Я тороплюсь на автобусную остановку. Голова моя полна тысячи забот: скоро экзамены… Нужно доделать перевод… Сдать, наконец, статью… Вернуть в библиотеку Тита Ливия…

Но из-за поворота выплывает вдруг, колышась на ветру, нежнейшее, благоуханное розовое облако – и я невольно останавливаюсь, завороженная. Забыты экзамены, забыт перевод, забыт даже автобус, на который я вот-вот опоздаю – я вижу только розовую кипень, пахнущую горным медом, с жужжащими над ней пчелами и шмелями, с пронзительно-синим, радостным небом, там и тут сияющим сквозь розовое… Нет забот, нет суеты – есть только счастье, и покой, и радость, и ожидание…

Нынче утром зацвело пасхальное дерево сейба – зацвело, возвещая грядущий праздник.

…Календарь в Южной Африке – точно такой же, как и в Европе, с мартом и июлем, сентябрем и первым января. И если вы спросите об этом южноафриканца, он скажет, пожав плечами, что никакого другого календаря никогда не знал.

Но это будет правдой лишь отчасти. Европейский календарь – весьма неточная и неудобная вещь в наших краях. Зима, наступающая в июне, весна, начинающаяся в сентябре – все это лишь условности, на самом же деле границы времен года здесь размыты, не говоря уже о месяцах. И потому официальный, европейский календарь используют больше для служебной отчетности. В повседневной же, частной жизни события и сроки гораздо удобнее определять по другим календарям: природному и церковному.

«Это было до Вознесения». «Уже после того, как зацвели алоэ». «Кажется, пара филинов еще не летала тогда с птенцом…» Эти календари гораздо точнее, проще, естественней, и именно ими я привыкла пользоваться с детства – забывая нередко официальные день и число, да что там – даже год.

Я помню, что на Вход Господень в Иерусалим меня впервые позвали петь в церковном хоре – и голос мой чуть дрожал от волнения и восторга, от счастья славить Его. Я помню, что в первый раз мы ехали к океану, когда в наших горах зацветал уже дикий жасмин, а на океане к самому берегу еще подходили киты и дельфины – в самом начале весны. А навстречу своей любви – еще не подозревая об этом – я уезжала в тот день, когда расцвели сиреневые джакаранды…

Зная все это, можно при желании вычислить и месяц, и даже число. Можно – но нужно ли? Ведь числа – условность; а звери, цветы и праздники – жизнь. Такая же жизнь, как и сами памятные события.

…О приближении Пасхи мы узнаем по двум календарям сразу: неделям Великого Поста и цветению сейбы.

Большую часть года сейба – или, как называют ее ученые, хоризия великолепная – не производит такого уж «великолепного» впечатления. Она скорее забавна: покрытый нарочито крупными шипами ствол с бутылочно-зеленой корой, узкий сверху и непомерно раздутый снизу, отчего и сам походит на бутылку; копна разлапистых листьев, свисающие с ветвей нелепые плоды, похожие то ли на сардельки, то ли на мячи для регби… Кажется, что сейба, как добрый детский клоун, старается развеселить всех вокруг, вызвать у людей улыбку.

Все меняется вскоре после начала строгих и светлых дней Великого Поста. Сейба сбрасывает листья, словно старое платье, старую, прошлую жизнь, в тишине и безмолвии готовится к чему-то… И однажды утром, на рассвете, когда большинство людей еще спит, вдруг вспыхивает тысячами крупных розовых цветов, мгновенно превращаясь из забавного клоуна – в прекрасное розовое облако, в чудесное видение поэта, в обещание и надежду. Сейба словно спешит успеть к тому часу, когда люди проснутся – чтобы, увидев утром ее нежданный подарок, они ощутили в сердце новую, чистую радость, оторвались от суеты хотя бы ненадолго и с новыми силами – теми, которые дает счастье – продолжали свои труды на пути к великому Празднику.

Розовые лепестки безмятежно колышутся на ветерке… Но присмотрись: они чуть дрожат. Дерево словно робеет, объятое радостным волнением, веря и не веря, что именно ему выпало столь великое, прекрасное и важное дело.

Так дрожали когда-то и мои пальцы, и голос, когда я в первый раз выводила, робея, воскресный тропарь…

Сейба будет цвести и после Пасхи – но вскоре после того, как окончится Светлая седмица, цветы ее пожухнут и опадут, устилая землю розовым, сладко пахнущим ковром. На месте цветов вырастут листья – и сейба, выполнив до конца миссию провозвестника, вновь вернется к своей скромной повседневной роли забавного клоуна.

…А пока розовые облака, пахнущие горным медом, одно за другим проплывают за окном автобуса. И губы мои будто сами по себе нашептывают-напевают: «Благословите Господа, все произрастания на земле, пойте и превозносите Его во веки!»[1]