывать в своем зачарованном мире, из которого не в состоянии выйти. Может быть, все-таки это наша национальная черта? Гончаров едет к себе на родину в Симбирск и видит совершенно застывшую русскую провинцию, про которую Герцен потом писал, что только в Петербурге 19 век, а за околицей — уже 17-й. И вот это сонное царство и 17 век Гончаров действительно наблюдает в провинции.

А какие сказки рассказывают в русской деревне? О том, как скатерть-самобранка сама приносит прекрасную еду. О том, как Емеля, не вставая с печи, завоевывает мир. И вот возникает Обломовка — совершенный русский рай. Где ничего не надо делать, где молочные реки и кисельные берега. Детские симбирские воспоминания Гончарова встраиваются сюда совершенно логично.

Но при этом оказывается, что роман не столько о русском духе, а сколько о самом герое, который Гончарову, между прочим, дался очень трудно. Гончаров, рисуя Обломова, ориентировался на то вечное, что есть в каждом человеке, — и потому, видно, его Обломов получился именно таким. А что в человеке вечное? Красота, душевный покой, стабильность, неизменность, тяга к гармоничным отношениям и желание мира. Кому из нас не хочется мира, покоя? Еще Пушкин писал: «На свете счастья нет, а есть покой и воля». Покой сам по себе — это неплохо, особенно когда живешь такой сумасшедшей жизнью, как сейчас. Наверное, у всех есть такая мечта: пожить в Обломовке, отдохнуть там душой, остановиться… И у каждого, думаю, есть такое абсолютно безмятежное место из детства — золотое, неизменное, где ты был совершенно счастлив и защищен со всех сторон: родительская дача, бабушкина деревня. Это место счастья и место силы. Свою стойкость мы черпаем из таких вот детских воспоминаний. И очень часто эта Обломовка нами утрачивается, как и самим Ильей Ильичом.

Под влиянием социума Обломов — и современный человек — съеживается, сдувается, впадает в апатию. Он лежит такой, скукожившись, натянув капюшончик или закутавшись в халатик и плед, в позе эмбриона, на диване. Это защита от агрессивных всех. Вроде бы, получается, роман Гончарова — социальный? По крайней мере, современники его именно так трактовали. Социальный роман был тогда на повестке дня, было важно говорить о несправедливости, о крепостном праве и прочее. Но действительно ли он социальный? Обломов ведь не о судьбах мира размышляет и не в аскетическое житие уходит. Обломов — барин, бездельник: у него есть триста захаров, которые на него работают.

Правда, у самого Захара нет вот таких триста «маленьких захаров», но он ничуть не меньше Обломов, чем сам Обломов. У него тоже все круглое, спокойное, по определенному плану: родились, крестились, свадьба, новые крестины, смерть — по вечному кругу. Окна мыть к Пасхе, яблоки собирать к Спасу и так далее. Он не делает лишних движений, чтобы не выйти из покоя. «Что, клоп? Ну, клоп. Его не я создал, и мне за каждым клопом в норку не налазиться». Он просто не впускает неприятности в свое сердце.

Нет, все-таки не совсем это о социальных отношениях и рабстве.

Печной богатырь

Что же такого в Обломове, что он воспринимается сразу как «наш, русский», даже вразрез с Печориным и Онегиным, которые с «иностранной заразой», сплином? Возьмем самое начало. Лежит в кровати прекрасный молодой человек, которого зовут Илья и которому 33 года. Кого при этом мы все вспоминаем? Конечно, Илью Муромца, наделенного богатырской силушкой. Который сойти с печи не может: ножки у него не ходят. И нет такого, из-за чего бы стоило встать, победить, защитить, изменить. Зато есть печь или уютный халат — и Обломов во все это очень хорошо закопался. У него столько слоев защиты от внешнего мира, что ему очень трудно туда выйти: халат, уют, дом, Захар, Обломовка. И в этом внешнем мире тоже ничего не происходит такого, что заставило бы его преодолеть все эти слои.

