Дела давно минувших дней, и тоже год Олимпиады. В Москве. Мне шесть лет, я совсем малявка, домашняя девочка из обеспеченной семьи, балованная, упрямством не обделённая (эти качества мне достались по наследству от моего воскресного папы). Мы с дедом идём вдоль парка. Он в лучшем своём костюме, красивый ещё старик, тащит меня к какой-то несимпатичной тётеньке.

Тётенька задаёт какие-то вопросы, пытается получить ответ, но я не понимаю, о чём речь. И зачем пришли – тоже не понимаю. Так что довольно быстро мы стали собираться обратно. А на улице дедушка стал на меня кричать, гневно размахивая руками и брызжа слюной. Подлая внучка рушит его надежды о великой пианистке. Почему внучка не хочет?

«Сама подумай, как тебя наказать!» — орёт старик. И вообще-то такое поведение для него ненормально. Перед чужими он старается выглядеть на все сто, а тут практически истерика на улице: «Ты потом ещё пожалеешь об этом!».

Для музыкальной школы я оказалась слишком маленькой, а педагоги сказали, что способности у меня есть, слух и голос – тоже, но не хватает желания. А без желания учёбы не выйдет. Так что рано ещё, подождите, пока девочка подрастёт и, может быть, заинтересуется.

Но что значит «может быть»? Деду нужна определённость. Так что был начат поиск педагога, раз в школе ничего не понимают, и меня взяла в ученицы некая Светлана Давыдовна с Речного вокзала. Два раза в неделю, пять рублей урок.

За нежелание играть меня лишают телевизора, проигрывателя, прогулок… Спасибо, книги не трогают. А желания как не было, так и нет.

Через два года Светлану Давыдовну сменила Фира Львовна со Смоленской площади, она уже была чуть поприятнее, и к ней я ездила сама. Хоть какая-то радость: сорок минут на автобусе по любимому маршруту, мимо дома ближайших друзей, мудрых людей, у которых талантливая дочка занимается всем, что ей интересно.

У неё всё получается, и даже расписание она составляет себе сама, хотя старше всего лишь на год. В её жизни нет проклятого фортепиано, зато она рисует, шьёт, учит языки. У неё есть велосипед, ролики, собака, интересные поездки… А я много лет подряд сижу с бабушкой в доме отдыха.

Ещё три года под чутким руководством Фиры Львовны, три года жизни… Я уже могу что-то кое-как сыграть, но радости никакой. Отвратительные пьесы. А одноклассницы и подружки, которых взяли в ту музыкальную школу, играют совсем другое, радостное и красивое.

Эти бесконечные «раз-и, два-и» надо проговаривать вслух, а я стеснительная, мне сложно считать громко, мне противно. И вот после так называемого годового экзамена Фира Львовна говорит, что больше со мной заниматься не будет.

После летних каникул тётка привезла очаровательного молодого педагога, он относился ко мне по-человечески. Я была очень удивлена, когда он сыграл несколько пьес и спросил, какая мне больше понравилась. Оказывается, я могу выбирать? Я была смущена, ведь я хоть что-то здесь значу.

Вместо счёта вслух были интересные рассказы о музыке… Хороший человек, ныне где-то в области регентует.

А в двенадцать лет я сказала, что больше играть не буду. Всем спасибо, все свободны. Ответом мне стал адский кошмар.

Бабушка плакала, дед бегал по потолку и грозил мне карами небесными: «Ты пожалеешь! Твои пальцы будут тосковать по инструменту, но никто тебе больше не даст такой возможности!». Но нет, не тосковали. И нет, не жалела. Слушать – да хоть круглосуточно. Классику, бардов, рок, эстраду. Петь с мамой дуэтом. Но только не играть.

В мои двенадцать я неплохо рисовала, писала стихи и рассказы, и это тоже хотели возвести в дело всей жизни. Мне были предоставлены книги о правилах стихосложения, выписан журнал «Юный художник», мои литературные опусы посылались в разные редакции. В дедушкиной голове начала складываться новая прекрасная картинка о том, как внучка закончит с красным дипломом литинститут, написанные ею книги разойдутся огромными тиражами, иллюстрировать их будет она же, а дедушка будет стоять в тени этой славы и молча гордиться. Не собой, нет, внучкой.

Но я оказалась провальным проектом. Дед, потомок еврейских купцов, полагал, что хорошо умеет считать. Сперва он вкладывался в единственную дочь, которая так хорошо начинала. Высшее филологическое, два языка свободно, поездка в ФРГ. А потом взяла и родила от начальника, а после родов ещё и сошла с ума на почве неудачи в личной жизни.

Дедушка вздохнул, естественные риски, бизнес есть бизнес, и переключился на инвестиции в ребёнка дочери. Больше всё равно не в кого. Сперва, правда, хотел отдать меня в дом ребёнка, но передумал.

