Господи, как у нас здесь, на Земле, шумно.

С ума сойти. Автомобили и метро, самолеты и пароходы, заводы и высоковольтные вышки, компьютеры и кондиционеры, кофемашины и пылесосы — никакой тишины.

Как у нас быстро. Быстрее, выше, сильнее, добейся, догони и перегони, разделяй и властвуй, доминируй и позволяй, бери больше, бери все, бери все сразу. Как у нас неспокойно.

Отовсюду «музыка». Почему в кавычках? Потому что не музыка. Музыка — это, может быть, то, как Господь создавал мир. Ведь не могли же планеты и звезды появляться на небосводе бесшумно? Музыка — это высоко и прекрасно, как небесная гармония. И все прекрасное — это тоже музыка.

А у нас стоит грохот. Заходишь в торговый центр за какой-нибудь простой вещью, за черной майкой какой, ведь нужна же человеку и черная майка когда-нибудь. А ее нет нигде. Есть с эйсидиси и есть с губами из пайеток. И каждый отдел оглушает своим, особенным хаосом, манекены — и те застыли в беге, еще и смотрят на часы. А мы — тем более. Маркетинговая машина предлагает нам делать все одновременно, сразу — работать, отдыхать, есть, покупать, говорить, быть везде сразу и нигде толком, слушать и говорить — не слыша и не бывая услышанным.  Не мир, а бегущая строка — курсы и кассы, спрос и предложение, и мы в нем — голограммы бегущих людей. Едим и покупаем. Работаем и бежим. И я тоже. Глаза закрываешь, а перед ними все то же: пиксели, рябь, блики, помехи.

Под Новый год это, конечно, усиливается десятикратно. Хорошо, когда Новый год. Потому что семья, потому что человеку свойственно хотеть радости. «Да-да, — вторит дух времени. — Радости и Кока-колы. Не бывает без нее радости. И вот без того. И без этого. Купи, будешь радостным». А и покупаем, что уж там. Только радуемся — чуть-чуть, а устаем — сильно.

Я тоже устала. Вроде и не достигала, и не перегоняла, а как устала. Много задач, много тревог обо всем, всякая мама меня поймет. И вот я уже тоже — гигантский механический человек, закручена на все гайки, не выдохнуть.

Мы сегодня вышли в магазин втроем: я, дочка и мой бронхит. Гололед, ненадежно припорошенный снегом. Лифт в отпуске с ноября, коляску лишний раз не выкатишь. А в слинге нужно ходить аккуратно — скользко. Еще одна тревога для механического человека с бронхитом. Еще нужно не забыть, что купить. Еще написать заказчикам. Еще посмотреть студийный график. И таблицу прикорма. И талоны в поликлинику. И… Вообще-то мы пошли за гречкой с индейкой, но купили рафаэлло. Пусть так, съем. Мы идем назад тихонечко. Мимо бегут люди. Раз — и обогнули, каждый в свой подъезд. А мы встали под фонарем и смотрим на снег. Снег. Тихо.

Вспоминаются строчки: «Что-то вложили в руку, шепотом ”береги”. Голову наклони, остановись, напряженно слушай. Кажется, скрип лыжни, кажется, где-то рожок пастуший». И я с трудом раскручиваю все гайки и нахожу в себе живого человека.

Вот точно такой снег был, когда я шла со своей первой рождественской службы несколько лет назад. После праздника, после всеобщей радости, объятий, угощений, колядок. Хор, прихожане — все вызвали такси, а я пошла пешком через полгорода, и в руке у меня была фигурка волхва, которую мне подарили. И Рождество было во всем. В небе, в снежинках, в фонарях. Половина пятого, никого. Только снегоуборочные машины. Я им махала рукой. И пела.

Завитки изгороди, блистание инея. Узор на стекле. Рождество. Слово какое — резное, само похоже на звезду. Светится, греет, а вокруг — мороз.

Я не жду Нового года. В следующий раз накуплю бенгальских огней. Буду смеяться и пить шампанское, наверняка будет такое время. Успеется. А вот Рождества — жду.

Новый год зовет бежать, а Рождество — остановиться. Новый год нужно настичь, поймать, не пропустить. Новый год похож на фейерверк. Он любит успешных. А Рождество не пропустишь. Оно — для всех. От последних до первых. Особенно — для последних. Рождество похоже на свечу в стеклянном фонарике.

Вот фонарь, вот снег. Стоим и смотрим.

Небо такое вечное — вчера под ним проходили волхвы, а сегодня идем мы. И несем наши дела. Мама моя дорогая, сколько у нас дел. Мы с ними несемся, как атлеты по греческому стадиону. А Господу, наверное, совсем не нужны наши дела. Он много их видел за несколько тысячелетий. И Сам был здесь. Он шел тихо, но эхо этих шагов звучит две тысячи лет. И вот, я думаю о том, как это удивительно — пройти по земле, на которую однажды ступил Бог. Сколько в этом сиюминутной Вечности.

Пройти босиком и в сандалиях. По траве, по пыли, по камням, по лужам. Посмотреть на звезды и на цветы. Запомнить их имена. Зачерпнуть ладонями воду. Зачерпнуть ладонями снег. Выучить имена созвездий. Поднять спелое яблоко. Гладить собаку. Подивиться на жирафа. Разломить хлеб. Сидеть на берегу. Молчать. Петь. Растить детей, смотреть в их глаза. Слушать, как они смеются. Видеть, как они выросли. Быть за добро. Ошибаться, и снова быть за добро. И главное — знать, что конца нет. Что мы не умираем. Что есть в нас дыхание Божие.

Кто говорит, что ты должен успеть, должен стать, должен купить? Что был должен, за тебя заплатили. Иди с миром. Рождество скоро. Можно мне, Боже, такое чудо — чувствовать всегда, что я человек. Не механический, живой. И хоть немного свечусь. Не как гирлянда, а Твоим, Господи, светом.