Посмотрим на то, в какой комнате лежит Обломов. Все русские писатели к тому времени уже хорошо научились показывать характер героя через интерьер его жилища. И лучше всего это сделал Гоголь в «Мертвых душах». Описание жилища Обломова как раз к «Мертвым душам» нас и отсылает. При этом комната Ильи Ильича похожа на все интерьеры в «Мертвых душах» сразу. И финтифлюшки, как у Манилова, и грубые стулья, как у Собакевича, и все покрыто пылью, как у Плюшкина.

Что это говорит об Обломове? Да ничего. Он сам не знает, зачем ему все это нужно. Ему нужен только диван и халат. И человек, продолжая читать, уже начинает принюхиваться — а не помер ли он? Штольц как раз думает то же — и бесконечно теребит Обломова. «Теперь или никогда!» Да и все посетители Обломова стараются его вывести из состояния летаргического сна. Кстати, все приходящие хорошо перекликаются с каликами перехожими, которые посещают Илью Муромца на печи. А приходят к Илье Ильичу люди с говорящими фамилиями: Волков зовет развлекаться в свет, Судьбинский, с которым они начинали делать карьеру, говорит о трудоустройстве, журналист Пенкин предлагает новейшие романы. И тут, в разговоре с Пенкиным, Обломов говорит: «Человека-то вы не видите, только высмеиваете! Дайте мне человека!» И мы начинаем понимать, что не так уж все просто с якобы погибающей душой Обломова, его сонностью и вялостью.

Не видит он ни в одной из предлагаемых друзьями дорог ни смысла, ни гармонии. «Фу-фу, отойди, ты с мороза!» — только говорит Обломов. Идти в свет? Разве можно в толпе серьезно поговорить… Сидеть в департаменте — а жить-то когда? Это все суета. Тут натуральный Экклезиаст на диване вырисовывается. Он все проверил, и все для него суета сует и томление духа. Вроде бы, даже кажется, что он взыскует горнего. Но туда не вписывается «Захаааар!» по каждому поводу. Аскет, который ищет большего и не может жить без Захара, — какой-то неправильный.

Обломов предается не посту и молитвам, а мечтам. И жить ему в мечтах гораздо интересней, чем в реальной жизни. Опять не могу не вернуться к идее компьютерных игр. Там тоже можно за два часа спасти цивилизацию или раскрыть сложное преступление и почувствовать себя замечательным героем. Так и в снах и мечтах Обломова.

Еще мне Обломов напоминает Винни-Пуха. Когда ему приходит «страшное известие» о том, что с квартиры надо съезжать, он реагирует совершенно по-виннипуховски: «У-у-у, морока». Может, само рассосется? Обломов тоже стремится к похожей идеальной жизни: нора, горшочек с медом, прекрасная погода. Правда, когда в мечтах появляется окрошка и десерт, возникает вопрос: а откуда они должны взяться? Ах, да — скатерть-самобранка, как всегда в сказках, чтобы особенно не зацикливаться на житейских проблемах.

Обломов таким вырос, его опекали с детства. Сейчас это назовут гиперопекой. И сегодня из таких гиперопекаемых вырастают мальчики и девочки, которые сидят за компьютером и им ничего не надо. И мать стоит над ними и вопиет: «Ну захоти уже чего-нибудь! Вот посмотри, сколько курсов!» Ребенок еще не успел захотеть, но мать его уже записала. Как Штольц. Обломов еще не успел захотеть, а Штольц его уже куда-то тащит.

Что нужно Обломову

Можно ли считать, что он плохой? Он просто ленивый. Мы все ленивые. Он кроткий, смиренный, даже мудрый. И ведь всех этих приходящих людей что-то притягивает в Обломове. Что они находят в этом скучном человеке? Он содержателен, с ним интересно поговорить или хотя бы поспорить, он умный, глубокий, искренний и абсолютно неиспорченный. Это, в сущности, полная красоты человеческая душа.

В чем тогда проблема? Основное условие такой жизни, как намечталось Обломову, — это чтобы кто-то мог это состояние обеспечивать. Снова вспомню варианты ответов моих учеников на вопрос: «А кто так мог бы жить, как мечтает Обломов?» — «Тот, кто долго работал, заработал денег и отдыхает в пансионате», «Барин, на которого наработали поколения предков и у которого сейчас есть рабы», «Аскет, который свою духовную мудрость обменивает на приношения», «Инвалид». Вот как так получается, что вершиной мечтаний Обломова оказывается жизнь инвалида? Это хороший вопрос для ребенка, который хочет, чтобы от него все отстали, и сидеть целыми днями играть в закрытой комнате.