Французская спецшкола, занятия музыкой, требования к успеваемости, давление и скандалы. В будущем – выдать внучку замуж в приличную семью, лучше дипломатическую. А что, девочка умненькая, красивая, стихи пишет, музыку любит, готовит вкусно, по-французски говорит, всем хороша, только характер пакостный.

Тем временем дочь у мудрых друзей рисует так, что за её работами выстраивается очередь (и у меня дома тоже висела одна её картинка — великолепный заснеженный городок). На семейные праздники собираются друзья, их количество исчисляется десятками (да-да, кошки, собаки, приятелей целый мешок), дочь сочиняет и воплощает самые невероятные блюда, к английскому добавился немецкий, вся семья обшита её руками и все благодарны. Её любят. Умница, радость для ближних.

Я тоже неплохо готовлю. За обед из трёх блюд дедушка говорит: «Будем считать, что мы пообедали». Спасибо? Мне? За что? Я только исполняю свой долг. Спасибо говорят людям, а я ещё не доказала, что имею право называться человеком. Так, зачаток…

Я веду хозяйство, делаю это без особого удовольствия, таскаю из магазина тяжёлые сумки… Бабушка уже почти слепая, так что кто ещё? В больницу к маме езжу тоже я. Неприятная поездка, конечно, но пусть внучка привыкает, ей ещё за матерью ухаживать. Из спортивных секций, куда я записалась сама, меня заставили уйти из-за якобы упавшей успеваемости: «За поведение выговор? Да как ты смеешь! Ну и что, что защищалась. Ах, тебя били? Да тебя убить мало! Дворничихой будешь, под забором сдохнешь! Не смей, дрянь, семью позорить!»

Самое страшное – дед меня просто обожал. Это благодаря ему я так люблю читать. Он знал «Евгения Онегина» наизусть и рассказывал мне много интересного, сочинял смешные песенки на ночь. Вывозил нас в круизы по Волге, устраивал праздники, дни рождения… А как он играл на пианино, как импровизировал! А ведь самоучка абсолютный.

Интересный был человек, глубокий, талантливый, только жить рядом с ним было нелегко. Этакий трудяга с железной волей. Уважаю. Молодец. Правда, жил-то, собственно, только он, а мы – так только, обязанности выполняли. Есть такая хорошая фраза: «Будь любезен, соответствуй».

Маме, конечно, досталось куда больше, чем мне. Прессовал он её сильнее, а вот с характером у мамы, как говорится, не богато. Стипендию всю у неё забирал, а потом и зарплату. Она ходила в обносках, пока коллеги или соседи не устыдят деда. Сама шила и перешивала себе что-нибудь старое.

После смерти деда я с неприятным удивлением узнала, что мама вообще не признаёт человеческого общения, она может комфортно существовать только среди жестоких манипуляций и насилия. Если не оказывать на неё давление, она тут же оказывается в отделении для буйных.

И ведь маму дед тоже любил, единственный ребёнок, наследница. Да и я – явно последняя внучка. Просто он так своеобразно понимал любовь. Хотел добра. Так он своеобразно его понимал, и так же своеобразно причинял.

И я на него весьма похожа. Стараюсь хотя бы на детей не переносить эти последствия воспитания, хотя кто знает, что получится из моей тактики поведения. Не заставляю детей заниматься тем, что им не интересно, стараюсь не давить. Дочери два года по собственной инициативе ходили в художку, потом перестали, но с удовольствием рисуют дома. Сын освоил гитару и неплохо играет для себя. Вообще, мне кажется, что радость – это первое, что нужно детям. Радость от труда, от книг, от новых знаний, от получившегося первого самостоятельно приготовленного борща. И очень важно не убить этот восторг: «Мама, смотри, у меня получилось!»

Я вспомнила своё детство не просто так. На днях поругалась с кумой. Её в детстве держали дома взаперти, там тоже было насилие, но в других формах. Так что теперь её дети в добровольно-принудительном порядке занимаются музыкой, рисованием, спортом. Чтоб потом им не было обидно. Она оплачивает всех известных репетиторов из конкретных перспективных вузов. А я ничего такого не делаю. И она долго упрекала меня в безответственном поведении.

Мои старшие дети после школы решили пойти работать. Они довольны, у них получается, а значит и мне переживать незачем, я горжусь ими, они – просто мои дети, интересные ребята. Но, оказывается, надо было думать о будущем детей, заставлять. Признаться, было обидно слушать, как я не думаю о своих детях, какая я глупая.

Она, конечно, умная, она знает, что нужно её детям. А моему деду было известно, что нужно моей маме. Но вряд ли он мечтал о психиатрической лечебнице, увы…

Мне действительно страшно смотреть, как за детей решают, как им жить, о чём мечтать, к чему стремиться. Когда у детей воруют жизнь. Потому что лучше знают.

А я вот лучше не знаю…