Наши читатели много спорят о том, стоит ли отдавать детей в православные учебные заведения. Этот вопрос мы решили обсудить с Ольгой Любимовой — известным телевизионным редактором и ведущей. Ольга сама окончила православную гимназию и выбрала ее для своих детей. Биографическая справка: Ольга Любимова закончила факультет журналистики МГУ, факультет театральной журналистики ГИТИС (РАТИ). Работала корреспондентом программы «Ортодокс» (ТВЦ) (2001), корреспондентом «3 канала» (программы «Итоги недели с Глебом Пьяных», «Главная тема», «Цена вопроса», «Дольче Вита», «Выводы») (2001—2003); автор и шеф-редактор программы «Православный календарь» (2002), шеф-редактор программ «Регион» (2003), «Русский взгляд» с Иваном Демидовым (2003—2005); продюсер программы «Русский взгляд» (2005); ведущая ток-шоу «Горожанка», руководитель итоговой программы «Контекст» на «Культуре». — Православное детство – какое оно? — Я училась в одной из первых православных гимназий. Это была православная историко-филологическая гимназия им. преп. Нестора Летописца. И нам казалось, что у нас на редкость дурацкий английский язык, потому что он тоже был не простым, а православным английским языком. Было очень плохо с грамматикой, зато нас бесконечно пичкали религиозными терминами. Я не знала, что такое Subjunctive mood, зато точно знала, что обретение мощей — это «uncovering of the relics». Каждый день мы вставали и говорили, к примеру: «Today is Thursday, the day of angelic power». Мне казалось, что это полный бред, который абсолютно никогда в жизни не пригодится. Последние три года я доучивалась в обычной светской школе, там мне дали хороший английский, и в университет я поступала, уже зная язык. А тот английский, который преподавали в православной гимназии, чудесным образом превратил меня в совершенно эксклюзивного персонажа. Во всех командировках на Святую Землю меня выручал опыт пятого-шестого-седьмого классов, я могла брать интервью и разговаривать не просто по-английски, но со всеми специальными терминами: Приснодева Мария — Ever-Virgin Mary, Вход Господень в Иерусалим — Entrance of Jesus in Jerusalem on a donkey. Это официальное название праздника. Это я подвожу к тому, о чем ты меня сегодня хочешь спросить, наверное. — Да, многие наши читательницы жалуются, что у них было тяжелое православное детство, их родители отдали в православную гимназию, у них был только православный круг общения, и теперь они не могут выйти замуж, у них нет личной жизни, нормальной работы, а только какое-то занятие при храме за три копейки. Обязательно ли православное детство приводит к такому замкнутому состоянию, и как это преодолеть, если так случилось? — У меня, наверное, какая-то необычная, очень здоровская история — по крайней мере, она моя, и она мне очень нравится. У нас в семье связь с Церковью никогда не прерывалась. Несмотря на все репрессии, которые прошли мои дедушки, Церковь оставалась очень важной частью нашей жизни. Все всегда были крещены, все были венчаны, никто не был в партии. Может быть, поэтому не было никаких неофитских приступов, потому что все и так ходили на каноны, пекли свои куличики и не называли это кексом «Весенний». И когда поженились мои родители, я была рождена в венчанном браке, и для них это было вполне естественно, не было позерства, — а в то время, в общем, позерство было то еще. Папа тогда преподавал в ГИТИСе (как и сейчас), и они с мамой тайно венчались в Коломенском и крестили меня в начале 1981 года, чин-чинарем, в положенные три или четыре месяца. Правда, крестили дома, в тазу. Крестил меня замечательный священник — о. Георгий Бреев. Все сейчас знают прекрасного Колю Бреева — так это его сын. Я еще знаю Машу, его дочку, она — просто потрясающий преподаватель немецкого. Протоиерей Георгий Бреев Отец Георгий — духовник нашей семьи на протяжении четырех поколений. Можете себе представить? Мой дед ходил к нему, мой отец, мать, я, и мой сын уже ходит к нему. Помнится, повела я его на исповедь к о. Георгию — это первая исповедь его была, и я очень боялась — вдруг испугается? Такой старче, длинная седая борода… И вот сын выходит —счастливый после исповеди, улыбается. В общем, о. Георгий — замечательный исповедник, как я считаю, лучший, один из лучших. По крайней мере, в моем скромном духовном опыте. Никита говорит: «Мама! Он как Дамблдор!» И он у нас так и остался — отец Георгий Дамблдор. Бреев-Дамблдор. И это счастье, когда такой потрясающий