Обломов сознательно инвалидизирует себя, он не в состоянии прожить без того, чтобы за ним ухаживали другие люди. Гончаров очень ясно рисует это в самом начале: чернила засохли, везде пыль, а посреди этого лежит Илья Ильич, как новорожденный младенец. Чего он ждет от мира? Эта голубиная душа, невинная и чистая, которая тонко чувствует фальшь, которая честно привязывается к людям и любит, как дитя. Ждет, что накормят, убаюкают, приласкают — и вечно он будет пребывать в гармонии, как младенец в объятиях любящей матери. И от всех окружающих, и от любимой женщины он хочет, чтобы ему были мамой. Это, кстати, основной запрос, который сейчас многие люди посылают партнеру: а ты меня пойми, я тебе ничего не скажу, но ты мои мысли прочитай, ты должен был сам догадаться, подумать, предложил бы, позаботился, принес бы…

Ему и нужно такое понимание без слов. Слияние в каком-то безмолвном взаимопонимании. Он в мире ищет идеальную утробу. Он и Ольге Ильинской, которая его тормошит и тянет куда-то, говорит: «Прими меня таким, какой я есть».

Но и Ольга, и Штольц все время от него требуют: вставай, иди, займись руководством! А его никто не учил, как руководить имением. Знаете, это как ребенка учишь кататься на велосипеде: сначала поддерживаешь, потом отпускаешь и некоторое время, для подстраховки, рядом бежишь. И лишь потом уже он едет сам. А Штольц может Обломова либо пинать, либо за него это сделать. Никто не учит его, не идет рядом…

И ведь случилась страшная вещь: Обломовка уже не та, она совсем другая, нельзя вернуться в то место, где ты был счастлив. У Ильи Ильича остается Захар, у Захара — сюртук. А в Обломовке страшно, там недоимки, проблемы. Поэтому он и не едет туда, его Обломовка уже здесь, в его комнате, на его диване.

Укол в самое сердце

Но в мечтах у Обломова есть представление о какой-то невероятной красоте и печали, той гармонии, которая может пронзить душу насквозь хрустальной иглой и заставит вибрировать от счастья и замирать от жалости. У Ильи Ильича эти сильные чувства ассоциируются с арией Casta diva из оперы «Норма» Беллини. Вдруг он слышит эту арию в реальности, «живьем» — и ровно это с ним происходит: неземной красоты укол в самое сердце. И оказывается, что ради такой красоты жить-то и стоит. Он встает с дивана и распрямляется! Выбрасывает кучу хлама, надевает что-то новое. Его будто подключают к источнику энергии, он начинает ходить и читать. И вот и он, и Ольга — два незрелых человека — пытаются устроить какое-то будущее, о котором ни он, ни она не имеют ни малейшего представления. И никто не бежит рядом с их «велосипедом». В этом мире ужасно трудно, от Обломова все что-то требуют, и запала надолго у него не хватает.

Ему страшно. Мир вокруг полон суеты, дел, недобрых людей, мошенничества, — и он ему совсем неинтересен. Чтобы дойти до своей возлюбленной, как оказывается, надо стоптать 7 сапог, сгрызть 7 железных посохов. А Обломову совсем этого не хочется. И он начинает прятать голову в песок. Так себя ведут и наши дети: чем больше у них несданных зачетов, тем больше им хочется спрятаться под одеяло. Рано или поздно вся эта правда вылезает наружу в виде четвертной двойки или отчисления из вуза — а для Обломова в виде разорения, которое грозит ему неминуемой голодной смертью. Но он готов передать все это кому угодно. Ему все равно — пусть грабят, обманывают, главное, с него бы эту ношу сняли. Прочно спрятав голову в песок, он переезжает на Выборгскую сторону, в место, где его ждет Агафья Матвеевна и которое у Штольца означает окончательное разложение и верную смерть.