луноликий старец наклоняется к ребенку, и я понимаю, что когда-то на такой же исповеди был мой дедушка — совершенно удивительное ощущение. Не могу сказать, что меня обижали в советской школе, я не могу из себя выдавливать какого-то диссидента. Мне, конечно, было тяжело, от меня не скрывали ничего. И то, что на месте Ленина должна висеть икона, в семье звучало. Мы жили своей, закрытой жизнью. Помню, как мы с папой шли в храм Иоанна Предтечи, который всегда был открыт (и сейчас, слава Богу, открыт), через парк им. Павлика Морозова; и я знала, что парк им. Павлика Морозова — это хорошо, а сам Павлик Морозов — это плохо. Или вот помню, как прихожу к маме и рассказываю: «Мама! Нам сегодня в школе показывали фильм про такого хорошего мальчика!» Мама смотрит на меня и спрашивает: «Про тимуровцев, что ли?» Я: «Нет-нет, не про тимуровцев, и не про октябрят, нам показывали про Володю Ульянова!» Мама: «Это Ленин!» И я расстраиваюсь: «Да что ж такое!» В общем, в детстве это было очень тяжело. Сейчас, конечно, детям проще объяснить, где добро и где зло. Это с одной стороны. А с другой стороны, это был такой опыт, который помогает и теперь, когда времена для церковных людей не самые простые. Есть ощущение, что сейчас за свою веру нужно побороться — не в том смысле, чтобы кулаками махать, конечно, — а нужно крепко думать и хорошо понимать, где говорить, а где лучше промолчать. Не кричать, не демонстрировать, а дать возможность людям думать, как они хотят, не мешать. Но при этом четко понимать, что для тебя действительно важно, и объяснить своим детям, на какие искушения не вестись. Вот это, наверное, главное, что я вынесла для себя из советской школы. С одной стороны, не лезть ни к кому с проповедями, но с другой — не позволять никому плевать тебе в душу, издеваться над тем, что для тебя очень важно. Потом начались лихие девяностые — кому лихие, а кому и светлые, потому что, помимо малиновых пиджаков, о которых сейчас любят говорить, именно тогда открылись храмы, воскресные школы, появилось совершенно другое ощущение. Я, правда, до этого уже ходила в воскресную школу, совершенно замечательную, как раз к владыке Питириму. С Настей Вигилянской и Ксюшей Николаевой, дочкой о. Владимира Вигилянского и племянницей матушки Олеси Николаевой. Там многие были, мои самые древние православные подружки. У нас не было гетто. У нас было очень легкое православие. Владыка Питирим ни на кого не давил. Мы очень вкусно завтракали после службы, много бегали по Издательскому отделу. Не было никаких молебнов. Владыка иногда приходил с нами болтать. Он никому не вещал ничего. Бывало, приходил с какими-нибудь раскрашенными яйцами, раздаривал их, брал нас с собой на службы, мы выпускали птичек. — А сколько тебе лет было тогда? — Лет семь. Это был восемьдесят восьмой год. А потом я была в воскресной школе у о. Михаила Дронова, это Большое Вознесение. Оттуда родилась православная гимназия — это получилось очень естественно. Что касается православной гимназии, там уже были своего рода искушения, первые опыты взрослых, когда нужно было все время что-то крестить, включая рот, когда зеваешь. Делалось огромное количество ненужных телодвижений, вроде сорока покаянных поклонов в качестве замечания в дневнике православной гимназистки. Поставьте двойку за поведение и не пишите сорок покаянных поклонов! Это то, о чем я сейчас все время говорю с православными педагогами моих детей. Потому что это очень важно — мы не хамим, не материмся, мы не предаем друг друга не только потому, что мы православные, а потому что мы воспитанные люди, и мы хотим быть добрыми и хорошими. На нас все время давили: тебе ничего нельзя, потому что ты православный. И с одной стороны, это рождало ненужную гордыню, а с другой стороны, ты к четырнадцати годам думал: да наплевать на все это, я хочу бегать, я хочу визжать. Почему из-за того, что я верю в Бога, мне нельзя залезть на крышу — ну это же бред! Никакого отношения к вере крыша не имеет. Нигде — ни в Новом Завете, ни в Ветхом — нет ни слова про крышу. — Закхей же залез на дерево, почему нельзя на крышу? — В том-то все и дело. Что Бог есть Любовь — про это все забывали. Бог есть «Надо, надо, надо!» и «Делай!» — вот это цвело и пахло. Поэтому я в свое время оттуда ушла. Но вот недели две назад я встречалась со своим православным классом, и хочу сказать, что никакого гетто нет. Никакого! — Социальной дезадаптации нет? — Есть отличные девчонки, у которых по четверо детей, мои ровесницы. Им по 31-32 года, может быть, кому-то 33. Четверо, трое детей, семьи, мужья, мы очень много хохотали — это важно. Нам не скучно друг с другом, хотя мы очень разные. Профессии тоже разные, и я не могу сказать, что кто-то из этих девочек… Все так или иначе остались в церкви. Но нельзя сказать, что остались возле свечного ящика (впрочем, в этом я тоже не вижу ничего плохого). Кто-то преподает, кто-то продолжает учиться, кто-то стал священником. О. Тимофей Куропатов, мой одноклассник, женился на нашей же однокласснице Саше Бельской, у них замечательная семья, четверо детей, которые всегда в бесконечном спорте, в бесконечных поездках, и я вижу, что в первую очередь там огромная любовь. И мне кажется, что разговоры о каких-то сектах — это лишние водоросли в голове, которые люди придумали себе сами. Я хочу сказать, что когда я попала из православной гимназии в обычную светскую спецшколу, мне было очень трудно адаптироваться в восьмом классе, где девушки уже красились. Я не говорю, что мне самой приходилось ходить в юбке, которая заканчивалась там, где должна начинаться. Нет. Я про то, что мне тяжело было, например, общаться с мальчиками, потому что раньше это, в силу каких-то непонятных причин, было нам не дозволено. В нынешних гимназиях таких перегибов нет. Я это вижу — мой старший ребенок тоже учится в православной гимназии. Первые ошибки, первые грабли — у нас, конечно, синяки от них остались, но, в принципе, детская психика и не с таким справлялась. Много было каких-то «косяков» и глупостей, но нельзя сказать, что кому-то это навредило или помешало социализироваться — этого нет. — А почему ты выбрала для детей именно православную гимназию? — Совершенно не собиралась. Более того — если бы у меня раньше спросили, то я бы сказала, что мои дети никогда не пойдут в православную гимназию, потому что ребенку должны дать это или в семье, или в хорошей воскресной школе, если такая есть. Но получилось так, что никакой альтернативы не было. Мы живем за городом, вокруг дико дорогие частные школы, зарабатывать на которые нет не только возможности, но и желания, потому что образования там никакого нет. Какие-то пятерки, порши-кайенны… Обычных школ уже не осталось. Дальше можно долго рассуждать на тему того, что треть класса в одной-единственной сельской школе, которая сохранилась — это люди, для которых русский язык не является родным. Тут нужно понять правильно. Дело не в том, что они гастарбайтеры, уборщицы — нет, дело не в этом. А в том, что для них русский язык — иностранный, а для моего Никиты я хотела бы, чтобы русский был не просто родной, а как минимум — великолепный. Он был бы отличником в такой школе просто потому, что с ним дома мама с папой говорят на этом языке, а с остальными детьми — не говорят. Поэтому у него изначально было бы мало шансов выучить не то что иностранный язык, а даже и свой собственный. И тогда я узнала, что есть гимназия Василия Великого — а это, кстати, была не единственная альтернатива… Рядом есть замечательная гимназия «Снегири», до нее нам чуть дальше ехать, но это совершенно фантастическая гимназия, прекрасные истории про нее рассказывают. Чудная школа, но нам до нее далековато. А гимназия Василия Великого — близко. И я, конечно, очень внимательно первое время следила, не будет ли там каких-нибудь благоглупостей, но на то есть о. Максим Козлов, а теперь еще о. Владимир Вигилянский. Надо добавить, что о. Максима Козлова я помню Максимом Евгеньевичем, он у нас преподавал катехизис, и он был моим первым учителем. Можешь себе представить такого красивого — абсолютно чеховского — персонажа. Мы все были в него влюблены, абсолютно. Дико строгий. Но тем не менее катехизис с Максимом Козловым — это лучшее, что было в той православной гимназии, где я училась. Это было беспощадно строго, но это было так обаятельно! Понравиться отцу Максиму — была амбиция каждого. Это было вопросом честолюбия, этим хвастались. Кроме того, он очень интересно рассказывал. И когда я узнала, что он уже отец Максим Козлов, то подумала: он не допустит ханжества и каких-нибудь «православных волейболов», «православной математики» и «православной физики». С одной стороны, это будет неплохим образованием, а с другой — естественной средой для ребенка. Потому что на двунадесятый праздник мы все в храме. Это не значит, что в этот праздник можно весь день смотреть телевизор и не делать уроки; наоборот, совершенно