Обратный отсчет

Тут надо понимать, что любимую маму Гончарова звали Авдотья Матвеевна, и совершенно не просто так он отдает будущей жене Обломова имя мамы. Агафья Матвеевна дает ему эту совершенную материнскую помощь, которую Илья Ильич так искал. Не бездумную губящую любовь, а искреннюю, незаметную, живую.

Правда, со смыслом жизни ни у кого из героев так ничего и не вышло. Ни у Ольги, ни у Штольца, ни у самого Обломова. Роман движется к концу на полных парах. Обломов постепенно гибнет. Приехавший к нему Штольц приходит в ужас: «Что такое, Илья! Эта женщина! Этот ребенок!» — «Да, это моя жена, это мой сын», — совершенно спокойно отвечает Обломов. Он не пытается скрыться от досужих взглядов. Это те, кого он любит, к кому он привязан. В какой-то момент он даже находит силы встать с дивана и дать пощечину негодяю, который посмел оскорбить Штольца и Ольгу. То есть его внутренняя сила никуда не делась. И, кажется, в нем уже почти проснулся внутри взрослый человек, который принимает свою жизнь безо всяких иллюзий, хотя понимает, что, в общем-то, это не та жизнь, для которой он был рожден. И что он ее проиграл. Он закопал свой талант в землю — это абсолютно ясная мысль Гончарова.

Кто же в этом романе нашел смысл жизни? Об этом Гончаров пишет прямым текстом. Все хозяйство Агафьи Матвеевны обрело новый смысл: прежде она видела в этом обязанность, теперь это стало ее наслаждением. Она стала жить полно и разнообразно. Ее жизнь просияла, Бог вложил в ее жизнь душу — и лучей от пролетевших семи лет ей хватит до самой смерти.

Обломов подвигался к ней, как к огню, от которого все теплее и теплее, но который любить нельзя. И какая любовь тут оказывается возможной? Та самая беззаветная любовь, которую греки называли агапэ, — когда ты просто отдаешь, ничего не требуя для себя. Обломов нашел свою идеальную мать. Дальше ему двигаться было некуда — он вернулся в это лоно, свернулся в клубок, дальше остается только умирать, вернуться в свой гроб — и делает он это очень скоро.

Нашел ли он свою гармонию? Наверное. Не ту любовь, которая как божественный звук, как способность лететь, как ветка сирени, — что была у него с Ольгой. Этого нет. Остались покой, уют, память о том, что когда-то было. И Ольга прошла через этот опыт и стала взрослее — ей уже не хочется бежать, теребить, осталась лишь тоска по утраченному.

Хорошо ли Обломову? Нет, не очень. Он чувствует уколы совести, вскакивает с постели, иногда плачет. Потом взглянет на окружающих — и успокоится.

О том, что сильнее смерти

Свет, кротость, покой, чистота — вот, что у всех остается в памяти после смерти Обломова. Остается и Андрюша Обломов, которого берет к себе на воспитание Штольц. Агафья Матвеевна приходит навестить сына, голубит его и ласкает, и идет потом к Штольцам — ей ведь ничего от них не нужно: ни отчетов про Обломовку, ни денег, ни внимания. Она не умеет высказать ни горя, ни благодарности — а только бросится к Ольге, прильнет губами к ее рукам и зальется потоком таких горячих слез, что и та невольно заплачет с нею, а Андрей, взволнованный, поспешно уйдет из комнаты.

Вот странно: вроде грешник, поддался чревоугодию и лени — а как все его любят и горюют! Молятся и пребывают в светлой грусти. Что там, куда он ушел? Может, и покой, и небесная гармония — мы этого не знаем, Гончаров оставляет это на милосердие Божие.

А здесь остаются три человека, объединенные общими слезами и тем, что Михаил Отрадин, исследователь творчества Гончарова, называет катарсисом озарения. Действительно, это очищение души страданием, потому что у них был Обломов, который так нелепо себя погубил. И уже совершенно не важно, что есть Россия и есть Европа (соединенная в Андрее Ильиче Обломове: «Андрей» от Штольца, «Ильич» от Обломова), есть деятельность и есть бездеятельность, — все неважно. Потому что есть любовь.

И роман оказывается о том, что любовь сильнее смерти, — как и все хорошие романы в русской литературе.

Подготовила Анна Ершова

Принять участие в мероприятиях лектория «Живое общение»