ясно, что для нас это праздник, и куда больший, чем Восьмое марта, День святого Валентина, Хеллоуин и так далее. Помимо прочего, все, чего не объясню я, — а я ему явно что-нибудь да не объясню; и ему, и дочери, которая там тоже, надеюсь, будет учиться, — ему обязательно расскажут. То есть православие будет окружать ребенка со всех сторон, и это будет естественно. Если дома естественно помолиться перед сном, то в школе естественно помолиться перед учебным процессом. Не будет разницы. Как дальше жизнь сложится? Мне кажется, что для них церковная среда стала родной, и они в ней чувствуют себя уверенно, так что я надеюсь, что в случае какой-то университетской беды это не станет для них ударом, которому они не смогли бы успешно противостоять. Не бороться, а просто сохранять в себе то, что было воспитано. Я на это надеюсь, потому что мамы об этом могут только молиться. — Еще наш любимый матроновский вопрос: как совместить карьеру и семью? Особенно такую каторгу, как телевидение, и семью, где двое детей. — Я не работаю в штате. — А раньше работала? — Раньше работала, но это тоже получалось очень органично. У меня есть няня. Знаю, что многим это не нравится, но у меня она есть. Но я обожаю быть хозяйкой. Честно говоря, готовить я люблю больше, чем писать сценарии. Еще очень люблю принимать гостей, заниматься домом и так далее. Но я не говорю, что Бог дал мне три таланта. Может быть, Он мне дал половинку одного таланта — и то маленькую. Но это талант не только материнский. Я люблю писать, люблю то, чем занимаюсь, люблю с людьми общаться, люблю приключения, люблю ездить и смотреть. Поэтому получается хаос и сумбур, если я встаю в 7.20 утра, а ложусь спать в два часа ночи, потому что мне вечером хочется еще что-то почитать и посмотреть классный американский сериал. Пообщаться с мужем в тишине, когда заснули дети, а перед этим сделать с ними уроки. А с другой стороны — мне хочется снимать, мне хочется общаться, и я вижу, что мои дети воспринимают это абсолютно естественно. Вопрос в том, как ты к этому сама относишься. Конечно, у меня «триллиард» комплексов: я что-то не успеваю, недодаю, сегодня не почитала с детьми, вчера почитала, а завтра снова не почитаю… Но с другой стороны, я видела мам, которые сидят дома с тремя детьми, орут на них благим матом, мрачно перемешивают суп —какое-то очередное варево — ругаются и считают, что их материнский долг выполнен. Я не считаю, что это правильно. Мои дети гордятся мной, им нравится то, что я делаю; а мне не стыдно им показать то, что я делаю. Потому что я не снимаю про сиськи и пиписьки, я не снимаю сериалы про барабашек, не рассказываю, как лечить натоптыши или как правильно выбрать питьевой йогурт. Я занимаюсь историческими фильмами. Мне кажется, будет здорово, если мой сын посмотрит фильм про Столыпина и Романовых, и мы с ним обсудим, почему ему, например, не нравится Павел I, а мне нравится. Точно так же работает папа, и это вообще культ — папа! Папа военный корреспондент, он работает на Первом канале. И это у сына и у дочки вызывает восторг — «папа уехал в командировку», «папа вернулся». У нас было целое приключение, маленький семейный фокус — то, что родители бывают не дома. Мы с детьми в аэропорту встречаем возвращающихся. Если уезжаю я, муж с детьми приезжает меня встречать из командировки. Кто-то скажет: «Ужас! С детьми в аэропорту, там гуляет грипп и все такое прочее». Но грипп есть везде — и в метро… — И в поликлинике. — И в поликлинике, особенно детской. И вот это ощущение, что «папа прилетает, а мы едем его встречать» — это вопрос двух часов. Это можно обставить как целый праздник. Это безумно важно в первую очередь для семьи. Я пару раз возвращалась из командировки, когда тебя встречает муж с двумя детьми. И — не скупая — материнская слеза у меня по щеке побежала. И конечно, папе очень приятно, когда мы все стоим, машем ему, ждем его. Мне кажется, это намного важней, чем когда все — все-все-все — дома, но при этом не выключается телевизор, а мама сидит попой к детям и изучает последние новости в фейсбуке. Хотя я тоже очень люблю торчать в фейсбуке, когда я дома. Поэтому всегда есть какая-то кутерьма — с одной стороны, а с другой — я как-то брала их к себе на работу. Им это нравится, им интересно. Ну и школа полного дня еще, до шести вечера они в школе. Поэтому… все успевается. Если захотеть. Если очень любить то и другое делать, то все можно успеть. Продолжение следует